В неясном свете бункера толпились испуганные люди, и у всех до единого на лице отпечатались ужас и отчаяние. И с каждой минутой таких новоприбывших становилось всё больше, тогда как воздуха оставалось меньше с каждым лишним вдохом. Находясь в этом мрачном и душном помещение, ощущая, как на тебя давят чужой страх и боль, ты начинаешь задыхаться… Дышишь глубже, в надежде вдохнуть чуть больше спертого и тяжёлого кислорода, в попытке успокоить подступающую со всех сторон панику.
Все эти беженцы выглядели потеряно, на грани срыва… Жались к друг другу, в попытке почувствовать чужое тепло, поддержку… Но сейчас здесь царил лишь холод, одиночество и беспросветное отчаяние.***
Я сидел плотно прижавшись к мужчине средних лет. Его когда-то дорогой костюм помялся и потерял весь свой прошлый лоск, а лицо кривилось от яркого недовольства. Почувствовав мой изучающий взгляд, мужчина скользнул по мне в ответ поверхностным взглядом, в котором читалось явное высокомерие и брезгливость. От подобного внимания я непроизвольно вздрогнул и поспешил отвести глаза в надежде отвлечься, от столь неприкрытого презрения. Тем не менее я смог заметить удаляющуюся фигуру моего недоброжелательного «соседа». Он подошёл к охраннику и стал твёрдо и уверенно что-то втолковывать тому. С каждым словом мужчина становился всё злее, а охранник всё бледнее. Он испуганно вжимался в стену, с явным желанием сбежать из-под внимательного и раздражённого взгляда оппонента. К сожалению, в сложившейся ситуации, нам не оставалось ничего, кроме как тихо сидеть и ждать своей участи, в надежде, что этот кошмар когда-нибудь закончится, и мы либо проснёмся, либо же нас кто-нибудь спасёт. Вдруг по помещению раздался громкий звук помех, заставляя всех синхронно вздрогнуть, после чего из колонок громкоговорителя все услышали немного подрагивающий голос: —Ув-важаемые граждане, м-мы просим вас сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Ситуация уже стабилизируется и пр-равительство решает сложившуюся проблему, — после чего снова раздалось неприятное шипение, извещающее, слушателей о том, что речь говорившего окончена. —«Отлично, правительство решает, что именно с нами будет! Теперь я могу с уверенностью сказать, что нахер здесь сдохну… » — уныло подумал я и уронил голову на колени, закрывая глаза. С момента «конца света» прошла всего лишь одна ночь, а ощущение безысходности уже не покидало меня. Теперь нам некуда пойти, нет смысла в прошлых желаниях и амбициях… Большинство рядом сидящих со мной людей уже попрощались с прошлым, лишились настоящего и потеряли своё будущее, в прочем, как и я… Это ощущение пугало, сводило судорогой мышцы, ведь буквально вчера я был полноправным хозяином своей жизни. Был волен решать, что мне делать, как и когда! А сейчас я сижу в этой тесной железной коробке и не знаю, что будет через пару часов! Буду ли я вообще жив к этому времени?.. Оглядывая людей окружающих меня, я понимал, что моя жизнь, до сегодняшнего дня, могла считаться более, чем благополучной. Бункер был полон людей: женщин, мужчин, стариков всех возрастов и полов, детей и подростков, и все они сейчас выглядели одинаково: серо и потрепано, с тусклыми и убитыми глазами… Конец света всех уровнял. Теперь не было разделения между богатыми и бедными, красивыми и страшными, умными и тупыми; все сидели и молча жались в общую кучу из-за страха перед неизвестностью, в ожидании хоть какого-то будущего! Мне страшно, страшного от того, что ничего не изменится, и мы просидим здесь, если не месяцы, то года. Но ещё больший ужас у меня вызывает мысль о том, что мы можем застрять в этой разваливающейся и старой постройке на целые десятилетия, и лишь от одного этого предположения у меня тёк пот по спине…***
