Помнить прошлое, не забывать про настоящее

- Крайнее убожество. Шаг у Сянь Лэ мягкий и стремительный – но тем не менее он ступал степенно и чинно, возможно, он сам и не видел этого, однако это видели другие. Гордо поднятая голова, расправленные плечи и взгляд из-под полуопущенных ресниц. На лице легким бризом покоилась отстраненная улыбка. Размеренное дыхание, легкий наклон, полный чувства собственного достоинства – у прекрасного бога была походка императора; ему вслед смотрели и не могли отвести глаз. Это был день его вознесения – день, когда колокол звенел по-особому торжественно, день, когда была предрешена его судьба. Он не ослеплял, но разил подобно ласковому лучу далекого Солнца. И это его сгубило. Совсем немного времени минуло с момента его вознесения; совсем немного славных дел было им сделано, совсем немного он сиял на вершине небосвода. Слишком рано пришло его вознесение; слишком рано пришел его закат. Но он ни о чем не жалел и ничего не боялся. Тихий шепот за спиной, скабрезные смешки за спиной и взгляды, полные превосходства – Се Лянь до крови впивался в свои ладони ногтями, раздирая, но не чувствуя боли. Чье-то особенно громкое фырканье – уголки губ падшего бога приподнялись, голова склонилась, пряча недобрый взгляд. Повисла тишина. Колокол тихо-тихо пел свою тревожную песню – и его набаты вторили крови, ритмично стучащей в висках. Какой контраст с его звоном в тот солнечный день! Впрочем, и сегодня светило радовало глаз; однако раньше выгодно подсвечивающие лучи теперь давали фигуре идущего по-прежнему гордо мрачный ореол. Чужая злая радость, чужая зависть летучим ядом повисла в воздухе – золотой дворец великолепного бога разрушился; так не повод ли это для праздника? Змеи под ликами великодушных небожителей радуются; и блестит их чешуя в солнечных лучах. Но это не так уж и важно – ведь Се Лянь ни за что не обернется. Ни на тихий голос великого небесного императора, ни на чужое ядовитое шипение. Он горд. Он до сих пор горд; горд даже тогда, когда об его статуи вытирали ноги, когда его последних служителей убивали, а золото из храмов разворовывали – однако есть ли смысл в материальном? (Ему еще предстояло это узнать.) Но пока он продолжал идти. С высоко поднятой головой, расправленными плечами, с первой проклятой кангой и лютой злобной обидой в сердце – тяжелое проклятье, но еще более тяжелое чувство вины и осознание собственного несовершенства не давали даже дышать нормально. Где-то в дали пели прекрасные птицы, выпущенные из золотых клеток – и Се Лянь расправлял свои крылья; расправлял нерешительно и будто на пробу – не об этом ли всегда он мечтал? Каким же он был глупцом. Вдох. Тихий, судорожный – мужчина на мгновения прикрыл глаза. - Ты всегда можешь вернуться. Белоснежная, расшитая такой дорогой золотой нитью накидка спадает от небрежного движения. Се Лянь смеется, красиво запрокинув голову – и, в который уже раз, ловит восхищенные взгляды, взгляды невольные, взгляды, полные мрачного желания. Желания обладать. Вернуться? Он отрекся от своего имени, он отрекся от своего рода и своей судьбы – и неужели это не предел его страданий? Неужели ему нужно вновь одевать золотую маску, маску лжи и псевдомогущества? Ну уж нет. Он вернется лишь за одним. - Тело пребудет в страдании. Так пусть же душа познает блаженство. Слова камнем упали в тяжелой тишине; они прозвучали мрачной торжественной клятвой – и расцвела на мраморных плитах цветками ликориса кровь небожителя – словно в подтверждение. Клятва крови, кровавая клятва – дана она лишь самому себе; и безграничное количество страданий придется ему перенести. Клинком вонзились в прямую спины десятки разных взглядов, в которых смешалось все: и равнодушие и жалость; и радость и невероятная горечь; мрачная настороженность и томительное ожидание. Прекрасный Бог в короне из цветов решительно делал шаг вперед, ступая на долгую и извилистую дорогу, что вела в туманную неизвестность. Ступая в одиночестве, без кого бы то ни было – чей-то