All The Lost Souls

Так не хочу использовать эти избитые клише вроде «здравствуй, дорогой дневник» и все такое. Не очень-то здорово в двадцать с лишним лет чувствовать себя тринадцатилетней девчонкой, изливающей душу в прошлогоднем ежедневнике, который все равно ни для чего больше не пригодился. Давай просто сделаем вид, что я не окончательно сошёл с ума, и ты — мой друг по переписке, которого я все равно никогда не увижу и потому могу вываливать в письмах весь тот бред, что в течение дня накапливается внутри моей черепной коробки. Честно говоря, когда мой психотерапевт, доктор Хэвард, предложил мне такой способ выплескивать наружу негативные мысли и сохранять связь с реальностью, я решил, что он спятил вместе со мной. Ну, говорят же, что не просто так люди выбирают эту профессию... Да что там, «говорят». Я и сам доказал это на собственной шкуре. Хотя, даже если Хэв и пытается с моей помощью решить собственные проблемы или даже почувствовать себя лучше, я не против. Во-первых, пускай хотя бы кому-то из нас удастся выбраться из этой ямы, ну а во-вторых, его идея оказалась не такой уж и странной. Я даже начинаю входить во вкус. Круто иметь возможность выражать свои мысли открыто, без страха, что тебя кто-то осудит. Ну или решит, что ты ненормальный. То-есть, особенный. Кажется, так обычно любит говорить мама: «ты у меня просто особенный». Меня всегда поражала её способность игнорировать истинное положение вещей. После всего, что было, ей всё ещё проще думать, что я всего лишь особенный. Словно нечто чужеродное, самобытное, непонятное. Ей кажется, что признав, что со мной что-то не в порядке, она автоматически поставит на себе клеймо плохой матери. Поэтому она просто делает вид, что всё хорошо. И в большинстве случаев, просто не слышит меня. Я её не виню. Все мы одиноки в своём сумасшествии. Просто каждый по-разному борется со своим одиночеством. Лично меня всегда спасала музыка. В ней я находил отражение собственных мыслей. Долгое время она была моим постоянным спутником и верным другом. И лишь она была способна понять меня, не осуждая. Прочувствовать все мое сумасшествие. С ней я мог быть слабым и грустным, наивным и мечтательным, потерянным и отчаявшимся, странным, особенным... — я мог быть с ней честным. А ещё она помогала приглушить боль. Спасала от паранойи. Когда я чувствовал, что накатывает очередной приступ паники, я просто натягивал поплотнее наушники и врубал любимые треки на полную мощность. И тогда я улетал куда-то в другую реальность, она забирала меня с собой. С ней вообще все становилось лучше, правильней, так, как надо. Если бы это было возможно, я бы говорил исключительно строчками из песен. Они рассказали бы обо мне гораздо больше, чем эти неумело построенные фразы. У нас с Соней даже есть уговор: когда становится слишком плохо и мозг словно оказывается запертым в клетке, я скидываю ей строчки из песен. Так у неё получается не терять со мной связь и хоть как-то узнавать о том, что творится у меня в голове. Но вот уже которую неделю она не разговаривает со мной из-за поступления. Знаю, я должен был сказать ей заранее. Но все её попытки держать меня как можно ближе к себе, несмотря на расставание, вставали мне поперёк горла. С ней я чувствовал, что начинаю задыхаться, терять последние остатки той личности, которой был когда-то. Она душила меня своей любовью, а её привычка всё контролировать и мониторить каждый мой шаг сводила меня с ума, как бы Соня ни старалась добиться обратного. Она сказала тогда, что я не готов, и должен был посоветоваться с ней, прежде чем принимать такое решение. Что в следующий раз когда это случится, её не будет рядом. Мне было больно от того, сколько своего времени и сил она вложила в меня, но ещё больнее от того, что она в меня не верила. Я весьма деликатно напомнил ей о том, что мы больше не вместе и я могу позаботиться о себе самостоятельно, «без помощи няньки». Она попросила ей не звонить и повесила трубку. Я знал, что рано или поздно мы