Трижды проклятый успех

      Звенит звонок, я хватаю рюкзак и готовлюсь со всех ног помчаться в столовую. На выходе меня вдруг останавливает Таня. Не в силах отказать ей составить компанию, я замедляюсь, и мы вместе спокойно идём по коридору.       Она жуёт жвачку и какое-то время молчит, пока я с завистью наблюдаю за мчащимися во всю прыть одноклассниками.       — Слушай, здорово, что ты поладил с Женей. Хотела сказать спасибо, — Таня стушевалась. — Он… короче, он стал смелее. Общительнее. Заебись теперь, в общем.       — Ч-что?.. — при упоминании имени моей зазнобы душонка в груди переворачивается, щёки теплеют. Я, правда, не понимаю, каким образом Таня вообще про него узнала… Про нас. — Почему ты про него мне говоришь, я…       — Мы двоюродные. Извини, что раньше не сказала. Я дура, испугалась, — Таня говорит почти шёпотом, отчего её плохо слышно среди гула. Я со всей силой напрягаю слух. — Ты типа его ненавидел и всё такое. Не знала, как это исправить. Женя-то хороший парень, ты теперь сам знаешь.       Знаю, ага. Охреневаю, одновременно прокручиваю в голове события прошлого. Танюша та ещё тихоня, но при любых разговорах о Жене она и вовсе замолкала. А тогда, на детской площадке, где мы всей компашкой повстречали его, просто встала и ушла. Я ещё хотел замутить с ней по-серьёзному. Мда…       Вмиг стало стыдно. За Танино молчание — да я б на её месте любому обидчику челюсть разбил! Но больше всего, конечно же, за себя.       — Это, Тань, прости, ок? — неуверенно говорю ей.       Она вдруг улыбается и философски отвечает мне:       — Ничего. Мы все взрослеем.       Нашу атмосферу просветления и возвышенности прерывает Киря. Со всей дури врезавшись в меня, он затем неумело обнимает Таню и доверительно сообщает:       — Андрюх, а ты знаешь, что её с урока выгнали за то, что отказалась жвачку выплёвывать? Вот это ржач был, конечно… Хотя теперь её родителей вызывают, финалочка не весёлая, — он прерывается и с какой-то внезапной заинтересованностью оглядывает нас. — Вы это, почему до сих пор не встречаетесь? Что, Танька тебя отшила?       Киря резко хлопает меня по плечу, отчего я чуть не слетаю нахрен с лестницы. Тыкаю этого придурка в ответ.       Таня, чуть помедлив, отвечает:       — Вообще-то у меня парень есть.       — У меня тоже, — непринуждённо говорю я и ускоряю шаг, схватив Таню под локоть, прежде чем Киря хоть что-то сообразит.       Однажды придётся рассказать ему про свою внезапную голубизну, но уж точно не в толпе голодной школоты посреди заполненной лестницы.       С тех пор как мы с Женей первый раз переспали, многое изменилось. Его после внезапного нашего побега с конкурса, конечно, не погладили по головке. Однако для Жениных родителей такая выходка стала нонсенсом, и они толком не придумали ни выговоров, ни наказаний. А поэтому Женя с удвоенной частотой стал сбегать ко мне, чему я только рад. Да и сеструха тоже — дома в кои-то веки перестала копиться грязная посуда.       Маме пришлось честно признаться, что мы встречаемся. Она, естественно, ахуела. Затем попривыкла, даже посочувствовала Жене («И как такого прекрасного парня угораздило связаться с тобой…»), но, к моему удивлению, приняла нас, даже обещанный пиздец по приезде устраивать не стала. Зато Жене пришлось отыгрывать для неё чуть ли не всю свою музыкальную программу начиная с первого класса. Мне немного завидно, что ему достаётся столько внимания. Но, с другой стороны, в кои-то веки между мной и мамой воцарился мир.       После школы я устало заваливаюсь домой. Посидев часик, залипая в Ютуб, вялой походкой иду к ненавистному фортепиано. Разминаюсь гаммами и начинаю отыгрывать экзаменационную программу. После второго захода слышу, как звенит звонок, и, забыв про музыку, мчусь приветствовать своего распрекрасного. Встреченный моими объятиями, Женя привычно здоровается и идёт к письменному столу, сжимая опостылевшую папочку в руках.       Я от такой холодности тут же начинаю возмущаться, на что Женя тактично отвечает:       — У нас послезавтра проверочные. Надо готовиться. Не хочу заниматься этим вечером.       — Вечером сеструха припрётся, — вздыхаю я. — Ну на кой тебе готовиться? Ты и так всё знаешь.       