Игры в богов

Обширный кусок дороги, тянувшийся в три квартала от начала перекрестка двенадцатой улицы и до похожего на подкову парка, перекрыла полиция. Полицейские машины, утопающие на залитой дождем дороге, стояли по обе стороны отрезка дороги, мигали проблесковыми маячками и едва не плыли по затопленной дождем улице. Шум дождя и раскаты грома заглушали сигналящие автомобили и ругающиеся водители — мало того, что непогода и плохая видимость, так еще и чертова полиция вздумала перекрыть улицу, а значит, необходимо было разворачиваться, вклиниваться обратно в пробку и иметь все шансы попасть домой к утру! Дорожное движение уже не регулировались ни законами, ни правилами, ни знаками, ни уж тем более неработающим светофором. Поворачивая кто как может и куда-нибудь, машины пытались разъехаться, полицейские же в своей машине сидели на страже перекрытой улицы и вмешиваться не спешили. Понимание того, зачем улица была перекрыта, было разным у двух групп полицейских по обе стороны пустой дороги. Одна группа была уверена, что дело в оборванных бурей проводах, другие были уверены, что там, посреди дороги, упало дерево. Но, несмотря на уверенность полиции, ни оборванных искрящихся проводов, ни рухнувшего дерева не было на пустой улице. Впрочем, пустая улица лишь казалась пустой — истинной причиной, почему полиция перекрыла дорогу, был гудящее под дождем скопление волшебников, штурмующих здание больницы, находившейся прямо по центру. Если бы не-маги, глядевшие из залитых дождем окон своих домов на пустую улицу, видели, что происходит на самом деле, к администрации Нью-Йорка накопилось бы ряд вопросов. Волшебники, кто в чем: вымокших мантиях с мокрыми насквозь подолами, в дождевиках, в старомодных куртках и шляпах, были вооружены факелами и палочками. Отчего напоминали толпу, собравшуюся изгонять чудище Франкенштейна — толпа ревела, кричала и на компромиссы идти явно не собиралась. — Роквелла сюда! — гудел один крикун, а его возглас подхватывали десятки громких голосов. — Свободу пророку! — Шон, возьми панорамой, — крикнул репортер в жилетке с вышитым на спине золотым рупором, и фотограф, чья волшебная камера дымилась и потрескивала, полез на пожарную лестницу, чтоб снимок охватил все масштабы происходящего. Репортер сам, выловив волшебницу, метнувшую в сторону больницы заклинание, что разошлось снопом искр у окон, принялся бормотать: — Мы на том самом месте, на пороге злосчастной «Уотерфорд-лейк», откуда в кандалах и без предъявления обвинений увели Иезакииля Гарзу, чья репутация благотворителя и ясновидящего уже не первый месяц связывала его со многими больницами и приютами по всей территории МАКУСА. Скажите, что происходит, какая реакция властей, есть ли объяснения? И вдруг потухли факела и искры волшебных палочек, а асфальт под ногами хрустнул, как ореховая скорлупа — по дороге, прямо под ногами митингующих расползлась глубокая кривая трещина. Темное небо озарила яркая вспышка молнии, а рокот грома, раздавшийся следом, казалось, вот-вот обрушит на город небо. В темных окнах больницы снова зажегся свет. В нем было видно, как разрастается растущий снаружи терновник. Его колючие ветви вытягивались и ползли вверх и в стороны. Оплетая козырьки решетки, ветви терновника, как колючей проволокой преграждали выход из больницы — растянувшись, колючки впивались в фасад, оставляя трещины. Снаружи звучали раскаты грома, шум толпы, завывание ветра и шкрябанье ветвей кустарника по каменным стенам. Внутри же было спокойствие: сладкий запах, на сей раз апельсиновой корки, негромкие рождественские гимны из патефонов, улыбки персонала и перезвон звоночков на гирляндах. Потолок над спиралью пандуса был украшен фигурками парящих ангелочков и крохотными золотыми совами, по стенам мчался волшебный поезд, нагруженный подарками, над