Помнить прошлое, не забывать про настоящее

Сянь Лэ захлебывается; захлебывается в ядовитом вине, сгорает в темном пламени печали и глухой тоски - он эту тоску заглушить пытается десятками выпитых кувшинов, да вот только никак не выходит - лишь в комнате виснет кислый запах. Внутри у разбитого, ложного бога лишь, как ни банально, выженная пустыня. Совсем как на месте государства, бывшего некогда его. Бывшего-бывшего... Да всплывшего; Сянь Лэ смеётся пьяно, смеётся горько и дешевое вино льется прямо на грудь, оставаясь ещё одним невыводимым пятном. У него всё ханьфу в этих красных пятнах, только происхождение разное. Где-то вино, а где-то кровь: скупые капли его и множество, великое множество чужой. Белое с красным, нет, скорее красное с белым - остатки величия, остатки чистоты - совсем как в бессмертной, измученной душе. Некогда легенда, а теперь лишь страшная, мрачная сказка - сказка с моралью, не иначе. “Не возгордись, как принц павшего государства." “Не будь так глуп, как принц павшего государства.” Сянь Лэ смеётся, слыша это - и достает черное лезвие меча. Легенды не умирают, легенды не забываются - они лишь переходят в разряд страшных ночных историй, заставляющих сердце от страха биться в два раза чаще. Бог в короне цветов, а теперь едва ли не дух поветрия - немалое понижение в лестнице людского сознания, да только Сянь Лэ так... Так всё равно, в общем-то. Он всё ещё велик, только несколько иначе: и если раньше имя его произносили с трепетом восторга, то теперь с величайшим ужасом. Если раньше его просили уберечь дом, просили благословения - то теперь молят о мести да смерти. И это, на самом деле, тоже хорошо. Стук в переломанную дверь, скрип половиц под торопливыми шагами: Сянь Лэ лишь брови вскидывает, когда в комнату врывается трое мужчин. Салютуя им кувшином, приподнимает брови в немом вопросе, зная ответ. И те действительно начинают кричать о десятках несчастий, в которых нет его вины; павший бог смеётся задорно, заставляя, видимо, самых смелых в этой убогой деревушке замолчать. - Я уйду. - Сянь Лэ встаёт плавно, а вот шатается он совсем не изящно. Небрежно пинает один из кувшинов, коими весь пол усеян - разрушения приносят истинное удовольствие. У него в душе давно нет угрызений совести. У него, наверное, и души уже нет - ведь лишь бездушные так легко могут дробить кости? Ведь только бездушные могут так легко обречь всю деревню на медленное, мучительное вымирание? Сянь Лэ тихо смеётся, с удовольствием слушая крики за спиной. Фансинь жадно ловит отблески пожара. Нельзя выгонять бога, нельзя стоять пред ним с вилами, нельзя кидать в него камнями и плевать в спину - нельзя, даже если бог павший, даже если бог и не бог вовсе. И это его первый цветок, его первая заповедь - почтение.