A little mayhem

Это был лучший вечер на памяти Питера за долгое время. То есть примерно с того момента, как у него нашли рак. С тех пор жизнь не то чтобы превратилась в беспросветный пиздец, но была близка к этому. А теперь он за несколько коротких часов побывал в гостях у очередных ребят Фрэнсиса, нашёл кое-какую полезную информацию, прокатился на настоящей паутине с настоящим Человеком-пауком, а потом тот купил ему тако. Настоящее комбо из сбывшихся мечтаний убийцы и девочки-подростка. От пробирающего до костей ветра сводило пальцы, но оно того стоило. Промелькнувшие под ногами улицы слились в яркое смазанное пятно, и спустя каких-то полминуты Паук приземлился около сетевого ресторана с колокольчиком на вывеске — самое короткое и самое крутое приключение в жизни Питера, если вам интересно. Заставив себя разжать руки и соскользнуть с чужой спины, Питер сделал пару шагов в сторону, чтобы его не было видно из окошка «на вынос». Привалившись к стене, он украдкой поглядывал за тем, как Паук беззаботно треплется с кассиром, разрешает сделать с собой селфи, для этого почти по пояс нырнув в окно подачи, и оплачивает всё наличкой, которую непонятно где держал до этого. — Эй! Ты будешь десерт? Надеюсь, что нет, потому что он у них остался последний. Надеюсь, мы не собираемся драться с ним за кусок лепёшки? Я готов уступить. А я бы повалял его еще разок. После всего этого сюра обратный путь уже не показался Питеру таким крышесносным. И он с лёгкостью поставил бы почку на то, что дело не в притупившейся новизне. Хотя ставить на кон внутренние органы в его случае было такой себе ставочкой — всё равно они отрастали заново. Жаль, что нельзя было так отрезать себе лицо, чтобы на месте пересушенного пепперони вновь появилась его гладкая мальчишечья рожа. Когда-то она казалась Питеру простецкой, слишком обычной, чтобы быть по-настоящему привлекательной. Раньше его лицо тянуло максимум на «симпатичный», но теперь Питер не обменял бы его даже на Тома Харди. Мы никогда не ценим то, что имеем, пока не потеряем это. Он косится на нас. Паук, минутой ранее вернувший их обоих на ту же крышу, спокойно развернул бумагу и, приподняв маску, впился зубами в тортилью, вымазанную расплавленным шоколадом. Он делал вид, что ему абсолютно плевать, что там делает Питер со своей едой, но чутьё так и кричало — за ним следили. Питер с грустью посмотрел на тако, зажатое в руке. Он понимал, что с Пауком ему и раньше ничего не светило, но малодушно откладывал тот момент, когда придётся задрать маску. — Я могу отвернуться. Питер от неожиданности вздрогнул. Паук сидел к нему боком, глядя вперёд и чуть вниз, и белые линзы его маски с безразличием ловили на себе блики ночного города. Его острый подбородок, покрытый густой, но довольно светлой однодневной щетиной, показался Питеру самым прекрасным, что он когда-либо видел. Он даже готов был подвинуть с пьедестала Тома Харди с его бесподобными мягкими губами ради этой идеально очерченной формы. Не дождавшись ответа, Паук пожал плечами и сел вполоборота, показывая, что готов принять чужие заморочки, которых у него самого видимо не было. Ещё бы. С таким-то гладким личиком. «Интересно, насколько сложно найти человека, имея только фотку подбородка?» — подумал Питер. Ну, в нашем случае это бы всё равно не сработало. Питер вздохнул и закатал маску. Они ели в тишине, как старые знакомые, делая вид, что это абсолютно нормально. Хотя, может, это и было нормально для Паука. Тортилья хрустела, крошилась, обламываясь кусочками, и Питер порадовался, что хоть зубы у него остались прежними — ровными и белыми. Он жевал, не чувствуя вкуса, машинально обрывая ниточки сыра, повисавшие на