входами и выходами распускались остролистовые венки и омела. Ничего не напоминало бы о том, что снаружи бушует буря, если бы не серое лицо ликвидатора проклятий Сойера. Тот то и дело глядел на растянутую сетку амулетов под мишурой гирлянд и елочных игрушек. Амулеты крошились. — Что? — Соейр обернулся на дежурных мракоборцев. Бледные, как полотно, те глядели на ликвидатора, как на последнюю надежду. — Я впервые такой выброс вижу… И упер руки в ограждение пандуса. — Может и придется эвакуировать больницу. На ее палате шкала Тертиуса закончилась, туда даже подходить смертельно… Куда?! И едва успел преградить путь в коридор невысокой фигуре в широком кремово-белом пальто, упорно стучащей каблуками сапог в сторону указателя «НЕ ВХОДИТЬ!» над коридором, где сияли защитные руны. Женщина в пальто подняла взгляд и стянула с переносицы большие черные очки. — Да? Мистер Сойер молча указал рукой в сторону указателя о запрете приближаться к коридору без амулетов ближе, чем на пятьдесят шагов. Женщина цокнула языком. — Купи себе мороженое. — И, привстав на цыпочки, чтоб сунуть Сойеру в нагрудный карман двадцатку, обошла его широкую фигуру и направилась вперед. — Рената, нельзя! Та закатила глаза и обернулась. Большой бумажный пакет в ее руках качнулся. — Я не спрашиваю, можно или нельзя. Мистер Сойер взмахнул палочкой и перед лицом женщины повис свиток пергамента. — Ты подписала соглашение о безопасности! Там твоя подпись, ознакомься, пожалуйста. — Рената Рамирез подписала, вот ее подпись, похожа на кардиограмму, вижу, она часто расписывается, когда набирает кредиты, — кивнула женщина, расстегнув сумочку. — Одну минуту… Рука, порывшись в содержимом сумочки, вытянули кожаный кошелечек. Расстегнув застежку, тонкие пальцы вытянули и протянули Сойеру визитную карточку. — Сильвия Кармара: бизнес-администрирование, венчурные инвестиции, криптовалюта, пошив белья. — Бордовые губы коротко улыбнулись. — Она ничего не подписывала. Отошел. — Ты не понимаешь, что там опасно? Сильвия нахмурилась и выглянула в пустой коридор из-за спины Сойера. — Думаешь, лицо со шрамом? Сойер спокойно кивнул. — Тогда я на разведку, — серьезно сказала Сильвия. — И если увижу что-нибудь опасное… Она похлопала Сойера по руке. — То передам, что вы здесь ссыте. — Тебе повезло, — окликнул один из мракоборцев у стены. — Что Роквелла нет… — А, ну да, я ведь в жизни боюсь двух вещей: замкнутого пространства и Роквелла, — закатила глаза Сильвия, бесстрашно шагая мимо дежурных мракоборцев в звенящий маятниками коридор. Сойер махнул рукой. — Может помрет, — понадеялся негромко. — Роквелла в ближайшие пару часов ждать вообще не советую. Он, наверное, на втором этаже, этот рыцарь слабой ширинки, ломает замок в мужскую палату коматозников… — Да пиздуй уже! Сильвия, гаденько хохоча, распахнула исчерченную защитными рунами дверь. Которую быстро за собой закрыла, перешагнув порожек — дверь тут же хлопнула и по ее прямоугольному контуру пробежала яркая серебристая кривая. Замерев на мгновение, наблюдая, как оконные решетки оплетают колючие ветки разросшегося терновника, Сильвия направилась к окну и задернула полотняную штору. — Перестань на них пялиться. Они сюда не ворвутся. Селеста, моргнув, когда окно, у которого она неподвижно стояла, скрыла плотная штора, обернулась. — Я знаю. — Тогда убирай эту колючку снаружи, я чуть не зацепила пальто. Перестань, — отмахнулась Сильвия, опустив на застеленную кровать большой бумажный пакет. — Еще переживать из-за мокнущей под ливнем нищеты. Тебе есть о чем переживать. — Спасибо, что напомнила, — мрачно проговорила Селеста, напряженно скрестив руки на груди. — О чем в первую очередь? О приговоре или о том, что бабка найдет меня снова? Сильвия глянула на нее недоуменно. — О том, в чем отсюда выйти, конечно. Тебя скоро выписывают. Взгляды