/…/
Эрик — человек-беда. Сереже кажется, что он ни дня не сможет без приключений. Вот и сейчас — каким-то немыслимым образом подхватывает простуду посреди жаркого лета. Сначала делает вид, что все нормально, не жалуется совсем. Трущев задается вопросами — что вообще в голове этого мальчишки и что он хотел своим поведением добиться? Сначала Эрик начинает кутаться во многочисленные одежки, прячет лицо под козырьком своей кепки и уворачивается от поцелуев, подставляя небритые щеки, морщит нос и забавно чихает — совсем как котенок. Конечно, это забавным быть перестает после раза десятого, и Сережа начинает подозревать неладное. На все вопросы Шутов отмахивается, мол, нормально всё. Подозрения Сережи оправдываются окончательно, когда под утро он просыпается от оглушительного кашля над своим ухом. Он морщится сочувственно, глядя на то как хмурится Эрик во сне. Чувствует острое желание поскорее помочь мальчишке и не придумывает ничего лучше, чем задать вопрос вездесущему гуглу. Там советуют человека разбудить и напоить его чем-то теплым — молоком, чаем, водой. И лекарствами, конечно же, напоить. Трущев тяжело вздыхает и аккуратно поднимается с кровати. Из всего предложенного в квартире находится только чай, пахнущий фруктами и цветами. Молоко закончилось накануне — надо не забыть купить еще, — а теплой водой пичкать Эрика как-то не слишком хочется. Сережа думает — на первое время сойдет, а сам ставит чайник. Наутро помятый Эрик, сидя на кухне, кивает головой на упаковку с чаем, которую Трущев так и не удосужился на место поставить. — Ты ж сто лет чая не пил, зачем? — хмурится он, кутаясь в плед. — А ты не помнишь? — Сережа, впрочем, ответ знает заранее. Ночью у Шутова был вид настолько сонный и неосознанный, что было понятно сразу — он не запомнит ничего. — Нет, — Эрик пожимает плечами и глядит на Сережу почти опасливо. — А что было ночью? — Кашлял ты, придурок, — беззлобно ругается Трущев и отвешивает мальчишке подзатыльник — легонько, он же все-таки болеет. — И где ты простудиться умудрился? Эрик в ответ только пожимает плечами. Он моментально становится грустным, и Сережа не видит причин сдерживать себя — наклоняется немного, приобнимает Шутова за плечи и целует в лохматую макушку. Что теперь с ним поделаешь? Только лечить. Через неделю они уже собираются вылетать в Москву. Сережа не следит особо, что берет с собой Эрик — рюкзак свой собрал и ладно. К тому же, он будто бы выздоровел совсем. Трущева эта мысль успокаивает ровно до того момента, как они покидают аэропорт — погода в столице ветреная, прохладная, не слишком располагающая к прогулкам на свежем воздухе. А ведь им еще концерт играть. Во время саундчека Сережа смотрит на Эрика практически неотрывно. В своих драных в лохмотья джинсах и бомбере, который не выглядит слишком теплым, он, кажется, вот-вот замерзнет. Если уж Трущева в его толстовке пробирает внезапными порывами ветра. Мужчина об этом тут же Эрику сообщает. — Ты просто старый, — бормочет Шутов, хмуря брови. Сережа понимает — наверняка он специально подбирал одежду, чтоб красиво выглядеть, но это не отменяет того факта, что головой он не подумал совершенно. — Вот и мерзнешь. — Может что-то новое придумаешь уже? — почти огрызается Сережа, наблюдая как расплываются в улыбке губы мальчишки. Цепляет его пальцы, сжимает их — холодные, как ледышки. — Снова слечь хочешь? Я тебя не буду лечить. Или наоборот — залечу так, что мало не покажется. Уколов хочешь? Такой, вроде бы, совершенно наивный прием, работающий разве