A little mayhem

Питер трясся, как в лихорадке. Так плохо последний раз ему было после химиотерапии. Он постоянно пытался натянуть рукава толстовки, чтобы как можно глубже спрятать свои руки в мягкой заношенной ткани, что, в общем-то, было не сложно — это была толстовка Уэйда. Он поминутно поправлял капюшон, хотя тот и не думал сползать. — Знаешь, кажется, меня сейчас стошнит. Давай вернёмся домой, — пробормотал он, стараясь не смотреть в довольное и сияющее жизнью лицо Уэйда. — Ты что-то сказал, тыковка? Ничего не слышу, этот лифт такой громкий, прямо-таки опасно громкий. Я бы даже сказал, что его можно приравнять к пыткам. И куда только Женевская Конвенция смотрит? — Блять, — выдохнул Питер, больше не поднимая эту тему. Иногда Уэйд становился таким упрямым засранцем, что зубы сводило. Неудивительно, что они с Мэй поладили. Кстати об этом. Лифт звенькнул, прибывая на нужный этаж. Уилсон крепко, но бережно обхватил Питера за талию, подталкивая вперёд, к знакомой двери, до которой было едва ли четыре шага. Всего четыре нешироких шага, которые никак не получилось бы растянуть на ту вечность, которая была необходима Питеру, чтобы собраться с силами. Уэйд вообще управился за три, чёртова цапля с его этими бесконечными ногами. Он, не стесняясь, вдавил кнопку дверного звонка до упора и расплылся в своей самой ослепительной улыбке из разряда «Фото для инстаграма моих любимых фанатов? Дайте два!». На мгновение в душе Питера затеплилась надежда, что Мэй нет дома, что вопреки всем свои привычкам она не сидит за вечерним просмотром сериала с ведёрком мороженого. Что ему не придётся… Надежда затеплилась и растаяла, когда торопливые шаги сменились щелчком замка. — Добрый день! Миссис Мэй Паркер? Как здорово, что вы дома. Вы меня наверняка не узнали. Когда мы виделись в последний раз, я был одет несколько иначе. Но это, в общем-то, не важно, я здесь совсем не за тем, чтобы вспоминать тот вечер в баре… — Уэйд тараторил, как молотилка, не переставая двигаться всем телом, как он это обычно делал на публике. Питеру в такие моменты казалось, что у Уилсона целая стая хорьков под курткой, и он просто физически не способен стоять смирно, не взмахивая руками, дёргая плечами и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Уэйд кривлялся и тараторил. Но Мэй даже не взглянула на него. Может лишь на секунду, когда только открыла дверь, но потом она перевела взгляд за его плечо. Она выглядела так, будто не услышала ни единого его слова, хотя это было практически невозможно — Уэйд ослеплял, будто солнце. Но ни солнце, ни любая другая звезда не могли сбить Мэй с курса, когда она того не хотела. Женщина подалась вперёд, чуть прищурившись, а потом дрожащей рукой стянула очки. Она напряженно всматривалась в тень, отбрасываемую капюшоном красной толстовки, и её брови ползли всё выше и выше. Питер продолжал смотреть в пол, но он чувствовал этот взгляд, ощупывающий его изуродованное до неузнаваемости лицо. Жизнерадостная болтовня Уэйда доносилось до него как сквозь толщу воды. Он знал, что нисколько не напоминает того прежнего Питера Паркера, который в один ужасный дождливый день просто исчез из жизни своей тёти, оставляя её в полном одиночестве. Совсем не походил на того умненького чистенького мальчика, давшего ей обещание, которое не смог сдержать. Но Мэй продолжала смотреть, будто её мир сузился до одного ссутуленного силуэта, наполовину скрытого массивной фигурой Уэйда Уилсона. Питер знал, что она видит нижнюю часть его лица, видит струпья и язвы, иссохшие бледные губы. Видит изуродованного незнакомца, непонятно зачем вломившегося в её одинокую размеренную жизнь со своим шумным и наглым спутником. Видит и, возможно, едва сдерживается от того, чтобы вывалить на него один из тех неприятных вопросов, которых за эти полгода Питер выхлебал больше, чем мог проглотить. Видит и едва сдерживается, чтобы не выпихнуть их прочь, избавляясь от навязчивого внимания не то коммивояжеров, не то мошенников, собирающих деньги на лечение «несчастного-только-посмотрите-что-с-ним-стало-мальчика». Питер чуть приподнимает голову, чтобы хоть одним глазком успеть рассмотреть лицо самого дорогого человека в его жалкой жизни, и видит, как Мэй нервно закусывает губу. Он смотрит буквально мгновение и вновь опускает взгляд в пол, готовясь ко всей той боли, которую ему сейчас невольно причинит последний выживший член его семьи. Но вместо упрёков, обвинений или негодования слышит тихое, произнесённое дрогнувшим, но таким любимым голосом: — Питер?