встретились. — Серьезно? Думаешь, это действительно важно? Скорей всего, отсюда меня поведут в камеру. — Даже если дорожка ведет в ад, пройдись по ней, как по красной, — посоветовала Сильвия без доли иронии. И придвинула пакет. — Давай, загляни. Селеста, задержав взгляд на ее самодовольном лице, вдруг восторженно улыбнулась и жадно придвинула к себе пакет. Перебирая аккуратно сложенные обновки, она даже не обернулась ни на треск, с которым осыпался сухой терновник за окном, ни на мигнувшие уличные фонари. В тот самый момент, как происходила распаковка полупрозрачной черной кофточки, украшенной богатой вышивкой ало-золотых роз, по контуру двери пробежало серебристое свечение. Замок щелкнул, дверь отворилась, и на пороге показался мистер Роквелл. Сильвия вскинула брови. Селеста, опустив кофточку, обернулась. Кривая трещина пробежала по полу, заставив тот хрустнуть, как крекер: от ножек узкой кровати и до порожка. Мистер Роквелл, шагнув назад, медленно поднял руки вверх. И, стянув с шеи шнурок с талисманом из блестящего черного агата, повесил его на дверную ручку со стороны коридора. — Давай поговорим. — И что, потом не придется искать ее в какой-нибудь государственной тюрьме под пятью замками? — неприязненно буркнула Сильвия. — Не с тобой. Прикусив протест, Сильвия скосила взгляд. Селеста едва заметно кивнула. Молча и сглотнув негодование, Сильвия поднялась на ноги и, подхватив сумочку, вышла из палаты. Мистер Роквелл взмахнул ей вслед волшебной палочкой, и дверь закрылась так быстро, что едва не прищемила высокий прямоугольный каблук. Лица уставились друг на друга. Тяжелый взгляд Селесты сверлил высокий лоб мистера Роквелла, мистер Роквелл же в ответ не сводил глаз с тонкой переносицы. Глаза не моргали, оставались распахнутыми, веки не дрожали, и повисшее безмолвное напряжение затянулось не меньше, чем на минуту, прежде, чем оба и будто по велению кого-то третьего, в одночасье зажмурились и ссутулились. — Ладно, — потирая пульсирующие виски, признался мистер Роквелл. — Три-три. Селеста, прижимая руки ко лбу, будто опасаясь, что он сейчас треснет с той же легкостью, что и пол под ногами, подняла взгляд. — Три-три? Три-два. — Ничего подобного, — отрезал мистер Роквелл. — Ничья. — Да? И как вам вчерашняя попытка проникнуть в мое сознание? Вы так и не выяснили, что я помню, зато я выяснила, сколько таблеток парацетамола вы выпили после этого, — торжествуя, ответила Селеста. — Сделай скидку на мой возраст. — А может… — А может и на ориентацию, и сама обвернись флагом и сходи туда, куда только что мысленно послала меня. Три-три. — Мистер Роквелл усмехнулся. — Ладно, матч-реванш «Легилименция против прорицания» еще провести успеем, а пришел я не за этим. Он очертил палочкой контур, и, в пару мгновений повиснув в воздухе, на пол опустился складной стул. Мистер Роквелл, сев напротив кровати, сцепил руки в замок. — Я тебе не нравлюсь. Селеста кивнула. — Ты не нравишься мне. — Но нам нравится Эл. — Точно. Одна точка соприкосновения. — И нам не нравится Гарза. — Умница, Селеста. — Мистер Роквелл поднял вверх большой палец. — Судя по тому, что ты все понимаешь еще до заданного вопроса, а я до сих пор не проклят, мы будем помогать друг другу? Селеста забралась на кровать с ногами. — Я не сказала, что доверяю вам. — Не надо мне доверять, я тоже не доверяю тебе — прямо сейчас ты топишь город. Мистер Роквелл указал в зашторенное окно, за которым как раз прогремел раскат грома. — Люди там, за окном, перекрыли своими протестами улицу, — произнес мистер Роквелл. — И они там, со своими возгласами, раздражают нас обоих. Давай прижмем пророка к стенке, а потом уже будем думать, как нам извести друг друга и не расстроить Эл. — Гарза закрыт? — Пока да. — Но ненадолго? — Я этого не сказал. Селеста косо усмехнулась. — Я сейчас