что на пятилеток, но Эрик тут же будто пугается — болеть ему не нравится совершенно, это Трущев знает. Знает еще, что лечиться ему не нравится тоже. Вспоминает, как Шутов воротил нос от таблеток и сиропов от кашля, называл его старым дедулей и отправлял в поликлинику — в очереди сидеть, но слушался. — У меня нет ничего, — признается Эрик почти стыдливо. — Все в отеле оставил. — Ну, естественно, — вздыхает Сережа. — Пошли, мое наденешь. Эрик на это реагирует почти радостно — дома он часто Сережины вещи таскает, даже не спрашивая особо. А тут, на тебе, Трущев сам предлагает. Сережа стаскивает с себя толстовку и, пока она еще сохраняет на себе часть его тепла, натягивает на голову Эрика, который стоит перед ним в одной футболке. Тот быстро надевает ее полностью. — Теплая, — говорит и улыбается, довольный. Сережа смотрит на него и думает, что самое теплое, что сейчас есть в комнате — улыбка мальчишки./…/
- Ай, блять! — раздается на всю квартиру, и Сережа понимает мгновенно, что ничего хорошего этот вопль не предвещает, потому что доносится из кухни. — Сережа-а-а, иди сюда! Трущев качает головой и направляется в кухню. Обнаруживает там Эрика, который пытается что-то отыскать в ящичках правой рукой. Левую руку мальчишка держит на весу, выставив указательный палец. — Ты чего вопишь? — интересуется Сережа, подходя ближе. Вместо ответа Эрик подносит свой палец к его лицу и тут же убирает, прошипев что-то вроде «ой, щиплет». Сережа успевает разглядеть небольшой порез и струйки крови на загорелой коже Шутова. — Порезался? — Ага. — Чем? — Банкой. — Как? — непонимающе спрашивает Трущев, а Эрик только плечами пожимает. — Ну, не знаю, вот так, — отвечает он капризно. — Ладно, сядь, не мельтеши, — отмахивается Сережа, догадываясь прекрасно, что Шутов хочет рану свою обработать, перевязать, может. — Я сейчас тут все кровью залью, — трагично жалуется мальчишка, морща нос. — И оно щиплет, ай. — Ну, потерпи немного, а, — вздыхает Сережа. Он сам не помнит, где хранится его домашняя аптечка. Кажется, он забросил ее где-то в прихожей во время последнего визита мамы — ей нужен был пластырь. Сережа отправляется туда, открывает все шкафчики и, правда, находит там небольшую пластмассовую коробку со всем необходимым. Возвращается к Эрику, который сидит на прежнем месте за столом, но теперь уже с бумажным полотенцем, обернутым вокруг пальца. Вид у него такой, будто он потерял литра три крови и лишился конечности, то есть очень печальный. Сережа только качает головой, мысленно стараясь себя сдержать и не улыбнуться — обидится ведь. Такой он ребенок порой. — Иди сюда, — Трущев подзывает Эрика к раковине. Убирает полотенце и, аккуратно обхватив пальцами ладонь Шутова, подставляет его палец под холодную воду. Эрик недовольно шипит и дергается, а Сережа закатывает глаза, убеждаясь, что он не смотрит. Мужчину нельзя назвать первоклассным кулинаром, но Эрика вообще опасно оставлять на кухне наедине с продуктами. Его кулинарный максимум — бутерброды с колбасой. И чего он там решил готовить в этот раз — непонятно. — Ну Сережа-а-а, — хнычет Эрик, когда мужчина щедро поливает рану перекисью. — Что? — невинно интересуется Трущев, вскинув брови. — Терпи, котенок. Думаю, у тебя и похуже бывало, — добавляет он без задней мысли, но Эрик почему-то прикусывает губу и краснеет едва заметно. — Неприятно просто, — бормочет он, когда Сережа наклеивает пластырь по методу, который подсмотрел в твиттере — месте, где, кажется, можно увидеть вообще всё. — Пустяк, — качает головой Трущев. — Через пару дней и не вспомнишь, что так было. — Спасибо, — улыбается Эрик, обвивает правой рукой шею мужчины и целует его в уголок губ. — Как я играть буду? — он сжимает большой и указательный пальцы и тихо ойкает. — Никак, — пожимает плечами Сережа. — Считай, у тебя выходные, — мальчишка морщится — конечно, он не устал, чтоб перерывы устраивать. — Будешь пока как я. Эрик картинно округляет глаза и охает. Утыкается носом в шею Сережи и бормочет, нет, мяукает тихонько: — Ужас какой./…/