губах. Единственное, что он ощущал — как дерущиеся в его животе волки постепенно успокаиваются, уступая место сытости. — Тут так спокойно, — Паук скатал бумагу из-под тортильи в шарик и покатал по бедру. Он всё еще сидел вполоборота, давая Питеру иллюзию уединения. — Когда смотришь на город сверху, он как муравейник. — У меня в детстве была муравьиная ферма, — неожиданно для самого себя произнёс Питер. Слова сами вырвались из его рта, и на мгновение ему показалось, что кто-то из голосов в голове перехватил управление над телом. Но нет, это был он сам. Слова толпились за сжатыми губами, обеспокоенно толкаясь боками и стремясь вырваться на свободу. Он чувствовал себя жителем необитаемого острова, которому спустя годы одиночества волны вынесли на берег его персонального Пятницу. Питер никогда не был особо популярным. Он был молчаливым и незаметным парнем с парой хороших друзей и едва ли полудюжиной знакомых, с которыми было о чём перекинуться парой фраз. Одиночество не доставляло ему особых проблем. Он был самодостаточен и отлично мог занять себя. По крайней мере, так ему казалось. Когда живёшь своей привычной жизнью из года в год, перестаёшь замечать некоторые вещи. Например, то, как много он общался с Мэй. Как много значили для него Нед и немногословная Гвен. Насколько, оказывается, были важны для него короткие, ничего не значащие разговоры об учёбе в коридорах на бегу. «Индейка или лазанья, Питер? Как прошёл твой день?» «Выглядишь отстойно, чувак! Ты вообще спал ночью?» «Как тест написал, Паркер? Остаёшься после уроков?» Крошечные, незначительные разговоры обо всём и ни о чём. Крошечные, как драгоценные камни, и такие же бесценные. Теперь, когда из слушателей у него были только ребята в голове да Хорёк с его подъёбками, Питер как никогда ощущал тишину, которая наполнила его жизнь. И вот, впервые за долгое время нашёлся человек, готовый эту тишину нарушить. — Что, подсматривал за маленькими муравьишками, большой брат? — Даже если и так, то что? — Питер тоже скомкал бумажную обёртку, одёрнул маску и повернулся к Пауку. — Хочешь сказать, что ты ни разу не заглядывал в окна домов, мимо которых пролетаешь на паутине? Из-под маски раздалось тихое фырканье. Паук выглядел таким расслабленным, голоса в голове молчали, а еда грела изнутри, и впервые за долгое время Питер почувствовал, как что-то внутри, сжавшее в комок его внутренности, постепенно ослабляет свою хватку. — Да, всякое бывало. У Питера вырвался смешок, и Паук хмыкнул вслед за ним. — Они на самом деле довольно жестокие. — Паук повернулся к Питеру, излучая вопрос всем телом. — Муравьи. Ты сказал, что испытываешь умиротворение, глядя на большой человеческий муравейник с высоты. В настоящем муравейнике им не пахнет, как и в этом городе. Ты знал, что муравьи ведут безжалостные войны за территорию, воруют чужие яйца, чтобы растить из них рабов, а еще ловят других насекомых и хранят их, чтобы сожрать живьём, когда в этом будет нужда. Но они хотя бы не делают всё это ради удовольствия. Для них это способ выжить. Люди гораздо хуже. — Эй, не все люди плохи! — Паук картинно всплеснул руками. — Не все, — согласился Питер, потому что это было именно так. «Но я к ним не отношусь», — мысленно добавил он и стиснул зубы. От чужого оптимизма только что съеденный ужин подкатил к горлу. Паук ведь знал. Он знал, что Питер из себя представляет. Он видел. И всё равно сидел сейчас с ним на крыше и трепался о всякой херне. Делал вид, что между ними нет этой пропасти, заполненной трупами, кровью и серой моралью. У Питера имелись догадки, почему. Как так вышло, что от попыток размазать друг друга по всем близлежащим поверхностям они перешли к диалогу. От мордобоя