I loved you a long time ago Where the winds own forget-me-nots blow But I just couldn’t let myself go Not knowing what on earth there was to know (Roy Harper, «Another Day»)
Глава I. Марс
Is there life on Mars? (David Bowie, «Life on Mars?») There’s always life on Mars out there for me (Dave Gahan, «One Thing»)
Как забавно устроен этот механизм — Дэйв часто об этом думает. Бывают дни, когда ничто не может унять его беспокойства, ничто не может заполнить хотя бы часть того огромного пространства, в которое люди помещают все мыслимое и немыслимое, лишь бы почувствовать себя счастливыми. И в то же время одного случайного эпизода, оброненного слова или мимолетного жеста может хватить для того, чтобы он провел целые часы в какой-то приятной истоме, будто бы кто-то хранил его, закрывал своим телом. Сегодня никто и ничто его не хранило, он поднялся с постели, макушкой ощущая пустоту, а ногами — холод. Суставы ныли, зудели старые переломы. Плохой знак. Все его невзгоды начинаются с телесных недугов. Похоже, его душа приклеена к плоти так крепко, что просто нет никакой возможности отделить одно от другого; и вот, банальный сексуальный голод превращает Дэйва в величайшего шоумена по эту сторону Атлантики, а насморк повергает в недельную депрессию. Интересно, что же на этот раз? У него начинается грипп? Еще какая-нибудь сучья мышца в его теле норовит порваться? С болезненным наслаждением, близким к мазохизму, он занимается этим самокопанием по пути в клинику. Медленно и методично, как личинка жука-древоточца, такси прокладывает себе путь в пробке. За окном проплывают пряничные фасады Трайбеки. Дэйв часто рассказывает о своей ненависти к политике Трампа и о том, как помогает таскать сумки с покупками милым запуганным мусульманским леди, но сам обосновался в роскошном районе Манхеттена для белых богачей. Уж лучше натыкаться на зануду и чудака Стайпи (1) во время утренней пробежки, чем пить успокоительное, поджидая дочь-школьницу с поздней вечеринки — так они с Джен в свое время рассудили. Уже у входа в здание Дэйв долго рассматривает сигариллу. Он держит ее очень легко, едва сжав большим и указательным пальцем, как будто надеется, что она упадет и тем самым прекратит этот скучный и унизительный торг между Дэйвом-хозяином-своей-судьбы и старым добрым Дэйвом, который готов рыться в недельном мусоре — лишь бы отыскать заветный пакетик, выброшенный мамой. Сигарилла не падает, и ему приходится поджечь ее. В конце концов, пусть док разбирается, что с ним такое. Он получает за это нехилые бабки. — Здравствуй, Дэвид, — говорит док, и его лицо как-то особенно эффектно выплывает из полутьмы модного лофта, оборудованного под приемную. — Привет, док. — Что у тебя происходит? Дэйв садится и морщит нос. Его одежда пропахла дымом, это неприятно. Ему хочется принять душ и переодеться. Штанины липнут к внутренней стороне бедра, все его тело вдруг покрылось испариной. Он правда заболевает или все же успел заразиться ипохондрией от Флетча за все эти годы обмена колкостями, сигаретами, едой и, как следствие, микрофлорой — одной на всю группу? — Это ты мне скажи. Кто тут врач, а? — Помнишь, мы с тобой говорили о разных методах терапии и разных подходах к… назовем это вербальным дискурсом твоих поведенческих паттернов… — Если б я такое помнил, то сидел бы в твоем кресле, очевидно. А ты — вертел бы жопой на сцене. Я не обязан помнить всю эту хуйню. — …Так вот, мы пришли к выводу, что лучше всего получается, когда ты говоришь больше меня. Но сегодня ты явно не настроен работать. Дэйв делает над собой усилие, чтобы не издать какой-нибудь неуместный звук. Хуже этого всезнающего терапевтического тона может быть только необходимость жрать сырую селедку или, там, конец света. — Ты не здесь, Дэвид. — Не здесь, — соглашается Дэйв. — А где ты? Можешь сказать? Обычно Дэйв только и делает, что ерзает задницей по чертовой кожаной кушетке, но сегодня он сидит не шелохнувшись, как будто ловит легчайший речной ветерок на задворках База — нежный, чувственный ветерок из детства, который вливает в ноздри сладковатый запах рыбы и подгнившей тины. — Я на Марсе. Док улыбается и кивает. Ему снова кажется, что «дело пошло», Дэйв раскрывается, сейчас будет прорыв, и мистер Гаан, его дорогой подопечный, наконец сможет двинуться дальше. Счастлив тот, кто не способен к рефлексии. Или хотя бы может жить без постоянных рефлексий. В США идеал психологического склада человека обычно описывают фразой «Able to move on». Сие есть неотъемлемая часть американской этики, в рамках которой все жизненные трудности, будь то провал на экзамене или лучевая болезнь после Хиросимы, воспринимаются как проблемы, над которыми нужно поработать, а потом двигаться дальше. Вся жизнь — не что иное, как преодоление. Хорошо работал — все получилось, а если не получилось — отправляйся к другому эскулапу и старайся сильнее. Впервые Дэйв познакомился с этой теорией при просмотре третьесортного американского мыла. Чуть погодя и его самого принялись дрессировать подобным образом, и кое-что из этих цирковых приемов действительно сработало. «Мы с ним вроде как решили двинуться дальше». Звучит неплохо. Разве что эта концепция не знает, как быть ни с английским сплином, ни с вековой иудейской тоской. — Значит, на Марсе. И как он выглядит? Не мог бы ты описать это место? — Это не красные пустыни, даже не думай. — Нет? Дэйв тоже улыбается — впервые за весь день, но в остальном он все так же неподвижен, как черная египетская Бастет. — Нет. Сегодня это Джерси. 1. Майкл Стайп — американский автор-исполнитель, продюсер, фотограф и активист, наиболее известный как лид-вокалист группы R.E.M. Сосед Дэйва в Нью-Йорке.