Они сидят в студии уже битый час. Сережа уже не знает, как ему прилечь удобнее, и все время сочувственно поглядывает на Эрика, склонившегося над гитарой в три погибели. Мальчишка не устал или виду не подает, держится как всегда — едва-едва — допивая очередной бокал смешанного в домашних условиях коктейля. Он всегда говорит, мол, алкоголь помогает сочинять, но Сережа верит слабо, особенно, когда только что придуманные аккорды выветриваются из кудрявой головы через пять минут. Потом Эрик «придумывает» их заново, но здесь уже Сережа не уверен — те же они или отличаются. Коктейль-то они пьют вместе. Спустя пару часов, Эрик, уже сонный совсем, берется в очередной раз настраивать гитару. Делает перерыв — разминает затекшую шею. Морщится недовольно и запускает руку в густые волосы, убирая их с глаз. — Так, а как там поется? — спрашивает он Сережу. — Да неважно, — отмахивается Трущев, потому что уже не помнит, какую песню они мучают. — Ну, тональность надо знать, — Эрик смотрит на него, как на ребенка, которому приходится очевидные вещи объяснять. Поправляет гитару у себя на коленках и ойкает, выгибая спину в противоположную сторону. — Да пофиг, — настаивает Сережа. — Играй как знаешь. Шутов морщит нос, мол, если бы я знал, я бы не спрашивал твоего дилетантского мнения. Мужчина прекрасно помнит тот момент, когда он заявил подобное, недовольно поджав губы. Взгляд у мальчишки в тот момент был такой, что Сережа бы и сам понял, без слов, но он решил подкрепить. Сейчас Эрику хватает только взгляда. Он делает глоток из своего бокала и продолжает возиться с гитарой, склоняясь то на один бок, то на другой, разминается будто. На долю секунды его лицо освещает довольная улыбка, которая, впрочем, тут же уступает место привычной сосредоточенности. Шутов прикусывает губу и начинает что-то тихонько наигрывать. Сережа мелодию слышит, вспоминает нужную песню и начинает напевать ее слова себе под нос, будто прикидывая, как они будут ложиться на музыку. Пока ему все нравится, но, возможно, виновато пойло. К тому же, Эрик, только-только запустивший свой мыслительный процесс по этому поводу, переделает все еще раз десять. Мальчишка останавливается, чтобы попить. Разминает шею и ойкает снова. Трущев окидывает взглядом свой диванчик и удобную позу, потом смотрит на Эрика на его стульчике. Качает головой и поднимается с места, подходя к нему. Тот провожает его непонимающим взглядом, но молчит, ждет. Сережа заходит к нему за спину и кладет руки на напряженные плечи Шутова. Эрик выдыхает и вновь опускает голову к струнам. Он вроде расслаблен, но мышцы твердые, напряженные из-за неудобной позы. Сережа их начинает потихоньку массировать, слыша прекрасно, как блаженно вздыхает Шутов. На нем безразмерная майка, лямки которой легко отодвинуть в сторону, чтобы не мешались, что мужчина и делает. — Ты не отвлекайся, — говорит Сережа расслабившемуся мальчишке. — Сыграй последний вариант, он был неплохой. Эрик вроде бы слушается, начинает что-то играть, но сбивается, уходит