снова надену талисман, — предостерег мистер Роквелл. Но добавил мягче, хоть и с нотками нетерпения. — Гарза… — Вопрос, — прервала Селеста. — Слушаю. Пальцы Селесты торопливо заправили волосы за уши. — Вы уже говорили с ним? — Не раз, — кивнул мистер Роквелл. — Он поддается легилименции? Мистер Роквелл покачал головой. И развел руками. — Только отдельные эмоции, и то, если он не контролирует их. Ни конкретных образов, ни воспоминаний. И он все понимает, поэтому держится в камере за свое спокойствие. И поинтересовался: — А ты можешь читать его? Селеста покачала головой. — Поэтому знаю о нем только от жрицы. С ее слов, ну, когда она еще могла говорить. — Уже не мало. Щелкнув ручкой, мистер Роквелл раскрыл записную книжку. И задержав ручку у расчерченной полосками бумаги, поднял на сомкнувшую губы Селесту полупрозрачный взгляд. — Ну и какую сделку ты хочешь? — спросил он прохладно. И заранее проклиная чертову Ренату Рамирез, которая не могла не сунуть свой нос и научить бесценную узницу торговать показаниями. Мистер Роквелл моргнул и тяжело вздохнул. — Я не выдам ни секрет Элизабет, ни твой, ни то, что вы искали в могильнике Сан-Хосе в обход охраны. Все, уже подписался, отступать некуда. — Он слабо усмехнулся. — Отпустить тебя из больницы на все четыре стороны — я не могу. И пообещать, что с тобой все будет хорошо, а впереди — счастливое будущее, тоже не могу. Я не буду врать. — На том спасибо, — буркнула Селеста. — Будто я не понимаю, что вся моя жизнь теперь будет под прицелом, в коробке без окон и с вот этим всем вокруг… Она обвела рукой хитросплетения сетки под потолком. Похожие на блестящие монетки маятники плавно покачивались. — Тогда чего ты хочешь? — спросил мистер Роквелл. Селеста натянула растянутый рукав больничного халата по самые пальцы и покрутила тонкое колечко с жемчужиной на указательном. — Письма, одно из которых было для Сойера. Они в Вулворт-билдинг? — У меня в кабинете. Селеста вдруг помрачнела. Ее брови на миг сдвинули у переносицы. — То, которое для папы. — Скажи кому, без адреса, и я сам его сегодня же отправлю, — пообещал мистер Роквелл. — Не надо его отправлять, — отрезала Селеста безапелляционно. — Просто сожгите. Это… я ошиблась. Мистер Роквелл вскинул брови. — Хорошо, — ответил он. И, напоминая об уговоре, нетерпеливо покрутил в пальцах ручку. Непогода не прекращалась и лишь усиливалась. Новостей не-магов волшебники не смотрели и не читали, о пробках на дорогах переживать не приходилось, а от промозглой бури спасали толстые стены и горящие камины. И обстановка тем вечером была бы даже спокойной, если бы не сорванный с крыши небоскреба ветром громоотвод. Громоотвод, похожий на тонкий шпиль, с громким скрежетом выгнуло в подкову и он сорвался вниз, прямо на проезжую часть. Сорвался удачно — Эл Арден, как раз наблюдавшая в окно блеск молний в темном небе, стала свидетелем того, как гнутый шпиль рухнул, едва не поцарапав оконное стекло. — Пиздец, — помешивая чай ложечкой, заключила Эл. И отхлебнула чаю. — Но лучше, чем дома. Дома действительно обстановка не радовала больше, чем когда-либо. Электричество пропало утром, а проснулась Эл вовсе не от того, что на ухо перестал бормотать новости телевизор. На лоб капала вода, а стены по углам были в потеках — непогода просочилась в щели жилища и грозилась, по ощущениям Эл, затопить к ее возвращению с работы квартиру по самый потолочный плинтус. Несмотря на то, что в штаб-квартире было тепло, защищенно и по-своему спокойно, обстановка вокруг угнетала. То и дело слышались хлопки трансгрессии — менялись сменами мракоборцы. Шуршал пергамент — распечатывались многочисленные гневные письма. Содержимое одного из конвертов насквозь прожгло стол и капало на пол зловонной болотно-зеленой жижей — настолько некоторым волшебникам не нравилось, как