помиримся. Соня был одним из тех немногочисленных людей, которым и правда было на меня не наплевать. Я написал ей, что мне очень жаль и что я справлюсь. Она ответила, что не знает, справится ли она. И что двигаться дальше не всегда так просто. Я предложил ей увидеться и ещё раз спокойно обсудить всё с глазу на глаз. Она сказала, что какое-то время ей нужно побыть одной и попросила пока не писать тоже. Вряд ли она могла представить, насколько невыносимым казалось и дальше сидеть дома, глотая таблетки. К тому же перспектива остаться не только больным, но и безработным, как-то не особенно воодушевляла (насколько вообще возможно испытывать это чувство после того, как у тебя диагностировали БАР и парочку других расстройств в придачу). Тот же самый факультет общественных наук, да ещё и возможность не начинать все заново, а вернуться снова на второй курс в уже знакомый Университет Осло, пусть и на другое направление — всё это казалось своего рода «вторым шансом». Хэвард сказал, что там преподаёт его коллега, которая замолвит за меня словечко. Он считал, что помимо прочего, это поможет мне начать лучше разбираться в собственных эмоциях и самостоятельно отслеживать приближение эпизодов. Но пошёл я туда из-за собственных доводов. Наверное, подсознательно я хотел выяснить: что же со мной не так. Всё оказалось даже лучше, чем я думал. Я попал в очень спокойную группу, где все предпочитали разбиваться по паре-тройке, а с остальными поддерживали сдержанно-нейтральные отношения. К тому же народу было так много, что за две недели учёбы я так и не смог запомнить как минимум половину своих нынешних однокурсников. Раз за разом передо мной мелькали новые лица, и мой беспокойный ум отказывался их идентифицировать. У психологического института даже был собственный паб под ироничным названием Placebo. Наверное, расчёт был на то, что содержимое местного бара поможет студентам заглушить все их душевные переживания, и «эффект плацебо» не заставит долго ждать. Располагалось данное заведение прямо на территории кампуса, в Доме Харальда Шелдрупа. Я ещё не ходил туда, предпочитая коротать часы, выделенные на самостоятельную подготовку, за чашкой капучино в Kaffebar. Я даже узнал о возможности подрабатывать там в свободное время, но сначала необходимо было пройти месячные курсы по кофейному мастерству и сдать экзамен. Они также проходили по выходным, а, значит, у меня не было шансов провести их дома в постели, как почти каждый из дней в прошлом году. Поступить в Университет Осло я мечтал ещё со школы. Правда, на медиа-коммуникации, но какая теперь разница. Год там многому меня научил, хотя какие-то уроки дались тяжелее, чем остальные. Теперь я был здесь и вспоминать прошлое было глупо. Хотя когда я бродил по улицам, в голове всё ещё неосознанно мелькали картинки — словно нарезки из фильмов — и на них как-то очень красиво и правильно накладывалась музыка, пульсирующая в ушах. По-началу я просто наслаждался зрелищем, а потом начал записывать все происходящее на айфон: диалоги случайных прохожих, необычные приметы людей вокруг, грустные выражения на их лицах. Иногда идеи сами собой рождались в моей голове и казались до нелепости дикими, но я все равно сохранял их в «заметки». И больше никогда не открывал вновь. Я все ждал, когда наступит тот день, когда я, наконец, вновь почувствую в себе силы воплотить свои мечты в жизнь... И, однажды, он наступил. Причём, в прямом смысле слова. Прямо на мои изрядно поношенные ботинки. И он оказался гораздо тяжелее, чем можно было бы предположить с виду. — С такой высоты наверно трудно уследить за тем, куда бегут простые людишки, — хитрый прищур, презрительная ухмылка в пол физиономии. Парень и впрямь был немного ниже, но, в тот момент, мне от чего-то показалось, что это он смотрит на меня сверху вниз. Он произнёс эти слова небрежно, немного грубо и с лёгкой досадой в голосе, но сама интонация была на удивление дружелюбной. В притворно уставшем жесте он закатил глаза, хотя в них не было