не туда каждый раз, когда пальцы Сережи надавливают на места, требующие особенного внимания. Стоит только Трущеву большими пальцами провести от основания шеи к затылку Эрика, как тот сдавленно стонет, шумно хватая ртом воздух. — Сделай так еще раз, — просит он Сережу, и тот не видит причин отказывать. Повторяет свои действия, вновь проходится по плечам, разминает их. Эрик аккуратно тянется к столу и прислоняет к нему гитару. Сережа его не винит — Шутов будто растекается под его руками. Он и без того пьяный, теперь еще и разогретый заботливыми руками Трущева. Мужчина попутно касается кончиками пальцев выступающих ключиц, шеи, плеч, наблюдая с удовлетворением, как покрывается мурашками кожа Эрика. Шутов запрокидывает голову назад. Его волосы касаются ладоней Сережи. Он смотрит на мужчину затуманенным, пьяным взглядом и улыбается довольно. — Сеережа-а-а, — протягивает он. — Мм? — кивает головой Трущев. — Наклонись сюда, — мальчишка манит его приподнятой рукой. Сережа наклоняется послушно, а эта самая рука опускается на его шею и притягивает ближе. Сам Эрик подтягивается и целует Сережу несколько раз — в щеку, в висок, в нос — куда дотягивается из своего положения. Улыбается довольно, и улыбка его перевернутая Трущева смешит. Он делает себе мысленную заметку — почаще делать Эрику массаж. Сереже не сложно, а ему — приятно. Вон какой довольный становится. — Лучше так? — спрашивает Сережа. — Ага, — кивает Эрик, посылая ему еще один поцелуй, воздушный в этот раз. Трущев качает головой и усаживается на стул напротив. В знак солидарности./…/
Сережа порой не понимает: как его угораздило влезть в отношения с таким ребенком? Вроде взрослый мужик, а тут на тебе — пацан, которому чуть больше двадцати. И, пока в одних аспектах своей жизни Эрик может обскакать любого «взрослого и состоявшегося» человека, в других он –сущее дитё. Сидя напротив мальчишки за кухонным столом, Сережа понимает в полной мере, почему мама Шутова когда-то, рассмеявшись, посоветовала ему «хоть иногда пригонять ее чадо домой — поесть». Эрик сидит над тарелкой с супом с таким недовольным видом, будто там, по меньшей мере, плавают дождевые черви вместо той же картошки. Просто, поднявшись утром с кровати, Сережа решает, что после недельного загула не помешает устроить детокс, но мальчишка не слишком разделяет его энтузиазм. Сидит и киснет, подперев лицо руками. — Не хочу, — говорит и снова воротит нос. Сережа, расправившийся со своей порцией минут десять назад, только тяжело вздыхает. Кулинар он не первоклассный, но, чтобы настолько… Или же дело не в нем. — А что ж ты хочешь? — интересуется Трущев, усмехаясь себе в усы. — Не это, — Эрик смотрит на Сережу взглядом проникновенным и жалостливым, но тот только плечами пожимает. Его этот цирк отчасти забавляет, а отчасти бесит, но теперь это уже дело принципа — Эрик либо уйдет с этой кухни накормленный супом, либо не уйдет вовсе. Об этом мужчина тут же сообщает вслух. — Ты жестокий, Сережа. — Ага-да, — кивает Трущев в ответ. — И чего тебе так загорелось? — Эрик берет в руки ложку и долго возит ею по тарелке, создавая волны. — Ну, можно для разнообразия питаться нормально, — отвечает ему Сережа. — Хотя бы пару дней. Эрика этот аргумент не слишком впечатляет. Он смотрит на Трущева с немым укором, мол, мог бы и получше чего придумать. — Иначе у тебя не только печень, но и желудок откажет, — добавляет Сережа, а самому смеяться хочется — ну как мамочка, ей богу. — Звучишь как моя мама, — тут же зеркалит его мысли Эрик. — Еще