вздох на периферии был просто проигнорирован. Никаких сожалений. - И да пусть будет путь мой тернист; и путь же в искуплении познаю все горести и радости этого мира; и пусть же свершится моя месть. Да не буду жалеть я ни о чем. – Лихорадочная молитва, обращенная неизвестно к кому сорвалась с губ легким, неслышным никому шепотом; и не услышат ее лицемерные боги позади, но услышит тот, кому она предназначалась. Он жив. А значит еще может отомстить. Дорога податливой лентой ложилась под усталые ноги. Се Лянь шел, шел уже который день – и не видел пути; собственный меч тяжелым грузом весел на поясе. Разруха, болезнь, ненависть и хаос – подарок прошедшей войны, в которой он проиграл – карканье ворон было до отвратительного громким, а стоны людей еще громче. От этого было не спрятаться и не убежать. Гонимый с родной земли всеобщей ненавистью и презрением, принц проклятым псом бродил между руин, пряча лицо за грязной тряпкой, слушая и принимая чужое отвращение. Заслуженно или нет – он станет такой необходимой жертвой, таким необходимым методом отпущения злобы и разочарования. А ведь он всего лишь хотел когда-то помочь; и каким же далеким кажется это «когда-то». Усталость одолевает и бессмертных – мужчина, запнувшись, летит на землю, больно ударяясь коленями и ладонями. Вдох. Судорожный, прерывистый, больше похожий на всхлип – у него в глазах темнеет от голода и истощения. Сил дальше идти нет; и поэтому остается лишь смотреть на свинцовые тучи, нависшие над дорогой. Небо напоминало брюхо серой старой волчицы. Се Лянь был бы счастлив вновь увидеть свою мать. Или отца. Как же мало он уделял им времени и внимания, гонимый своим тщеславием – сейчас это осознание заставляло корчится от горечи. На самом деле Его Высочество Наследный принц был отнюдь не нищим. Он знал множество тайных убежищ, принадлежащих его последователям, да и гробница, где покоится достопочтенная императорская семья отделана редчайшими камнями, что по праву могли считаться бесценными. Однако ничто не заставит его разграбить эти места – даже сильнейшая нужда. Еще живы были в нем строки святых писаний и трактатов просветления, еще жива была в нем память – самое ценное и самое страшное его сокровище. Еще было чистым сердце, несмотря на пережитый ужас. Рывок, и земля с небом поменялись местами – Се Ляня крепко прижали к горячей груди. - Я понесу Вас, Ваше Высочество. – Голос у Фэн Синя усталый, чуть хриплый, но руки по-прежнему крепкие и сильные. Мужчина благодарно улыбается. - Нет, я . . . Я смогу сам. Не стоит. – И в подтверждение легко отталкивается, делая несколько шагов вперед. – Идем дальше. Фэн Синь как преданная собака следовал за падшим – действительно падшим – богом; хотя давно мог поступить как мудрый Му Цин. Впрочем, Се Лянь не обнадеживал себя: Фэн Синь тоже уйдет. Уйдет, не вынеся унижений и лишений. Уйдет, потому что не увидит цели в метаниях по миру. Уйдет, потому что Се Лянь больше не будет ему нужен. Как больше он не нужен никому. Оставалось лишь ждать этого момента, что придет скорее рано, нежели чем поздно; ждать и готовить себя к этому – несмотря ни на что, терять и отпускать было больно. Но еще больнее и эгоистичнее оставлять подле себя. Се Лянь ни за что не пойдет на это. Пусть у него целая вечность в запасе, пусть у него дорога, усеянная осколками стекла. Но не у тех, кто по-настоящему дорог. Се Лянь знает, пусть он никогда и не был провидцем или предсказателем. Знает, и ничего не может сделать. Поэтому принц будет лишь ждать и продолжать идти, наслаждаясь теми днями, пока он еще. . . Не совсем один. «Он немного устало улыбается, но улыбается заботливо, отдавая единственный теплый плащ. Он улыбается, закладывая бесценный меч. Он улыбается, когда пытается добыть пропитание – для, в первую очередь, Фэн Синя. И улыбается, перевязывая чужие раны.» На самом деле он – обычный человек, принц, не знающий всей тяжести бытия - очень хотел отсрочить неизбежный момент старался как мог. Но рано наступает слишком быстро.