7 декабря 2886 года. Прошёл месяц с того момента, как мы вошли в бункер. Правительство всё ещё «решает» сложившуюся проблему, но моя надежда на спасение давно угасла… А условия жизнедеятельности в конец вгоняют в депрессию. На ночь выдаются тонкие матрасы, что покрывают холодный грязный пол, и мы спим там же, где сидели днём, жалко прижимаясь к друг другу в поисках тепла, так как о одеялах не может быть и речи. В туалете всего четыре кабинки, поделенные на мужские и женские, но очередь в них никогда не кончается. В душевой кабинок больше, но не намного. Одно общее помещение занимают восемь узких коробок, разделённых пополам тонкой занавеской с холодной водой. Нам выдали по одному комплекту сменной одежды, не учитывая наших размеров. Думаю, она рассчитана так, чтобы подойти любому; из плотного и грубого материала, серого цвета. Разделили на сектора, выделили определённое время на душ и стирку вещей. Кормили дважды в день, утром и вечером, неприятной на вид и вкус похлёбкой и куском хлеба, питьевую воду выделяли лишь по утрам, вручая литровую бутылку на человека. И сейчас, спустя месяц, в помещении стоял стойкий запах мочи, пота и грязи… Со всех сторон слышались стоны, кашель и тяжёлое дыхание. Думаю, скоро у многих появляться проблемы со здоровьем. В таком замкнутом пространстве и с нашей-то гигиеной это будет не удивительно… Мой когда-то ярко-зелёный ёжик волос отрос, и теперь были видны тёмно-коричневые корни натурального цвета. Зелёный цвет давно потерял свои краски и теперь был блеклым и каким-то грязным, щёки и скулы покрывала жёсткая щетина. А с пирсингом я попрощался ещё на входе в бункер, так как с ним не пускал металлодетектор. И хоть я уже отбросил все надежды на лучшее, я продолжал надеяться, что это просто долгий кошмар или, может, кома… Я ждал, ежечасно щипал себя за руку, в надежде, что вот сейчас я проснусь в своей постели и пойму, что моим кошмарам пришёл конец! Но каждый раз, открывая глаза, я видел всё тот же серый потолок и серые лица людей… И лишь моя рука выделялась красками: по ней кляксами плясали синие и жёлтые пятна. Если их посчитать, то можно понять, сколько дней я нахожусь в бункере. Один синяк — один день пробуждения, когда я пытаюсь осознать что это не сон, а реальность, и мой мир погиб! Невольно я вспомнил того мужчину на дне рождение Мартина. Мои мысли часто возвращаются к нему, видимо, и сегодня это не обойдёт меня стороной… Я часто вспоминаю его темные волосы, уложенные на бок, глаза цвета горького шоколада, смотрящие прямо в душу. И сильные руки с крепкими узлами мышц, по которым хотелось пройтись не только взглядом, и сейчас я пытался вспомнить, зацепиться за каждую венку, за каждый миллиметр его кожи… Может, он ещё жив? Ведь есть и другие бункеры, что если он там? Вспоминает меня?.. Если бы мне представилась возможность снова увидеть его. Изменить последние мгновения… Я бы не стал так глупо грубить, пытаться доказать, что я выше, значимей. Я бы придержал свою юность и гонор, сдержался, лишь бы иметь второй шанс… Я бы окунулся в учёбу, заботился о здоровье матери, не хамил всем подряд и тихо скрывался в своем воображаемом и иллюзорном мире. Если бы мне дали бы второй шанс, я бы не противился отцу - пошёл бы учиться на археолога. И сидя в его кабинете, спорил бы с ним на разные темы. Сейчас же я могу вспомнить лишь долгие и нравоучительные разговоры на тему моего неподобающего поведения, внешнего вида и ориентации. Вспоминать его разочарованный и печальный взгляд, который говорил о его неудовольствие мной. Не такого сына он хотел воспитать… Низкий, ростом всего сто шестьдесят четыре сантиметра, я был всегда ниже своих сверстников на голову, а то и на две. Худой, с выпирающими костями, что я скрывал под свободной одеждой. И даже походы в спортзал не изменили мою фигуру к лучшему… А когда я наконец смирился и решил изменить себя, покрасив волосы, меня не поддержал отец. Мне было всего семнадцать, и я чуть не лишился дома, спасибо матери за любящие сердце! Если бы у меня сейчас была возможность увидеть отца и мать, я бы упал на колени и молил о прощении и понимании, ведь такой