к посиделкам за парой тако всего за один разговор. Вопреки их совместной предыстории. Восхитительная эволюция, достойная бульварного романчика. О, у Питера были догадки. И от этих догадок было тошно и липко внутри. Питер чувствовал себя вором и обманщиком, который получал то, что ему не предназначалось. Получал слова, взгляды, прикосновения. Получал участие, заботу и внимание. И хотя то, что ему в сущности дали, было такой мелочью, он не заслужил и её. И от этого ему хотелось снова сигануть с крыши, чтобы прекратить всё в тут же секунду. Чтобы волна ослепляющей боли смыла всё то тепло, что он чувствовал. Смыла его глупые мысли, мечты и фантазии. Смыла эту идиотскую надежду на то, что всё может быть хорошо. Он уже однажды понадеялся, и где он теперь? На крыше с самым лучшим человеком, которого видел мир, но без единого шанса на хэппи-энд. С растерзанной душой, запятнанной совестью и дорогой, выкрашенной красным. В том, что сейчас между ними происходило, не было заслуги Питера. Что он по сути такого сделал? Спас девчонку на улице? Даже тогда он чуть не забил тех мудаков насмерть, хотя с них бы хватило и тюрьмы. Да, он замахнулся на геройство, но и тогда не поступил, как следовало, с упоением втирая кулаки в чужие лица. И если бы он убил кого-то в том переулке, его поступок не стоил бы ничего. По шкале ценностей Человека-паука уж точно. Просто Паук был хорошим парнем. Слишком хорошим. Он видел доброту во всём, собирал её по крупицам в каждом встречном и всем давал шанс. Даже таким, как Дэдпул. Он искал правильный путь там, где его не могло быть по определению. И Питер был уверен — Паук нашёл для него оправдания в своей светлой голове. Питер так не мог. Хоть он и знал, кого убивает и за что, он не мог найти оправдание самому себе. Он был в крови даже близко не по локоть. Но Паук всё равно пришёл к нему и протянул ему руку. И не важно, что это была рука с тако. Удивительный Человек-паук — главным в этом имени было «удивительный» и «человек». Остальное было лишь бонусом, позволившим ему стать героем не только для людей, оказавшихся рядом, но для целого мира. Героем, у которого был свой путь. Путь, на котором насилие не было выходом. Но Питер выбрал другой вариант, и теперь ему было не место рядом с этим человеком. Подавив желание сорваться с места, он медленно поднялся на ноги. Паук никак на это не отреагировал. Ему будто бы была абсолютна комфортна повисшая пауза, комфортно сидеть вот так рядом с нависшим над ним незнакомцем и убийцей. Он задумчиво разглядывал дом через улицу, и Питер тоже старался не смотреть в сторону Паука. Он отряхнул крошки с коленей, поправил обвес на костюме и, не находя больше причин откладывать, добрёл до пожарной лестницы. Он надеялся, что это не будет похоже на побег, но сам знал, что это был именно он. Стоило ему коснуться поручня, Паук встрепенулся и повернул голову, выныривая из своих мыслей. — Уже уходишь,.. Пул? — он снова посмотрел прямо перед собой, а потом вернул взгляд к Питеру. Линзы на его маске вдруг сместились, будто там, под спандексом, Паук прищурился. Питер сглотнул под этим внимательным взглядом, и желание сбежать подстегнуло его язык. — Лучше нам с тобой больше не пересекаться, — выдавил он, зная, что выглядит, как идиот, и перемахнул через край крыши, цепляясь за ржавые ступени. Он боялся, что Паук последует за ним, потребует каких-нибудь невнятных объяснений — на другие он точно не будет способен, — но ничего из этого так и не произошло, и от этого внутри у Питера засвербело смесью облегчения и горечи. Дэдпулу нечего было делать рядом с Человеком-пауком, и это было правильно. В доме через улицу, в одной из крохотных квартир погас свет.