мракоборцы обошлись с пророком Гарзой. У волшебного макета пыхтели и крутились сразу четверо: три ликвидатора проклятий и главный инженер из «магических патентов и разработок». Пытались исправить первый и единственный на памяти Эл «бзик» макета — там, где на карте должен был находиться Нью-Йорк, темнела липкая черная клякса. — А как вы еще хотите, чтоб и подземные коммуникации он показывал? Все, — развел руками инженер, сунув волшебную палочку за ухо. — Сдох. Но большое напряжение нагнетало лишь старенькое волшебное радио, похожее на деревянный брусок, которое слушали все присутствующие. Долгое время в из радиоприемника звучал треск, завывания, шум и скрежет — это походило на помехи, и только один из мракоборцев, не вытерпев, принялся крутить бегунок, как оказалось, что никакие не помехи. Из приемника прозвучал такой четкий звук грома, что все обернулись. — … прямо с места событий, — послышался, наконец, звук ведущего, заглушаемый шумом дождя. — Ух… ну и погодка. Что ж, толпа ждет, и мы подождем — всем известно, что глава мракоборцев отсиживается не под крышей Вулворт-билдинг, а в больнице… Снова раздались неприятные звуки: не то помехи, не то буря. А для Эл персональным фактором напряжение было и присутствие в штаб-квартире невысокого и хромого Иена Свонсона. Кто пропускал его все время, и уж тем более без пропуска, Эл не знала, но готова была прижечь портретного стража на холсте каленым железом. «Что ты сидишь здесь, вошь?» — думала она презрительно, сверля Свонсона взглядом поверх чашки. — «Мамочка обещала забрать на такси, чтоб не промочил ноги?» Свонсона она больше побаивалась, чем презирала — молодой человек был приятным и даже дружелюбным, но слава о нем ходила по Вулворт-билдинг красноречивая. — Хороший парень, компанейский, — говорил мистер Сойер. — Только спиной не поворачивайся. Въедливый, любопытный, незаметный, с хорошим знакомыми в любом уголке небоскреба и за его пределами — с таким рядом даже радио слушать было некомфортно. Эл не представляла себе до конца ни настоящей должности агента Свонсона, ни самой деятельности Лэнгли (слова, которое внушало в Вулворт-билдинг ужас и желание оглянуться), но тот интерес, который Свонсон питал к делу культа, и то, какие выводы мог уже сделать… «А этот может плеснуть в больничную еду для Селесты пару капелек Веритасерума», — думала Эл уже не впервые, но всякий раз с еще большей паникой. — «Недаром он в больнице крутится чаще самого Сойера». Ощущение, что Свонсон о чем-то догадывался, но молчал о своих заключениях в ожидании лучшего момента, преследовало Эл навязчивой мыслью. Она поглядывала на Свонсона, делая вид, что смотрела в противоположное окно. «Для чего он так настойчиво ждет Роквелла? Что он хочет ему рассказать? И снова наедине и за защищенной от прослушки дверью» — От напряженной неизвестности Эл чувствовала спазм, которым то и дело отзывался желудок. Агент Свонсон, впрочем, не глазел в ответ так, будто взглядом советовал бежать, пока не поздно. Он, сидя у радиоприемника и покручивая в руках трость, занимался очевидным — действительно слушал радио. — … и они просто уводят в неизвестном направлении единственного человека, от которого в этой больнице была реальная помощь! — доносилось негодование из приемника. — У человека — дар! Иезакииль — единственный, кто действительно помогает тем, у кого нет нескольких тысяч золотых на лечение, и что с ним происходит? Верно, его тут же забирают правительственные церберы, потому что все это — круговорот заговора! Свонсон звучно закрыл лицо руками и съехал вниз по стулу. А неравнодушные протестующие не унимались — орали, перекрикивая друг друга так, что его негодование из приемника звучало настолько громко, будто бегунок громкости выкрутили на самый максимум. — … ты сидишь сначала в одной очереди, потом — еще три