сын явно не подарок для любых родителей, что уж говорить о моём отце. Он хотел нянчить внуков в старости, а не мириться с тем, что его сына ебут другие мужики… По телу прошлась дрожь. Я вспомнил, как давно у меня был секса, и быстро отбросил эту мысль, понимая как это не вовремя… В моём положении нужно думать о выживании, а не о недотрахе! Вот выберусь отсюда, найду того кареглазого старичка и оторвусь по полной… Скорее бы покинуть этот чертов бункер, уже не осталось ни физических, ни моральных сил всё это терпеть. Это долгое и молчаливое ожидание, вынужденное бездействие медленно сводило меня с ума… После месяца ничегонеделания мышцы затекали, а порой их сводило судорогой до боли, да так, что я, нелюбивший спорт, просто мечтал оказаться в спортзале. Бегать, крутить педали или просто таскать тяжести, уже было не важно, лишь бы находиться в движении. Ночь 7 декабря 2886 года Делать было совершенно нечего. Мне кажется, за этот период времени я отупел от вынужденного безмолвия и бездействия настолько, что задай мне элементарный пример для первого класс, я и на него не отвечу. Лежа на этом грязном и прилично заляпанном матрасе, я смотрел на потолок с серой и осыпающейся штукатуркой, вспоминал ВУЗ, в который я шёл поступать буквально месяц назад. Этот потолок не сильно отличался от того, разве что там побелка была белее. Тогда он мне казался таким скучным и безжизненным, что отбивал всё желание к учёбе. Хотя, в принципе, об учёбе я в то время и не помышлял… Думал, что поступлю и начнутся весёлые будни студента: череда пьянок, вечеринок и беспорядочных связей, из которых время от времени меня будет вытаскивать очередная сессия. И кое-как сдав её, я буду снова окунаться в море дешёвого алкоголя и разгульную жизнь, чтобы хоть на мгновение убедить себя в полезности своего существования, на мгновение почувствовать свою нужность и, быть может, чужое тепло… Если бы в тот день мне сказали, что нас ждёт конец света, и я буду вынужден месяц просидеть в мрачном и затхлом бункере без возможности воспользоваться элементарными человеческими нуждами, я бы посмеялся над этим сумасшедшим, и послал его нахуй. Сейчас же мне не оставалось ничего, кроме как тихо и молча ждать следующего дня, в надежде, что что-то изменится, и я услышу долгожданную и радостную весть. 8 декабря 2886 года. Проснувшись, я обвёл сонным взглядом помещение. Было непонятно: утро сейчас или же вечер? Я уже давно потерялся во времени, и как и все ориентировался по выдачи воды и еды. Меня ждал ещё один серый и унылый день, так я думал, пока мой взгляд не упал на одного из охранника. Вокруг него толпилась возбужденная группа людей. Они эмоционально махали руками, наседали на него и требовали ответа. Я с любопытством направился к ним, зевая и потирая сонные глаза, пытаясь понять с чего такой ажиотаж. —Правда, что сегодня последний день? — возбужденно спросил один из зевак, обращаясь к охраннику. — У меня нет разрешения на обсуждение подобной информации. — устало отвечал охранник, видимо не в первый раз. — Расходитесь, возвращайтесь на свои места и ждите официального заявления. — разгонял он толпившийся народ. Вернувшись на своё место, я никак не мог переварить слова охранника и зевак. Откуда эти сведения? Правда ли это или ни чем не обоснованный слух? И если я им сейчас доверюсь, не разобьются ли все мои надежды вдребезги позже? И как бы я не пытался сдержать себя, надежда тонким лучиком проникла в меня и с каждым мгновением разгоралась всё ярче. Неужели это последний день, что я проведу в этом бункере? Мне с трудом верилось, что я смогу покинуть это мерзкое, тёмное и сырое место. Предвкушение этого момента подступало к горлу, нарастая, как большой снежный ком. Наконец-то меня не будут окружать холодные и серые стены, и я смогу вдохнуть свежего, неспёртого воздуха. Я так увлёкся, представляя эту картину у себя в голове, что прослушал половину оповещения, что раздавалось