с ложечки меня покорми. Трущев на полном серьезе поднимается со своего места, подхватывает стул и ставит к углу стола, практически рядом с Эриком. Шутов хмурится и смотрит на Сережу исподлобья. Мужчина старается вести себя абсолютно невозмутимо, будто так и надо. Хотя мысль о том, что ему придется в этой обстановке сказать Эрику то, что он планирует, смешит его неимоверно. — Ну, — произносит Сережа и берет ложку, — открывай рот. Эрик пытается сдержать рвущийся наружу смешок, но с треском проваливается и хихикает вслух. Сережа же почти успокоился — у него приходящие на ум картинки смеха не вызывают вообще. Не за столом же о таком думать — одергивает он себя. — Я серьезно, — произносит мужчина. — А что мне за это будет? — интересуется Эрик, улыбаясь хитро. — Ну, для начала, я не вылью вот это тебе на голову. А, если будешь хорошо себя вести, получишь что-нибудь вкусное. Шутов снова хихикает почти игриво, и Сережа понимает, что не только он здесь с принципами сидит. Только Эрику, видимо, принципиально заставить Сережу прогнуться под его хотелки. Трущев усмехается себе в усы. Он это может себе позволить, здесь уж точно. — Только ради вкусностей, — мурлычет Эрик и позволяет Сереже скормить ему ложку супа./…/
Утро добрым не бывает. Особенно, утро перед вылетом куда-то. Особенно, если собираться приходится в спешке, потому что будильник вдруг решил отключить сам себя. Сережа первым подрывается с кровати — он всегда быстро справляется с этой задачей. Эрик еще долго валяется, стонет и вздыхает в подушку. Разозлиться бы на него, да не получается, поэтому Трущев лишь беззлобно пинает его каждый раз, когда проходит мимо кровати. Все же он мальчишку знает, для него ранний подъем — настоящая пытка, лучше не ложиться вовсе, но сегодня получилось вот так. Они должны были встать еще час назад, чтобы собраться не спеша. — Сереж, у нас есть что-нибудь из выпивки? — доносится из-под капюшона мальчишки уже у входа. — Не думаю, — мотает головой Трущев, вспоминая, взял ли он паспорт. — Ты паспорт взял? — Все взял, — бурчит Эрик. — Я вчера утром собирался, на всякий случай. — Грамотно, — кивает Сережа. — Выпивка тебе зачем с утра уже? — Лететь же, — поясняет Эрик с таким видом, будто мужчина вообще не должен таких вопросов задавать. А у Сережи голова другим забита. — И? — спрашивает он. — Боюсь, — тихонько произносит капюшон. — Ты же летал уже? — хмурится Сережа, натягивая кроссовки. — И все нормально было. — Тогда я пил. — Ну, ничего, я рядом буду, если что, — Трущев выпрямляется и касается локтя мальчишки, успокаивая его будто. — Ага, — как-то рассеянно протягивает Шутов, — рядом. Они добираются до аэропорта без приключений и даже не опаздывают почти. Сережа в пути обнаруживает, что оставил дома зарядку — которая, к счастью, нашлась у Эрика — и еще несколько вещей, который взять планировал. Ну, ничего, обойдется и без них. В самолете садятся рядом — Сережа в середине, а Эрик у прохода. У окошка садится миловидная старушка, которая на них поглядывает очень внимательно, будто сканирует. Трущев мысленно пытается предположить, к какой категории их решит отнести бабуля. Наркоманы, сидевшие — рукава толстовки Эрика закатаны по локоть, обнажают татуировки — или какие еще там обычно навешивают ярлыки. Максим через проход садится, его соседи — молодая пара с ребенком. Сережа сочувственно морщится. Сочувствует и другу, и парочке одновременно. Даже себе немного сочувствует, ведь в случае чего, невольными зрителями концерта станет весь салон самолета. Перед