Помнить прошлое, не забывать про настоящее

Наследный принц Сянь Лэ, величественный бог в короне из цветов, один из прекрасных картин – он лежит на холодном мраморном полу, изломанный и окровавленный, покинутый всеми, одинокий как светило на небосводе, несоизмеримо прекрасный и несоизмеримо падший; его темные, широко распахнутые глаза смотрят туда, куда не сможет проникнуть взор живого обычного человека; с уголка губ стекает струйка крови. Сянь Лэ умер; умер и теперь стоит на берегу огромной мертвой реки, беззаботно улыбаясь и оглаживая кончиками пальцев дрожащий огонек. Сянь Лэ умер; и сейчас он не видит как горят в огне тысячи его последователей; он не видит как их ярость рушится на его храмы, как беззвучно кричит королевский журавль, разрубленный окровавленным мечом. Ему хорошо и уютно – в больших глазах нет боли и ярости; в них морем плещется б е з м я т е ж н о с т ь и с п о к о й с т в и е. Он мертв – и даже не думает отомстить. Огонек ласкает пальцы, встревоженно летает вокруг, будто хочет указать на что-то. Сянь Лэ лишь качает головой делая шаг в холодные спокойные воды. Белые одежды даже не мокнут и это не кажется странным. Огонек дрожит, мечется перед глазами, мигает и едва ли не гаснет – мужчина хмурится, подставляя ладонь. «Уходи». Он не может говорить, он лишь ведет плечами, склоняя голову – огонек жалко, так быть не должно, он не должен г а с н у т ь. Однако Сянь Лэ должен идти – и делает еще один шаг вперед. От смерти не уйти, от нее бессмысленно бежать – и мужчина знает это как никто иной; холодные воды подарят такое сладкое забвение, стоит лишь еще немного пройти. Хочется закрыть глаза, погрузиться с головой, расслабиться и перестать существовать, погаснуть подобно огоньку на ладони, подобно прошлому величию, подобно яркой искре, что не успела превратиться в всепоглощающий огненный вал. Длинные пальцы слегка подрагивают, сжимая крепче, жадно впитывая и наконец ощущая почти обжигающее тепло, в контраст льду реки. Жизнь – вот она, на его ладони. Сянь Лэ слышит отголоски крика, отголоски отчаяния – и, наконец вдыхает полной грудью, делая шаг назад. Пусть он по пояс в реке мертвых, пусть за все нужно платить пусть его сила утекает вместе с ленивым течением – единственное, что имеет смысл это -душа того, кто доверился, того, кто до сих пор верил в него, верил, когда даже он сам перестал верить в себя. И пусть уплывают воспоминания и силы – Сянь Лэ рвется назад, оставляя часть себя в дань равнодушной реке, оставляя такое ненужное и смешное по сравнению с жизнью. Мокрые одежды неприятно липнут к телу, тянут вниз; ноги сковывает от холода, но он идет – и пусть путь назад сложнее, чем вперед. Возрождение всегда сложнее рождения; смерть всегда проще жизни. Но пусть тело познает все горечи земной жизни, пусть вновь оно будет страдать, пусть вновь воссияют огни поднебесной, пусть – Огонек гаснет, гаснет несмотря ни на что – Сянь Лэ задыхается, прижимая к груди эти крохи тепла, что грели из последних сил. В глазах плещется страх и отчаяние; он хочет ж и т ь, пусть и не для себя, а ради того, кто так бездумно доверил себя – и он будет жить, будет падать и вставать, будет ждать и желать всем своим естеством до предательской дрожи во всем теле; будет с наслаждением глотать холодный воздух и гореть, гореть так ярко – чтобы он увидел, чтобы нашел – во всем этом он клянется, содрогаясь от сухих рыданий, падая на мелкий песок. «Я стану яркой путеводной звездой для тебя; и пусть минуют тысячелетия я найду тебя; я никогда не забуду и никогда не прощу; мы отомстим вместе, мы будем счастливы, мы будем –.» И огонь вспыхивает ярко, расцветая между ладоней кровавым цветком, ослепляя и окутывая нежным теплом, высушивая слезы и давая сил, растворяясь. . . Окончательно. Прекрасный наследный принц кричит, распахивая глаза и резко подаваясь вперед. Невыносимая боль раздирает каждую клеточку его тела; но он лишь зло хрипит, с ненавистью стискивая зубы и кривя губы в кривом оскале; вставая медленно, но вставая упрямо, не щадя свое тело. «Боль это ничто; она приходит и уходит; она сосредотачивается где-то под сердцем и легко испаряется, она всего лишь следствие слабости бренного тела, она ничто, она пустота, ее не существует, как не существует и времени.» Тихо звенит черный, как беззвездная ночь меч. В глазах нет жалости или чего-то доброго; принц павшего и исчезнувшего государства звонко смеется – и светлые окровавленные крылья журавля взметаются вверх, превращаясь в черную гладкую шерсть леопарда. Ненависть не породит отчаяние, а отчаяние не породит страха; Сянь Лэ – нет – Се Лянь, будет ненавидеть самоотверженно и несмотря ни на что. Потому что у него есть, ради кого ненавидеть и ради кого жить. У него есть ради кого вновь воссиять, сколько бы времени это не заняло – и пусть у него на шее колючими шипами расцветет проклятая канга; пусть у