сквозь шипение помех, и смог уловить лишь последние предложение: —…Ракета готова к погрузке, просим в спокойном порядке собрать вещи и очередно проследовать на борт, — выхватил я из возбуждено гула и помех громкоговорителя. Все тут же начали суетиться и спешно собираться, вскакивая со своих мест и толкаться в направлении выхода из помещение. На выходе было просто не протолкнуться, и как бы охранники не надрывались, прося не толпиться и соблюдать очередь, народ всё прибывал, собираясь в огромные толпы. Все хотели как можно скорей покинуть душные стены бункера, боясь, что их не дождутся и оставят здесь. На пути к спасательному шаттлу у меня возник вопрос: а куда мы собственно можем оправиться, если только Земля пригодна для жизни? Прошу прощения, точнее, была пригодна… Всех этих людей не смущает, что они в призрачной надежде на спасение вполне возможно идут на смерть? С чего мы вообще взяли, что нас можно спасти? Ведь мы сами убили свою планету из-за своего эгоизма и алчности, с чего они решили, что нам дадут второй шанс? Какая другая планета распахнёт перед нами свои объятья, после того, что мы сотворили с собственной?***
Не знаю как так вышло, но мы уже почти час блуждаем по коридорам бункера. Нас окружают одинаково серые стены, холодные, влажные, с лёгким налётом плесени. Никто не знал куда идти… Под конец эвакуации у одной из девушек началась бурная истерика, видимо молодая психика не смогла справиться со стрессом и давлением последних дней. Поэтому один из охранников махнул нам рукой, указывая направление, сказал нам, чтобы мы поспешили, а сам ринулся на помощь своим коллегам в попытках утихомирить истеричку и привести её в чувство. И вот мы, всей толпой, плутаем по длинным и узким коридорам, заглядываем в пустые боксы, открываем двери в надежде, что наткнёмся на нужную, и нас встретит персонал спасательного шаттла. Время тянулось мучительно медленно, а мы всё ходили и ходили по лабиринтам коридоров, путались в многочисленных поворотах и упирались в тупики. Я не мог поверить, что когда наконец появился шанс на спасение, мы застряли в этом блядском бункере и тупо потерялись! Я со страхом понимал, что скорее всего мы заплутали вообще не там где надо и, не дождавшись нас, все улетели, забыв и бросив нас. От этих мыслей холодный пот стекал по моей спине, от волнения сводило судорогой горло, но я упрямо пытался отбросить эти страхи. Мы выживем… Я выживу! Не знаю, сколько ещё мы бродили в растерянности, но вот откуда-то послышались приглушённые и тихие голоса, мы поспешили в их направлении. Надежда разгоралась в нас с новой силой. И чем ближе мы приближались, тем громче становились голоса. Уже можно было разобрать, кому они принадлежат, и если я не ошибся, то там было два мужских и один женский баритон. Были слышны грубые низкие крики, тонкие вскрики и всхлипы. —…ли ты плачешь, мерзкая тварь! — услышал я, после чего раздался звонкий шлёпок пощечины, — Я тебе сказал: поднимайся и пошли! Я не желаю умирать из-за истеричной мрази, вроде тебя! Из-за двери уже ясно слышались женские крики и плачь. Даже не плачь, а скорее душераздирающий вопль. Эта девушка кричала так, что даже мне, стоя за металлической дверью, закладывало уши. Не в силах и дальше это терпеть, я открыл железную дверь. Передо мной предстали два уже знакомых мне охранника и та поехавшая девушка. Теперь было ясно, что именно здесь происходит… —Вы чего тут забыли?! — удивлённо воскликнул один из охранников и вопросительно-выжидающе уставился на нас, — Я, кажется, говорил вам идти в пункт спасения, к ракете? —Мы заблудились, — послышался чей-то явно смущёный голос. Я спокойно стоял перед охранником и, не отводя взгляд, холодно смотрел ему в глаза. Я, конечно, понимал, что не в том положении, чтобы что-либо ему предъявлять или высказывать, и по-хорошему мне бы опустить взгляд в пол и молча отступить… Но скажите это моей непомерной гордости и упёртости! —Во-первых, — начал