back to back

      ..Когда грудь Гарета пронзило с десяток мечей презренных мятежников, он не чувствовал ничего, кроме безумной боли, гнилого дыхания близкой смерти, ярости, когда родной брат перерезал господину Торану горло, и потустороннего могильного холода. В памяти последним чётким кадром отпечатались остекленевшие глаза короля, безобразная рана на шее и залитая бордовой кровью мантия. Потом была тьма, но не пустая и безмолвная, как представлялось Гарету, когда он невольно размышлял о своей гибели, которая подстерегала его на каждом шагу, а другая, полная жутких теней и шёпота, обещающего подарить шанс на отмщение. Он не думал долго, не сомневался дольше одной минуты. Он просто ответил таинственному голосу во мраке «да». И мертвец-Гарет восстал могилорождённым — Грежулом, беспощадным палачом, с серой, не ведающей усталости плотью под доспехами и бледно-сизым пламенем вместо волос. И все предатели, посмевшие свергнуть Торана, дорого поплатились за свои деяния. ..С тех пор его повсюду сопровождал холод, а кровь, застывшая в жилах, казалась колючей льдистой крошкой. При жизни, когда он был ещё мальчишкой, Грежулу нравилось солнце и тренировки ранним утром в тёплых жёлтых лучах, хотя он не был прихотлив, потому что прихоть сулила слабость, а слабость в свою очередь — риск удачного покушения на господина, которое, конечно же, не приминуло свершиться, хоть и было безупречно пресечено. А когда снег укутывал земли Эсперии в белое пуховое одеяло и солнце тускнело, теряя свой жар, Грежул поддевал под латы несколько рубах, натягивал на руки перчатки и нёсся рубить деревянные мишени-чучела, оттачивая мастерство владения сразу двумя клинками. Мороз кусал его за нос и щёки, ледяной ветер так и норовил пробраться под воротник, но от того, что Грежул не давал холоду ни малейшего шанса просочиться к разгорячённому телу, ему представлялось, будто он сражается с двумя врагами сразу.. ..Сейчас же, когда врагов почти не осталось, а солнце стало опасным, холод берёг Грежула по своему, он запечатывал его тело и его преданность королю нетленной, неизменяемой, он помогал двигать тяжёлые ноги, снова и снова бросая его на поиски воскрешающего ритуала. Грежул плохо помнил, сколько времени минуло с того дня, как он, перебив всех заговорщиков, забрал тело Торана и двинулся к первой, чётко поставленной цели — сделать господина могилорождённым. Недели и месяцы просто летели друг за другом, пустые и иногда суетливые, когда удавалось напасть на эфемерный след искомого, но Грежул знал: не важно, сколько времени ещё пройдёт, кончится ли век или война разорвёт Эсперию в клочья.. Лишь одно будет иметь приоритет — возвращение королю души. Снежные хлопья посыпались с разверзнувшегося седого неба крупными белыми мухами, и Грежул, медленно повернув голову, посмотрел на Торана, лежащего на плоском камне. Даже в объятиях гибели тот был величественен и возвышен, только почерневший неровный надрез на шее немного портил его скорбное оцепенение. Наверное, если бы мог, то Грежул вздохнул бы, или дал волю слезам, горьким и виноватым: не предугадал, не сумел заслонить собой.. Но в полой груди ворочалась верным спутником только непоколебимая посмертная преданность, твёрдая, как кладбищенский мрамор. И Грежул, взвалив тело господина на плечо, спрыгнул с пригорка на тропку, ведущую под сень высоких елей, и побрёл вперёд. Эта зима будет долгой, а путь ещё дольше. И холод будет хранить их отныне вечно.