часа в другой, заполняешь херову гору бумаг, в процессе забываешь, что у тебя вообще что-то болит, и только к вечеру, если повезет, на тебя обратит внимание целитель. А если у тебя нет страховки — он выйдет из палаты и вытолкает тебя следом, и ты хоть блюй, хоть крови, хоть подыхай! Эта больница не рассчитана на помощь обычным волшебникам, если у тебя нет состояния Вонгов и связей Эландеров — нахуй иди помирать под забором. Можно говорить «нахуй»? Нет? Запикайте… — А есть варианты? А их нет! — на сей раз говорила волшебница. — «Уотерфорд-лейк», рассчитанная на выкачивание денег и чертовщину в своих коридорах, больница в Калифорнии, куда за месяц надо записаться, а потом уже заболевать. И что еще? А, еще в Висконсине больница. Три больницы на МАКУСА! Какие варианты: или обращаться к примитивщине не-магов, или заложить дом, чтоб вылечить в «Уотерфорд-лейк» насморк ребенку. Молодцы, Вулворт-билдинг, все правильно делаем! У Гарзы дар. Он не берет ни копейки… — … моя мама несколько месяцев лежала в хосписе, и до ее пролежней не было дела никому, спасибо, «Уотерфорд-лейк». А сейчас она дома, она здорова, и в этом заслуга только пророка, который не побоялся к ней зайти… — Я работаю продавцом в Сент-Джемини, у меня трое детей, могу я позволить себе страховку, учитывая, что половину прибыли уходит на налоги? Счета из больницы на километровых свитках, счета из аптеки — и того больше. Я уже приготовился потерять ногу, если бы Иезакииль не вылечил этот непонятный отек. И что происходит с человеком, который реально помогает, а не сдирает последние гроши с нуждающихся в помощи? Его волокут вон. Правительству не нужен человек, умеющий лечить, всем нужна толпа шарлатанов, выписывающая чеки! Кто-то выключил радио с резким щелчком по переключателю. Перекрикивающие друг друга сквозь бурю голоса стихли, отчего в помещении повисла аномальная тишина. — Еще секунда, — протянул мракоборец, оторвавшись от отчета. — И я сам пошел бы в камеру к Гарзе, лечить зуб мудрости. Эл не понимала, шутка это или нет. Вселенная будто раскололась надвое. Одна правда была здесь: очевидная, подкрепленная сначала догадками, потом теориями, а потом фактами. И совсем другая звучала из радиоприемника. Звучала она… убедительно. — Я не понимаю, — проговорила Эл. — Они же все видели, там, в больнице. Разлом в полу, застывшая фигура сутулого Гарзы, так и не дотянувшаяся до дверной ручки, сияющая защитными рунами палата, и сумасбродное бормотание пророка, знавшего и боявшегося той, что скрывалась за закрытой дверью. — «Они» видели, как сумасшедшая культистка попыталась прикончить святошу бесконтактным боем, — бросил Свонсон. — По сути, ничего они и не видели на самом деле. Эл повернула голову и раздраженно скривила губы. — Это бред. Волшебники готовы устроить революцию за придурка, которого знают месяц! — Это не борьба за пророка, это — война против правительства, — протянул Свонсон, вытянув больную ногу. — Гарза — это триггер. Люди всегда ненавидят правительство, потому что правительство — это сила, принимающая непопулярные решения. О пророке было два слова, а о том, что в МАКУСА мало больниц, дорогая медицина, высокие налоги и очень классовое общество — все остальное. Сейчас это разлетится… Свонсон нахмурился. — Не хочу умничать, — мягко сказал он, когда Эл презрительно вскинула бровь. — Но на факультете магической политологии и социальных отношений в Салеме, где я на втором курсе, я лучший аналитик явлений и процессов. — Ты учишься в Салеме? — опешила Эл. — Каким образом успеваешь? «Ты же одноклеточное», — едва не выпалила она. — У меня много денег и нет личной жизни, — пожал плечами Свонсон. — Но разве сейчас ты не должен готовиться к семестровым экзаменам, а не умничать у радиоприемника в чужом правительственном ведомстве? — едко спросила Эл. Свонсон