я, подойдя ближе к охраннику, — Ваши «указание» сам черт не разобрал бы, что там говорить о нас, простых смертных. Во-вторых, это вы должны были нас сопровождать, — я ткнул пальцем в его грудь. — Ибо это ваши прямые обязанности, и лишь вам известно, как передвигаться по этому чёртову лабиринту! Ну и в-третьих, — я посмотрел на охранника с укором во взгляде, — Кто вам, уважаемый, позволил так по-свински поступать с девушкой и оскорблять её? — я обвёл взглядом помещение и всех присутствующих, — Если кто и достоин столь лестных эпитетов, то это вы с вашим напарником, а не как не эта бедная и запуганная девушка. — презрительно выплюнул я ему это в лицо. Оттолкнув охранника, я подошёл к девушке и придержал её за локоть в попытке поднять её с пола. Та была смертельно бледной, с огромными и стеклянными глазами, мелькал калейдоскоп чувств и эмоций. Но поднять я её не успел: охранник, что секундой ранее получил от меня отпор, схватил меня за плечо и оттащил от девушки. —Я научу тебя уважать старших, щенок! — сказав это, сторожевой пёс замахнулся над моей головой в ударе. Я успел увернуться и пнуть гада в живот, а тот скорчился и пытался встать, чтобы «преподать мне урок» или «научить меня уважать старших», но я просто проигнорировал его, снова подходя к девушке, и всё же пытаясь поднять её с холодного и грязного пола. —Эй, ты, — подозвал я первого охранника, надеясь на его адекватность, — Ей срочно нужна помощь, и чем быстрей мы окажемся на шаттле, тем быстрей она её получит, а ты избавишься от этой проблемы. — попытался донести я до него эту простую истину. Охранник не успел ответить, как из толпы вышел щупленький паренёк, весь осунувшийся и серый, в принципе ( как каждый из присутствующих здесь). Мой заинтересованный взгляд застыл на нем в немом вопросе. —Я врач, только закончил ординатуру, могу осмотреть её, — предложил парень, видя мой вопросительный взгляд. Он присел около меня, внимательно осмотрел девушку, задал ей пару тихих вопросов. Этот процесс занял меньше минуты, после чего парень обернулся ко мне. —Ничего угрожающего жизни нет, лёгкий испуг и Шизоаффективное расстройство. — устало сказал он. Видя моя непонимающий взгляд, парень решил пояснить, при этом закатил глаза и цокнул языком, будто объясняет несмышлёному ребёнку элементарные вещи. —Шизоаффективное расстройство — это эндогенное психическое расстройство, сочетающее в себе признаки шизофрении и аффективного расстройства. Характеризуется аномальными процессами мышления и дерегулированными эмоциями, — парень выжидающе смотрел на меня, пытаясь что-то прочитать в моем недоумении. —Я нихуя не понял, давай теперь для простых смертных, — усмехнулся я, а тот ударил себя по лбу и посмотрел на меня как на полнейшего идиота. —Что такое шизофрения* ты знаешь? — дождавшись моего утвердительного кивка, он продолжил, — Так вот, у неё, до попадания сюда, скорее всего, уже была шизофрения, а на фоне всех стрессов у неё появилось аффективное расстройство**. Стоило мне набрать в лёгкие побольше воздуха, собираясь ответить моему вынужденному собеседнику, как нас прервали. —Уроки анатомии — это хорошо, но… — нас с врачом грубо оттолкнули от девушки. Охранник схватил девушку за руку и резко поднял с пола, заставляя идти за ним. —Пошевеливаемся! — скомандовал он, силой вытаскивая больную из бункера. Всё, что осталось мне — это идти в толпе и слушать тихие всхлипы бедняжки и мольбы отпустить её. И естественно это было тщетно: он продолжал насильно тащить девушку по пустынным коридорам, чуть ли не за волосы, угрожая ей всевозможными карами, лишь бы она следовала за ним. И хоть мне это всё было глубоко неприятно. Я понимал: чем быстрее мы попадём на шаттл, тем быстрее кончатся страдания бедняжки. Поэтому я крепко стиснул зубы, и молча следовал за охранником. Дошли мы довольно быстро и, как оказалось по закону подлости, единственная дверь, которую мы не проверили, оказалась именно