Он садится в кресло и, скрестив руки, начинает пояснять мне за учёбу с видом заправского ботаника:       — Не сдам нормально — никакого колледжа мне не видать. Да и тебе, между прочим, следует готовиться. Как там твоя биология?       — Она не моя!       По большому счёту Женя прав. Ему на вступительных непременно нужно предъявлять баллы по школьным экзаменам — и плевать там все хотели на его музыкальный талант. Не сможешь решить долбаную математику — и ты, считай, никто.       Со мной дела обстояли не лучше. Если русский я худо-бедно тянул, матешу вообще без проблем решал, то биология стала внезапным выбором (особенно для несчастной училки), поэтому я ни капли не был готов к её изучению. Приходится наверстывать все прошлые годы. Голова кругом идёт от этого. Женя мне, конечно, помогает, но беда — он сам не то чтобы сильно шарит. Вот и приходится тратить свободное время на решение дурацких заданий и работу с репетитором. Но с выбранного пути уже не свернуть — конец года близок, а значит, и поступление.       Я так привык к Жене, что своей жизни без него уже не вижу. Слишком хорошо он в неё вписался, даже не сейчас, нет — ещё тогда, когда мы много лет назад столкнулись на уроке хора, а потом и на рядовом зачёте по фортепиано. Не знал я в то время, насколько могу привязываться к людям, даже к тем, кого упорно ненавижу. Или делаю вид, что ненавижу. Сейчас мои былые чувства меркнут по сравнению с нынешними, и вспомнить собственную злость почти невозможно.       Так вот, Женя отправится в свой знаменитый колледж в другом городе. А мне в упор не хочется его отпускать. В музыке я так ничего не добился, да и не горю желанием продолжать эту пытку за фортепиано ещё несколько лет. Поэтому и решил, что пойду не в муз, а в мед. Тут тебе и жизнь, прописанная на годы вперёд, и самореализация, и романтичный образ строгого врача в белом халате, который в последнее время часто витал в моём сознании. Женя под крылом, съёмная двушка, мы наконец-то не соперничаем в музыкалке, мама не пилит мне мозг — не жизнь, а сказка.       Впрочем, и в настоящем было, чему радоваться. Мы оба стремились к реализации своей цели, но иногда, на мой взгляд, стоило давать себе передышку. Поэтому вместо того, чтобы позволить Жене погружаться во многообразие подготовительных тестов, я наклоняюсь и бесцеремонно целую его, опираясь на ручки кресла.       — Андрей!..       — Хоть бы раз назвал меня поласковее! Же-е-енечка!.. А ты всё — Андрей да Андрей!       Прежде чем он бурчит мне в ответ, возобновляю поцелуй. Влажно, пошло, обескураживающе.       — Придётся тебе подождать с тестами, — шепчу Жене на ухо, а затем стремительно расстёгиваю на нём рубашку и губами приникаю к шее.       — Я даже пообедать не успел… — пытается оправдаться он, а сам уже вовсю обнимает меня, пальцами сминает волосы на моём затылке и требовательно прижимает к себе.       Что ж, отлично, ближайший час, как минимум, жизни этого заучки полностью принадлежит мне.       Я стаскиваю его с кресла, затем мы проходимся по комнате, сжимая друг друга в объятиях, и неуклюже заваливаемся на кровать. Женя стонет — как же он сладко стонет, блин, — когда я лезу рукой ему в штаны, а другой обнимаю за талию сквозь рубашку.       Затем мне удаётся стянуть с него одежду, и я, держась за его бёдра и опустившись пониже, начинаю отсасывать ему, да так живо, что он вскрикивает от удовольствия — соседи, небось, слышали, — цепляется то в мои волосы, то в плед, укрывающий кровать.       Представляю себя со стороны, выгляжу, небось, как заправская шлюха с хером во рту. Губы и щёки горят, а всё тело пробивает возбуждением. Моё спасение — прямо передо мной, и я, забыв обо всём на свете, с головой погружаюсь в нашу упоительную страсть.       А когда выныриваю, обнаруживаю себя обнажённым на измятой постели. И совершенно счастливым.       Женя, вспомнив о своих дурацких тестах, поспешно одевается и уходит греть обед. Глядя на него, а затем в окно, из которого трепетно выглядывает весеннее солнце, я с какой-то глубокой философской осознанностью формулирую очевидную мысль: до чего же ахуенно прекрасной может стать жизнь с приходом в неё другого человека. Надо только дождаться. Или просто оглянуться по сторонам.