и капли раздражения. Позже я стал замечать, что он часто использовал этот приём, когда пытался спрятаться за маской равнодушия. Но тогда я ещё этого не знал. Я просто застыл с идиотской улыбкой на лице. В голову совершенно не лезли хоть сколько-нибудь вразумительные мысли. Всё, о чём я мог тогда думать: «с этого момента, скинни снова мой любимый тип джинсов». — Прости, кажется, я немного задумался, — я приветливо протянул ему руку, лишь потом осознав, что извиняться, вообще-то, должен был он. — Эвен. — Исак, — неуверенно произнёс он, как-будто моё расположение застало его врасплох. Он ответил на рукопожатие, и его ладони оказались шершавыми и мокрыми. — Рад знакомству, Исак, — сказал я с видом человека, который намеренно повторяет вслух только что сказанное собеседником, чтобы новая информация лучше отложилась у него в голове. На деле же, я прекрасно знал, как его зовут, несмотря на дырявое корыто вместо головы. Обычно я не могу долго смотреть людям в глаза. Всё моё существо пробирает стыд, и я тотчас опускаю взгляд. Мне начинает казаться, что если я дам своим собеседникам хоть немного времени, они смогут заглянуть вглубь меня. И тогда они узнают все мои страхи, разгадают все мои тайны. И увидят насколько я сломленный. Но когда в тот день наши глаза встретились, я не смог отвести взгляд. Впервые за долгое время я почувствовал уверенность, даже решительность. Мне захотелось поиграть в «кто кого». В зелёных прожилках отражалось любопытство и что-то ещё, чему я не мог найти определение. Недоверие? Осторожность? Страх? Как у бездомной кошки, которую я встретил у себя во дворе несколько дней назад. Я уселся на корточки, протянул вперёд руку и как можно более ласково подозвал её к себе. Она сделала пару осторожных шагов вперёд, приподняла осунувшуюся рыжую морду с болотного цвета глазами и посмотрела на меня точь в точь как он сейчас, как бы говоря: «не знаю, что ты за существо, но как бы мне ни хотелось еды и ласки, я не доверяю тебе, потому что жизнь научила меня иначе. Потому что ты не доверяешь себе сам, и я чувствую это». Из-за сгорбленного положения с плеча начала сползать лямка рюкзака, и привычным движением руки я закинул его обратно за спину. Такое резкое движение напугало её, словно бы я мог причинить ей боль. Она тут же отпрянула и забралась под машину. С тех пор я её не видел, но отчего-то запомнил этот взгляд, и сейчас точно знал, что не должен делать резких движений. За спиной хлопнула дверь. А потом ещё раз. И ещё. Близилось начало пары. Он первым отвёл взгляд и посмотрел на часы. — Кажется, мне пора. Может, всё же пропустишь? — он указал пальцем на вход позади меня, к которому, впрочем, мог легко пройти и так, сделав один шаг в сторону. — Мне тоже туда. Пошли. Развернувшись на одних пятках, я направился в аудиторию, по привычке забравшись на галёрку, где чувствовал себя в относительной неприкосновенности от всеобщих глаз. Хоть я и был новичком в группе, я слишком хорошо знал, как быстро распространяются слухи, и не хотел лишний раз испытывать удачу. Оглянув зал с высоты своего прибывания, я понял, что Исак предпочёл остаться внизу и уселся на первую парту. Он всегда садился на места для «отличников» при том, что я ещё ни разу не замечал в нём активности во время занятий. Мне всегда казалось, что он просто отмалчивается и напускает на себя нарочито серьёзный вид. Впрочем, я не мог его винить, так как сам частенько использовал этот приём. К тому же, изображать сосредоточенность у него получалось гораздо лучше, чем у меня. Высоко поднятая голова, уверенный твёрдый взгляд. Я ещё никогда не встречал таких людей. Он буквально источал внутреннее благородство всем своим существом. Не помню, когда это началось, но, кажется, я почти сразу обратил на него внимание, ещё в первую неделю учёбы. Честно признаться, я даже завидовал спортивной фигуре Исака, которая без сомнений была заслугой его родителей. Для протеиновых коктейлей и бесконечных часов, проведённых в качалке, этот парень был