та, что нам нужна. Открыв со скрипом металлическую дверь, охранник вошёл в темное и на вид пустое помещение, и лишь в дали неярким мигающим светом светила одна-единственная лампочка. Каждый наш шаг отдавался глухим эхом по просторному и пустому залу. Вся толпа медленно и не спеша следовала за охранником легкой поступью, стараясь не издавать лишних звуков. Будто боясь спугнуть кого-то громким звуком… Мы обшарили всю комнату вдоль и поперёк и ничего не нашли, ни одной живой души. Здесь даже не было признаков, что тут кто-то вообще был! —Сука! — выругался охранник и бросил слабо сопротивляющуюся девушку на пол, — из-за тебя, тварь, мы опоздали! Я слышал возмущённые возгласы охранника сквозь гул в ушах, но не обращал на них внимания. В висках стучало, и я как слепой скользил руками по шершавым и влажным стенам, сам не зная, что ищу… Пока мои руки не нащупали гладкость холодной стали. Я стал судорожно водить по металлу, в кромешной темноте все чувства обострились и ощущать ледяную сталь было неприятно. Неожиданно моя рука провалилась в пустоту, и я упал на стену, давя всем весом на металлическую поверхность. В эту же секунду мы услышали скрип и ослепляющий, яркий свет. Он становился все ярче и ярче, а проход открывался всё шире. То, что мы увидели, повергло всех в шок… В скрытом дверном проёме толпились люди, что-то высматривая, ища и обсуждая, а по центру возвышалась огромная ракета со сложенными железными крыльями. Средство перемещения занимало основную территорию помещения, давая надежду на освобождение и свободную жизнь. — Слава Богу!.. — облегченно воскликнул охранник, — Я думал, мы опоздали! Все присутствующие стояли, широко раскрыв рты и не сводя изумленных и полных надеждой взглядов с ракеты. Каждый из них представлял себе новую жизнь, далеко от происходящего хаоса и разрухи, счастливую новую жизнь. Я до последнего не верил в то, что нам предоставят шанс выжить, дадут надежду на спасение… Перед моими глазами уже мелькали заманчивые картины моей возможной новой жизни, желательно, как можно дальше от этой планеты и всего, что я пережил тут. Охранники подошли к своим «собратьям», передавая им какую-то вещицу. К сожалению, я не успел рассмотреть, что именно представлял из себя предмет, передаваемый от одного мужчины другому. —Пока что мы останемся тут, — к нам подошёл сержант, о чем свидетельствовали его погоны, — Шаттл пока не готов к погрузке и отлёту. И тут мои мечты о счастливой жизни разбились в дребезги, дыхание перехватило, в висках застучало. —Что значит «останемся тут»? — неверяще переспросил я, в надежде, что ослышался. —Что я сказал, то и значит! — недовольно буркнул сержант. — Шаттл не готов, нам нужны реактивы, а для их добычи приходится выходить на поверхность. Против воли из моих уст прорвался нервный смешок. Реактив значит? Подождать? На поверхность? В ушах стучало всё громче, грудь сдавило… Вдруг я почувствовал, как мне резко поплохело, веки начали тяжелеть, а ноги стали будто ватными. Появилось непреодолимое желание лечь и закрыть глаза навсегда. Сил сопротивляться этому желанию у меня не было и, не раздумывая, я отдался ему. Последнее, что я помню — это тонкий крик какой-то девушки, вопросительный взгляд сержанта и какого-то мужчину спешащего ко мне. А потом?..Потом была спасительная темнота…
***
Мне снова снились его руки, покрытые мелкими и выступающими венами, снились его глаза, смотрящие прямо в душу, и губы, бледные губы, искаженные хитрой ухмылкой, нисколько её не портящей. Я снова слышал его голос, хриплый голос с небольшим акцентом, что завораживал и заставлял замирать, слушать его, мечтая, чтобы он лился в мои уши мёдом. —Кристиан, — его голос манил за собой, и так хотелось идти на встречу, — Кристиан, — он всё повторял и повторял моё имя, разве я могу сопротивляться ему? Я бежал навстречу его теплым объятиям, мечтая оказаться рядом и слушать его мерное сердцебиение, целовать тонкие губы.