него уйдут века и он забудет почти всех, кого когда-то знал и любил; пусть его разум подвергнется сомнениям и отчаянию – он загорится также, как загорелся у его сердца огонь; загорится отчаянно и призывно, загорится, зная что будет увиден. Обволакивающая тьма небытия рвется под неистовым напором. Такая хрупкая и такая сильная душа рвет ее на части, стремясь к далекому и нежному свету. Разрушатся рамки. Исчезнут пределы. Далекое станет близким. Чуть хриплый, полный силы и ожидания голос дает такую необходимую надежду и ориентир; чужие капли крови, чужая боль – они разжигают пламя души еще больше, дают сил бороться еще отчаяннее с удушливой темнотой, дают сил медленно выигрывать, приближаться к этому жемчужному свету все больше и больше. Ему не нужен покой, ему не нужно забвение. Он желает лишь быть рядом со своим богом, таким честным и любящим. С ним он переживет все невзгоды и защитит, как защищал всегда, подарит такое красивое счастье, положит к ногам целый мир – и, пусть даже никогда не сможет вдохнуть полной грудью, и – . Огонек трепещет, тускнея. Всегда есть два выхода; если он не может взлететь, то он упадет, упадет так глубоко, как никто не падал. Упадет, чтобы потом взлететь и уничтожить всех тех, кто посмел осквернить, кто посмел запачкать, кто посмел не сломать – лишь надломить – его божество. - Вы слышали о мусорном божестве? - Это тот, который возносился несколько раз? Кто же о нем не слышал. Такой позор. . . Он накладывает тень на всех небожителей! - Ха, а говорят что он когда-то был великим богом войны. - На самом деле это действительно было, но. . . Восемьсот лет минуло уже. Удивительно, как эта рухлядь еще скитается по миру. Вы же знаете что он стал причиной падения своего государства? Он же наследным принцем был. - Какая мерзость. Я слышал, что он возомнил себя выше всех и стал вмешиваться в дела смертных. - Он действительно в свое время был чем-то вроде идеала и для смертных и для небожителей. Немудрено, что он возгордился! - Считаю, что не столь важно кем он был когда-то. . . Говорят, он и не пробыл на небесах десяти лет, а почти сразу пал. В любом случае он сейчас лишь клоун и мусорщик. Его даже вспоминать нечего! - Это мы еще посмотрим. Под тягучие ритмы взвились вверх руки. Плавное движение бедрами. Голова откинулась назад, обнажая беззащитную шею. Черные пряди волос рассыпались по обнаженной спине. На бледных губах едва заметная улыбка. (Может стоит хоть раз позволить себе пасть во грех?) Мягкий, совсем неслышимый шаг – песок податливо прогибается под холодными ступнями. Тихо звенят золотые браслеты. Божество тихо смеется, не чувствуя, как змея обвивается вокруг болезненно худой лодыжки. Он тянется ладонями вверх, к таким равнодушным небесам. На подрагивающих ресницах блестели соленые капли – он отдавал себя всего этому жестокому миру. (И ничего не требовал взамен). Он просто жил, дыша и смеясь, когда ему было радостно. Плача, когда было невообразимо больно. Он жил – и давал жить другим. «Живи ради меня. Я буду твоим богом.» Горький смех растаял в таких несправедливо равнодушных небесах. Года сменяли года; жизнь текла своим чередом: бесконечные ленты дорог, словно змеи, тесно сплетались друг с другом, рождая новые. Осыпались песком, казалось бы, нерушимые прекрасные дворцы. Исчезали целые империи со своими людьми и языками, уходили в сумрак забвения легенды. Рвались стяги, умирали герои, рождались новые. Сменяли свое направление ветра, высыхали моря, превращаясь в пустыни; там же, где были сухие степи – расцветали дикими цветками оазисы. Свершались пророчества. Умирали мифы. Некогда близкое и родное «сейчас» сменялось таким далеким и призрачным «когда-то», похожим на обрывок полупрозрачной ветхой ткани. Рассказы, летящие сквозь века в мутной человеческой памяти, становились во многом лживыми легендами. (То, что когда-то было прекрасной историей про богатое королевство, медленно превратилось в мрачную сказку далекого, полного крови и магии прошлого.) Менялись люди. Менялись боги. Менялся мир. Тысячи стоптанных сапог и тысячи убитых монстров; если бы было возможно собрать в одном месте пролитую им кровь, то можно было бы захлебнуться. Сотни поражений и сотни побед; пропавшие из памяти лица и ставшие ненужными знания. Десятки собственных смертей и бесконечный океан чужого презрения – Се Лянь лишь покорно прикрывал глаза, кривя губы в такой мягкой и доброжелательной улыбке, пряча взгляд, полный совсем неостывшей ненависти. Что такое века для того, кто смеет жить вечно? Нет лучшего сосуда для яркого и такого опасного чувства как ненависть, чем тело бессмертного и не сумевшего простить небожителя. И пусть спустя многие зимы чувства притупятся, покроются коркой льда – они живут, как и живет далекая, отдающая во всем теле (а особенно в душе) боль. Се Лянь помнил прошлое; и не хотел жить таким глупым настоящим.