вылетом, как всегда, инструктаж. Сережа заглядывает под капюшон Эрика, проверяя того — мальчишка сидит с закрытыми глазами. Решил, видимо, времени не терять и доспать то, что не доспал пару часов назад. Полет проходит нормально. Мальчишка снимает капюшон и включает себе видео в телефоне, а Сережа заводит разговор со старушкой. Потом он, конечно, не оберется шуток о том, что нашел себе подходящего по возрасту собеседника, но женщина оказывается на удивление адекватной. Говорит, что видела его по телевизору, болела за него, но разговор быстро трансформируется в обсуждение последних новостей. Сережа не замечает точного момента, когда самолет начинает потряхивать. Для него это в порядке вещей, а вот Эрик откладывает свой гаджет и вцепляется пальцами в подлокотники. Трущев поджимает губы — трясет и правда знатно. На мальчишке лица нет, он белеет, как бумага и смотрит перед собой, будто боясь пошевельнуться. Сережа улыбается одними уголками губ и вздыхает — ну что с ним делать таким? Сначала касается легонько пальцами ладони Эрика, а потом отлепляет ее от подлокотника, переплетая их пальцы. Второй рукой накрывает их ладони. Шутов поднимает на него взгляд — жалобный, как у потерянного котенка — и утыкается лбом ему в плечо. Краем сознания Сережа понимает, что они сейчас в не самом одобряемом обществом положении, но ему как-то плевать на мнение окружающих. Эрик замирает, а Сережа неосознанно гладит тыльную сторону его ладони большим пальцем. Трущев поворачивает голову в сторону бабули и натыкается на ее умиленный взгляд. Такого он, если честно, не ожидает совсем. Ему привычнее было бы, кажется, если б она смотрела с осуждением. Женщина улыбается и спрашивает: — Первый раз летит? — и кивает в сторону Эрика. — Нет, просто боится, — отвечает Сережа, замечая, что их больше не трясет. — Ох, бедняга, — понимающе кивает старушка и отворачивается к окну. Через несколько минут Шутов устраивается поудобнее у него на плече и будто бы засыпает. Сережа не против совсем — он, кажется, и сам проваливается в сон, прислонившись виском к лохматой голове мальчишки. — Спасибо, Сережа, — тихонько произносит Эрик, стоит им сойти с самолета, и улыбается, — мне понравилось. Только давай перед вылетом обратно все же выпьем, а? — Но ведь было почти не страшно, да? — все же интересуется Сережа. — Было пиздец как страшно, — морщится Шутов. — Ну так что, выпьем? Пожалуйста! — Ладно, — отмахивается Сережа. — Но только для храбрости./…/
Трущев такие дни любит — когда занят-занят-занят. Домой он приходит уже поздним вечером. Потягивается, стоит закрыть за собой дверь, прислушивается к происходящему в квартире. Тишина. Эрика нет дома, но это ожидаемо. Наверняка снова ускакал куда-то с ребятами. После таких гулянок он обычно возвращается под утро. В принципе, Сережа все еще может вызвонить кого-то из компании и разузнать их местоположение, но сегодня он решает — пас. Заказывает еду, заходит в твиттер — мол, задавайте свои вопросы — и, в общем-то, неплохо проводит время на них отвечая. Потом переключается на что-то другое, на пятое, десятое. Успевает поспать минут пятнадцать — вполне достаточно — и посмотреть пару серий нового сериала, затянувшего с головой. Под утро просыпается желание творить, и Сережа откровенно жалеет, что Эрика нет рядом — некому присесть на уши с очередной гениальной идеей. Мужчина всерьез раздумывает над тем, чтоб поехать на студию. Он почти начинает собираться, как слышит звук открывающейся двери. И звук закрывающейся двери — такой