Я протянул руку навстречу своему истинному, желая почувствовать его тепло, как вдруг что-то обожгло мою щеку и всё пропало. —Кристиан, — и снова щеку обжигает огнём. С трудом разлепив слипшиеся ресницы и поморщившись от яркого освещения, я увидел девушку в халате.Её рука зависла в воздухе, явно готовясь отвесить мне ещё одну звонкую пощёчину. —О, ты очнулся, — в её глазах читалось какое-то удивлённое сомнение. — Я тебя так долго зову, а ты лишь бормотал во сне какой-то бред. —Кто вы? — это пара слов далась мне с огромным трудом.Я пытался рассмотреть лицо медсестры, но перед глазами всё расплывалось. —Я врач, можешь звать меня Марго, — её тон был такой тёплый и будто уютный, — Ты упал в обморок, и полковник принёс тебя в лазарет. — пояснила девушка. Я сел и схватился за тяжёлую голову, переваривая полученную информацию.Видимо, организм совсем ослаб от стресса и уже готов сдаться. Принять эту мысль было чертовски неприятно. —Что с шаттлом? — я посмотрел на медсестру в надежде услышать обнадеживающие новости. —Он ещё не готов, так что успокойся.Тебе нужно отдохнуть и набраться сил, — она пригладила мои грязные и спутанные волосы, — подожди, я позову полковника, что тебя спас. —Ну, спас - это громко сказано. Так, лишил пары синяков, — в поле моего зрения появился крупный мужчина с хитрой улыбкой и пристальным взглядом. — Все-таки, спасать людей — моя работа. Почему-то этот мужчина напоминал мне Чеширского кота: дикого опасного, готового в любой момент прыгнуть на свою добычу и проглотить её. И меня не покидало ощущение, что добыча - это я! И не понятно, это я от недотраха воображаю то, чего нет, или мне начали нравятся старики? Хотя назвать смотрящего на меня мужчину стариком язык не повернётся.На мой взгляд ему чуть больше тридцати, но всё же он намного старше прошлых моих бывших. Отросшие от времени медно-рыжие волосы, когда-то наверняка уложенные в короткий ёршик волос. Голубые глаза с тёмными прожилками, придающие пикантности взгляду, и достаточно загорелая кожа, несвойственная в наших краях. Я не мог оторвать взгляда от его мускулистого тела, что скрывала лишь тонкая ткань одежды, и мой взгляд то и дело спускался в область паха. От мыслей, что таились в моей голове, я закусил нижнюю губу, подняв глаза на полковника, и по усмешке на его лице, понял, что от него скрылся мой интерес. —Можете оставить нас? — он посмотрел на девушку, что внимательно следила за моим взглядом и еле заметно краснела. Коротко кивнув, девушка вышла из палаты, оставив нас одних. Мне впервые было неловко находится наедине с мужчиной, а ведь я был одет. —У тебя всё хорошо? — он сел на край кровати и посмотрел на меня взглядом хищника в засаде. —«У меня все ахуенно, я лишь хочу, чтобы ты засадил мне как можно глубже!» — чуть не выпалил я, не понимая собственной реакции. —Да, не волнуйтесь сэр, всё хоро… — хрипло начал я. Но не успел я договорить, как к моим губам грубо прижались чужие губы, страстно сминая их, терзая, выдавливая из меня сиплые стоны. Не знаю в чем дело?.. Может, в стрессе, а, может, в желании наконец почувствовать чужое тепло? Но я не сопротивлялся, ответно прижался к горячему телу, прося большего. Полковник, не обращая внимания на мои действия, принялся срывать с меня верх от наших бункерских «роб». Освободив меня, он начал жадно целовать мою шею спускаясь ниже, грубо кусая и царапая, оставляя багровые засосы. Мне ничего не оставалось, кроме как стонать и выгибаться на встречу болезненным прикосновениям. Его руки были везде. Тяжёлое дыхание шумело в ушах, в голове пусто, ни одной мысли.Я лишь чувствовал, что вся кровь отхлынула вниз, давила, разгоралась, требуя немедленной разрядки. Сдернув с меня штаны и грубо перевернув на живот, полковник стал мять мои ягодицы и надрачивать уже колом стоящий член. Краем сознания я зацепил его руку с тюбиком «вазелина», но сейчас меня это мало волновало: я уже ничего не соображал, лишь жадно выгибался навстречу этим прикосновениям, сгорая от желания. Резкая острая боль пронзила меня, как раскалённый прут, ворвалась в моё тело изнутри.