слишком ленивым. Выглядел он, тем не менее, как модель, сошедшая с обложки журнала мужского белья, но все же взгляд мой притягивало не это (окей, не только это). Несмотря на своё атлетическое телосложение Исак двигался с тем изяществом, которому позавидовала бы любая фигуристка. Даже эти его нарочито грубые и резкие движения на пару с колким языком не могли скрыть хрупкость и утончённость его натуры. В том, как он сидел, как двигался и жестикулировал было что-то... женственное. И это гипнотизировало. Иногда, во время лекций, я залипал на эти беспокойные лопатки и ловкие руки часами, но когда, опомнившись, я мельком оглядывал аудиторию, то с удивлением обнаруживал, что я единственный, кто был заворожен этим зрелищем. В тот день я покинул стены института окрылённый чувством, что Исак, наконец, знает о моём существовании и том факте, что мы учимся вместе. На втором курсе все компании уже, как правило, сформированы, и мало кто обращает внимание на новичков. Это играло на руку до того момента, как я встретил Исака. Теперь же я был настолько воодушевлен, что решил впервые за две недели учёбы отправиться вечером в Placebo. Я слышал, что по пятницам там иногда проходят концерты, и питал тайную надежду на то, что увижу его снова. Я не ошибся. Бар оказался очень славным и уютным местечком. Его основатели сами недавно выпустились из универа и, в память о весёлых студенческих временах, решили организовать на территории любимого alma mater настоящий паб. Я мысленно благодарил всю Скандинавию за либеральность и прогрессивность взглядов. Те парни частенько сами тусовались здесь, общаясь с нынешними студентами. Они наладили контакт с университетским музыкальным центром и теперь приглашали самых талантливых ребят оттуда выступать и практиковаться у них. В честь таких концертов они даже оптимизировали и без того уплотнённое пространство под небольшую сцену. Это (и отличный выбор бельгийского пива, разумеется) придавало заведению ещё большей атмосферности. Я тотчас нашёл его глазами, несмотря на приглушённый свет. Он стоял в углу у сцены с бутылкой тёмного эля, и о чём-то болтал с музыкантами. Вероятно я немного завис, потому что следующее, что я помню — как он пристально смотрит на меня в ответ. Его приятель, тем временем, уже забрался на сцену к остальным и принялся настраивать инструменты. Расценив это как приглашение, я направился к нему и неловко поздоровался. Он предложил взять чего-нибудь выпить. Я сказал, что немного не в себе и под воздействием алкоголя могу вытворить что-нибудь дикое. Он решил, что я пошутил, и ответил, что в этом месте слишком тухло, и ему однозначно не помешает встряска. Потом он протянул мне свою бутылку. Я отхлебнул немного напитка. Он объяснил, что это смешение темного крепкого эля с вишней. Мне нравилось чувствовать себя нормальным. Нравилось ощущать терпкий вкус вишни на языке. Нравилось осознавать, что мои губы касались горлышка бутылки, которое секунды назад было у него во рту. Мы сели у барной стойки и он приятельским тоном попросил «повторить на двоих». В тот раз мы проговорили весь вечер. Я узнал, что Исак всегда получал «шестёрки» по биологии и поступить на психологический не составило никакого труда. Он сказал, что на тот момент это казалось самой лёгкой опцией, так что он решил просто плыть по течению. Я не поверил. Чтобы перевести тему я отметил, что, кажется, он знает почти всех в заведении. Он нехотя признался, что играет в одном из университетских музыкальных объединений. — На чём? — Гитара. Электро и акустика, — как бы невзначай добавил он. Впоследствии оказалось, что он не только играл, но и пел. И у него был самый красивый и выразительный голос из всех, что я слышал. В жизни, при рутинном разговоре он всегда звучал ниже и грубее обычного, что вступало в некоторый контраст с ангельской внешностью и обрамляющими всё лицо светлыми кудрями. Но когда он начинал петь, его голос обретал какую-то невероятную мягкость. А сам он словно становился на несколько лет