громкий, что, кажется, еще немного и обрушится потолок. Значит, вернулся Шутов. — Погоди, я тебе говорю, — бурчит он пьяно, а Трущев хмурится — не один? Через пару минут в гостиной появляется Эрик, и Сережа клянется — если бы свет не горел, то он бы испугался мальчишки. Выглядит он похуже любого утра с похмельем: грязный весь, будто чистил камин от углей, из-под джинсовой куртки торчит кусок изодранной футболки. В одной руке — телефон, а другая придерживает запахнутые полы куртки. Вид у него шальной. Глаза блестят, а на щеке — черный, как от сажи, след. Волосы с левой стороны заправлены за ухо, в котором поблескивает серебристый крестик. Сережа усмехается — цыганенок вылитый. — Сере-е-е-жа, — протягивает Эрик и подходит к мужчине, пошатываясь. — Ты откуда такой вылез? — интересуется мужчина со смешком. Эрик, имеющий привычку на пьяную голову пропускать мимо ушей половину того, что он говорит, на его вопрос ожидаемо не реагирует. Он распахивает куртку, заставляя Сережу удивленно поднять брови. — Смотри, кого я нашел, — сообщает радостно, держа в руках маленького котенка — он тут же начинает мяукать слабо. Такой же чумазый, как и сам Эрик. — Где? — спрашивает Трущев, переводя взгляд с одного кота на другого. — Ну, мы гуляли где-то, — хмурится мальчишка. Объясняет, что услышал писк из заброшенного дома и полез туда — спасать бедное животное, превратившись в процессе в домовенка Кузю. — Он там один остался живой, — добавляет с грустью. — Сереж-а-а-а, давай оставим. Трущев вздыхает — вид у Эрика максимально жалобный. Переводит взгляд на котенка — он выглядит еще жалобнее, трясется весь. Убойная комбинация. Сережа уверен, что он — совсем не мягкотелый человек, с каким-никаким стержнем внутри, но тут… — Оставим, — выдыхает мужчина, наблюдая за улыбкой, расцветающей на лице Эрика. — Слышал? — спрашивает он у своего новоприобретенного друга, пальцем поглаживая его между ушами. — Оставим. Будешь тут теперь жить. Он падает на колени прямо посреди гостиной и опускает котенка на пол. Тот оперативно заползает под журнальный столик и остается там. Столик массивный, с широкими, низкими ножками, отличное место, чтобы спрятаться. — Я погуглил, что надо делать, я сейчас тебе все расскажу, — сообщает Эрик, стаскивая с себя куртку. — Когда успел? — В такси. — Оперативно, — усмехается Трущев, понимая прекрасно, что отказ мальчишка наверняка не принял бы даже. — Иди-ка ты в душ, а потом все расскажешь. На черта похож. Эрик улыбается снова — широко и искренне, подходит к Сереже и чмокает его в щеку. Трущев усмехается и шлепает его по бедру — куда дотягивается — мол, поторапливайся. Шутов уходит, а мужчина наклоняется и заглядывает под столик. Там угадывается пушистый силуэт и блестят глаза. — Повезло же тебе, друг, — качает головой Сережа. Тянется к телефону — пока Эрик плескается в душе, он успеет изучить вопрос. Трущев отправляется на кухню, попутно листая различные статьи в интернете. Отыскивает в холодильнике ряженку — свежая, наверное, Эрик себе прикупил — наливает в блюдце. Жалеет, что нельзя котенку предложить кусочек курицы из фастфуда, потому что этого добра у него полно. Приносит блюдце в гостиную, ставит его у стола, а сам усаживается на диван. Через некоторое время котенок осторожно подходит к тарелке, а из душа появляется Эрик, чистый и свежий. Наклоняется к Сереже через спинку дивана и обвивает руками его шею. — Сереж, — мурлычет на ухо. — Мм? — А к ветеринару его отвезем? — Конечно, — кивает Трущев. — Сереж, — снова. — Мм? — Спасибо.