Я громко вскрикнул, рефлекторно дернулся в надежде скрыться от неё. Но сильные и грубые руки вернули меня на место, а обжигающий шлепок по заднице предостерегал от подобных действий в дальнейшем. Я замер, чувствуя сильные и глубокие толчки, скуля от боли, но уже спустя пару мгновений боль смешалась с удовольствием и превратилась во что-то не здоровое, постыдное, но горячие и завораживающие. Полковник трахал меня, как последнюю суку, не жалея и с оттяжкой вытряхивая последние крупицы мыслей из моей головы. Я не сопротивлялся, давно потерялся в этом грязном наслаждении, сам насаживался на его толстый член и стонал до боли, до хрипоты… Я не знаю, сколько длилось это сумасшествие… Я уже даже не стонал, а лишь хрипло скулил, чувствуя, как приближается оргазм, выгибался, подставлялся под мужчину и на особо глубоком толчке бурно излился на больничные простыни, ощущая как в меня вливается чужое, обжигающее семя. Ничего не сказав, полковник просто застегнул ширинку своих брюк и молча вышел из помещения. Я завернулся в одеяло и пустым взглядом уставился в серую стену. Мысли снова возвращались в голову и до меня начинало доходить осознание того, что меня использовали, как последнюю шлюху. И я не скажу, что мне было противно… Я и раньше не был особо разборчивым в плане интимных связей. Любви никогда не испытывал, да и постоянным партнёром похвастаться не мог и, соответственно, беречь мне себя не для кого. Да и сомневаюсь, что когда-нибудь будет для кого… Я получил долгожданный трах и разрядку, чего ещё желать? Глаза устало закрылись, меня окружила приятная темнота и тишина, я провалился в сон.Мне снова снились его Добрые глаза, сейчас смотрящие на меня с укором, заставляющие чувствовать вину за происходящее. Но ведь я не виноват, прошу, прости. Я снова бегу на его бархатный голос с нотками хрипотцы, тянусь руками, желая достать, оказаться рядом, никогда больше не отпускать. Желая забыть того полковника и всех, кто был до него, отныне есть только я и он. Я почти касаюсь его пальцев, уже чувствуя их тепло…
***
В себя прихожу от новой порции пощёчин, открываю глаза. Передо мной сидит испуганная медсестра и скользит глазами по моему истерзанному телу. —Что произошло после того, как я ушла? — тихо и с ужасом в голосе спросила она. —Секс, — равнодушно ответил я, отвернувшись к стене и снова смотря в стену. Картинка плавала, оттенки серого менялись, но я ничегошеньки не мог с этим сделать. —Какой секс? — девушка была ошарашена, накладывая повязки на мои ушибы и ссадины. —Не строй из себя дуру, или ты не знаешь, как люди спят друг с другом? — я приподнялся на локтях и саркастически посмотрел на неё. —Тебя изнасиловали… — возразила она строго. — Кто это сделал? Это был тот полковник? —Нет, — я не знал, почему его защищаю, ведь, по сути можно сказать, что он меня изнасиловал, но я сам этого хотел, иначе бы сопротивлялся. — это было обоюдно. Я пролежал в палате несколько дней. Я уже не считал дни, лишь как-то безразлично ждал момента, когда наконец смогу выйти из этой клетки. В лазарет зашла медсестра и принесла мне поесть. Я отодвинул безвкусную бурду, что она мне подсунула.Я уже не помню, что такое аппетит и для чего он нужен. —Поешь, — она сунула мне в рот ложку с этой дрянью, — Мы сейчас улетаем, и ты опоздаешь на шаттл, если не поторопишься всё съесть. Услышав эту радостную новость, я, не чувствуя, вкуса осушил содержимое пиалы, и мы с Элизабет вышли из палаты. Около входа в ракету выстроилась огромная очередь, стоящая в ровную и длинную колонну. Мы с медсестрой встали в её конце и стали дожидаться своей очереди, чтобы войти. Время, как мне казалось, тянулось бесконечно, тело затекло и сил уже не оставалось, когда подошла наконец-то моя очередь. Нас с Элизабет впустили на борт, и все ровной колонной следовали за борт проводником, если его можно так назвать. Проводили в криокапсулы* и закрыли там. Я чувствовал лёгкость и приятный холодок во всём теле, а потом капсулу начала наполнять полупрозрачная жидкость, а я проволился в забытьё…