back to back

      Плацдарм у храма полнится гомоном голосов, лязгом мечей, беспокойным лошадиным всхрапыванием. Эстрильда морщится, водружая на голову чёрный крылатый шлем; она чувствует себя смертельно уставшей, пустой, разбитой нескончаемой чередой кошмаров, которые преследуют её с самого начала войны с демоническими захватчиками. Ей снятся трупы, много трупов: друзья и союзники, перемолотые и разрубленные беспощадными жерновами бойни, снятся залитые ядовитой тьмой пашни и поля, пепел и прах сожжённых поселений, горечью оседающий на губах. А сегодня привиделось белое платье, посеревшее от копоти и крови, вывернутые тонкие руки-ветви, холодные и застывшие, скрюченные смертной судорогой пальцы, до конца так и не выпустившие магический посох. И ужас так стиснул горло, что она вскочила с постели с безумным криком, обливаясь слезами, и перебудила, наверное, половину послушников и солдат. Эстрильда давит тяжёлый вздох, игнорирует подёрнутый лёгкой плёнкой сочувствия понимающий взгляд Тейна, кажется, не спавшего вообще, и идёт к рыцарям. Они вытягиваются по струнке смирно, когда видят её, расправляют плечи под тяжёлыми серебристыми латами, начинают сновать туда-сюда в ответ на приказ строиться. «Зелёные совсем.. — думает она снисходительно, наблюдая, как они вскакивают в сёдла. — Что с них взять..» Кто-то суёт Эстрильде в ладонь поводья, и она, мигом забывая прошедшую ночь, запоздало оборачивается — её вороной конь уже облачён в доспехи и нетерпеливо бьёт о землю копытом, а на его боку на кожаных стяжках висит копьё, длинное и смертоносное. Она снимает оружие и, наступив в стремя, легко перемахивает в седло. Солнечный луч разбивается о стальные грани на сотню крохотных бликов, на миг ослепляя. Эстрильда жмурится и замирает; пышные кусты белой акации храмового сада, который видно отсюда, шелестят на ветру, роняя лепестки; в их тени заметно кромку белокипенного подола до боли знакомого одеяния. «Это Белинда», — грохочет в висках, и желание спрыгнуть вниз и наконец застать её в одиночестве почти захлёстывает Эстрильду, но она до боли стискивает рукоятку копья и остаётся сидеть, держа спину горделиво ровной, как подобает наследнице великого воинского рода. Белинда не двигается, не выходит из-за ветвей, но и не скрывается прочь, и Эстрильда ощущает кожей — она смотрит, и взор её льдисто-голубых глаз прикован к ней. О, если бы жрица сейчас появилась на плацдарме, плавно и изящно кивнув светлой головой в уважительном приветствии, Эстрильда выложила бы всё на одном дыхании, одним коротким, но глубоким словом «люблю». И будь что будет. Но Белинда словно изваяние из редкого белоснежного мрамора — ни шевеления, ни колебания. Эстрильда закусывает губу и тянет поводья на себя, разворачивая коня в обратную сторону, где ждут солдаты. Она знает: Белинда ни за что не примет этих чувств, потому что.. её большое и милостивое сердце уже занято. Люций хороший человек, верный послушник, сильный паладин, и они идеально подходят друг другу, будто два осколка одного витража. И Эстрильда не станет ничего губить, ни только-только окрепшей дружбы, ни тем более уже оформившейся любви. Хватит с неё и руин того, что когда-то осталось от Рэйнов. За акациями слышны голоса. Эстрильда ведёт коня медленной рысью, чтобы ещё пару мгновений не потерять их, запомнить, как звучит один из них. На самых подступах к построившейся колонне она всё-таки оборачивается, и сердце её самую малость завистливо трепещет. За акациями две величественные фигуры в белом серебре сплетаются в крепком объятии. «Пора, — думает Эстрильда, вскидывая подбородок навстречу армейскому знамени, беснующемся на ветру и бравым рыцарям, благоговейно выкрикивающим её имя. — Пора мне наконец это отпустить.» Потому что так будет легче. Потому что кто-то рождён для магии света и для того, чтобы купаться в любви и осыпать страждущих милостью, а кто-то — для войны, щита и меча. И лучше бы их путям не пересекаться. Эстрильда выдёргивает флаг за древко, взмахивает им и с боевым кличем срывается по дороге первой.