моложе и в десятки раз счастливее. Продолжая тему разговора, я решил спросить, что он слушает. Он ответил, что в последнее время увлёкся творчеством такого исполнителя, как James Blunt, и теперь они с группой разучивают его произведения. Я выразил удивление насчёт того, что он слушает поп-музыку. И зачем-то признался, что ожидал услышать что-нибудь из тяжёлого рока, вроде Нирваны. Он посмотрел на меня как на человека, совершенно не смыслящего в том, что он говорит. Потом отметил, что Блант вырос на таких королях рока, как Queen и Dire Straits, а мелодии из Nirvana начал самостоятельно подбирать ещё в подростковом возрасте. — К тому же, — добавил он, — Джеймс Блант исполняет музыку в жанре брит-поп, прародителями которого считаются сами Radiohead. Я обожал Radiohead и Тома Йорка, поэтому пообещал, что обязательно послушаю. Он сказал, что его друг как раз исполняет сегодня его песню, так что мы можем послушать вместе. Я улыбнулся и попросил ещё пива. Он почти не задавал вопросов и на это могло быть две причины: либо он был крайне тактичным и уважал чужое пространство также, как своё собственное, либо — ему просто было неинтересно. Я решил воспользоваться положением и просто получать удовольствие от процесса. Очень давно я не чувствовал себя настолько комфортно и спокойно при разговоре с кем-либо. Он протянул руку и дотронулся до моего плеча. Я не сразу понял, в чём дело. Он слегка качнул головой назад, указывая таким образом на сцену. Начиналась новая композиция и, чтобы поддержать знакомого, он развернулся и одобрительно присвистнул. Я смотрел на то, как белокурые локоны качаются из стороны в сторону и не мог поверить собственным ушам. Всё пространство вокруг вдруг сузилось и стало казаться нереальным. Будто-бы всё это происходило не со мной. Голова была тяжёлой и туманной под действием хмеля, но слова песни отчётливо врезались в память. Словно бы кто-то вывернул мои собственные мысли наизнанку и заново отпечатывал их в сознании. If I told you things I did before Told you how I used to be Would you go along with someone like me If you knew my story word for word Had all of my history Would you go along with someone like me Если бы я рассказал тебе о вещах, которые делал, И о том, каким я был раньше, Последовал бы ты за кем-то, вроде меня? Если бы ты дословно знал всю мою историю, Все подробности моего прошлого, Последовал бы ты за кем-то, вроде меня? I did before and had my share It didn't lead nowhere I would go along with someone like you It doesn't matter what you did Who you were hanging with We could stick around and see this night through Однажды я уже доверился кому-то, И это ни к чему не привело, Но я всё равно последовал бы за кем-то, вроде тебя. Мне неважно, что ты делал И с кем зависал раньше, Мы просто могли бы остаться здесь вместе до конца этой ночи. And we don't care about the young folks Talkin' 'bout the young style And we don't care about the old folks Talkin' 'bout the old style too And we don't care about their own faults Talkin' 'bout our own style All we care 'bout is talking Talking only me and you И нам нет дела до молодых, Которые всё хотят сделать по-новому. Нам нет дела до стариков, Которые всё хотят сделать по-старому. Нам нет дела до индивидуалистов, Которые всё хотят сделать по-своему. Всё, что нас волнует – это разговор, Разговор между мной и тобой. Usually when things have gone this far People tend to disappear No one will surprise me unless you do Обычно, когда всё заходит так далеко, Люди берут и исчезают. И если не ты, то меня уже никто не удивит. I can tell there's something goin' on Hours seem to disappear Everyone is leaving I'm still with you Я чувствую, что что-то происходит, Часы пролетают незаметно, Все расходятся по домам, а я всё ещё с тобой. It doesn't matter what we do Where we are going too We can stick around and see this night through И неважно, чем мы займёмся Или куда пойдём, Мы просто могли бы остаться здесь вместе до конца этой ночи.