back to back

      Сесилия всю свою жизнь, с самого рождения, существовала в темноте: передвигалась на ощупь, зная каждый предмет в доме наизусть до малейшей шероховатости, чутко прислушивалась, запоминая звуки: шаги мужа, пение птиц в саду, шорох льющейся по цветам воды.. Когда же привычный мир рухнул, муж погиб от рук оккультистов, а сама она стала искупителем чужих грехов, и повязка с четырёхконечной звездой навсегда скрыла её слепые глаза, то та привычная тьма пропиталась священным светом и приобрела серый оттенок. Путь Вознесения, организация при храме, занимающаяся инквизицией, помогла Сесилии обрести новый смысл жизни — искоренение скверны, уничтожение таких, как убийцы её мужа. Это было правильным, это было нужным. Но от той женщины, что жила мирно на окраине Рэйнхорна и ухаживала за садом, не осталось и следа. Сесилия изменилась, восстав из пепла набожной и беспощадной карательницей, не ведающей жалости, выслеживающей еретиков долго и упорно, как охотник — особо осторожную добычу, и несущей им праведный суд. Но она всё ещё была человеком, способным уставать, выгорать, сомневаться. И вот особо шустрый сектант сумел всё-таки достать её, зацепить лезвием бедро и вспороть плоть прежде, чем сам был раздавлен божественным кругом. Чернота под веками всколыхнулась болью, незнакомой и острой, Сесилия почувствовала себя хрупкой и особо уязвимой, и потому — отступила, чего не делала никогда, оставив в живых с десяток идолопоклонников. Она доберётся до них позднее. Обязательно доберётся. А пока, тяжело дыша, она вваливается в двери монастыря Пути, прислушивается машинально: не прозвучат ли где голоса.. Но в коридорах тихо, только свечи чадят и потрескивают. Значит, все спят. Сесилия пальцами прослеживает ещё малознакомые холодные каменные стены и углы, натыкается на подсвечник и почти роняет его. Пульсация раны, ощущение застывшей крови на коже делает её непозволительно слабой, беспомощной. В конце концов, она падает, когда новая боль внезапной вспышкой прорезает бедро. Сесилия дышит сквозь зубы, скребёт ногтями по плитам пола, но сил хватает только на то, чтобы немного привстать на локтях да так и замереть, потому что взволнованный голосок вопрошает за спиной: — Госпожа Сесилия, что стряслось? Она не отвечает. Ей нечего сказать этой девочке, этой удивительной девочке с огромным добрым сердцем, которая вынуждена теперь влачить своё существование в качестве инквизиторской прислуги. Тишину вдруг нарушает сначала шуршание юбки, затем глухой стук, словно Розалина опустилась с размаху на колени. Сесилия хмурится, с губ почти слетает: "Что там задумала?", но её внезапно обнимают за шею и плечи тонкие девичьи руки, а головой она ложится на чужие колени. — Вы устали, — шепчет Розалина, поглаживая щёку Сесилии пальцем, и в этом движении нет ни резкости, ни принуждения. — Вам нужно отдохнуть. Сесилия усмехается, и усмешка эта полна горечи. С детства она училась понимать других по интонациям. И сейчас голос Розалины выдаёт её, там тревога иного толка, там много неприкрытого страдания. И Сесилия слышит в нём незаданный, мучительный вопрос: "Это Вы приговорили моих родителей к смерти?" И молчит снова.