прищурился. — Я готов к экзаменам. У меня список вопросов экзаменационной сессии появился раньше, чем в Салеме, — серьезно ответил он. — Это ведь здесь я ваш лучший друг, а так-то я знаю, что вы делали прошлым летом. В штаб-квартире повисла пауза. — Особенно некоторые, — проговорил Свонсон. — Да, Элизабет? И более в диалог ни с кем не вступал. Эл переглянулась с коллегой. Прошлым летом они оба работали в три смены, как тяговые лошади, но после сказанного агентом из Лэнгли почувствовали такую тревогу, будто с июня по август переправляли через границу рабов. «Вообще не говори с ним, он провокатор и лжец», — твердила себе Эл. И уткнулась в вечерний номер «Призрака». — Ублюдок. — Что? — Свонсон поднял взгляд. — Блюдо, говорю, поправь, на краю стоит, — кивнула Эл, взглядом указав на полную конфет тарелку. Агент Свонсон послушно отодвинул конфетницу подальше, за радиоприемник. Взорвался чей-то нераспечатанный Громовещатель, снова затрещал в помехах радиоприемник, постукивали пальцы по столу, шуршали газетные страницы — ожидание продолжалось. Эл, с трудом отделавшись от навязчивого желания сунуть за шиворот агенту Свонсону плотоядную сколопендру, обитающую в качестве вещественного доказательства в переговорной, снова нехотя прислушалась к радиопередаче. На сей раз из приемника звучали не возгласы протестующих под дождем, а размеренная и крайне скучная беседа двух знатоков. — … вопрос ведь не в том, шарлатан Иезекииль Гарза или нет. Лично мое мнение — нет… — Мы слышали много историй о его «целительстве». — Но ни одной о том, сколько это стоило в галлеонном эквиваленте. Так вот, прошу услышать, проблема всего, что творится на улицах уже в трех штатах под носом у не-магов — это результат того, насколько штаб-квартира мракоборцев позволяет себе чинить такое беззаконие по отношению к людям. Нас десять лет пугали инферналами, потом культом, но больше всего пугала бездейственность мракоборцев и полное непонимание, как со всем этим справляться. Что делают мракоборцы десять лет спустя, не добившись ничего — правильно, они настолько «повернуты» на своем культе, что в горячке готовы бросать в камеру любого, кто покажется им подозрительным. Под прицелом и мигранты, и вот такие пророки-целители, а скоро и те, кто на дверь дома обереги не вешает, понимаете, что я пытаюсь донести? Отсутствие конкретных результатов вынуждает мракоборцев творить беззаконие, чтоб показать населению хоть какой-нибудь результат. И не первый год такое происходит. — За прошедшие десять лет состав штаб-квартиры мракоборцев не раз полностью менялся… — Но лицо, которое отдает приказы, не меняется уже тридцать лет, вот о чем я! Вы вспомните, чем закончилось президентство Роквелла, помешанного на культе. Он приказал отправить в лабиринт Мохаве девчонку, выловленную за руку, просто за то, что она, как ему показалось, внешне походила на расовый портрет культисток… Эл фыркнула и скрестила руки на груди. — И это ведь кто-то слушает. И, сама задумавшись, прослушала ответ коллеги. Кто-то слушает… да у скольких семей работает волшебное радио круглосуточно, за отсутствием доверия к магловским телевизорам! Где-то под эти вопли сквозь бурю или под монотонные рассуждения престарелых экспертов о современных реалиях ужинали семьи. Что уж рассуждать, раз в эпицентре зла Вулворт-билдинг, на дверях которого красовалась золоченая табличка «штаб-квартира мракоборцев МАКУСА», звучали эти самые радиопередачи, чтоб заглушить тишину в ожидании директора Роквелла. — … Я работаю продавцом в Сент-Джемини, у меня трое детей, могу я позволить себе страховку, учитывая, что половину прибыли уходит на налоги… — звучало из радиоприемника. Мистер Роквелл, не оборачиваясь и не отвечая на вопрос дающего интервью, прошагал мимо. Тусклый коридор, мощенный каменной плиткой, был пуст — сюда ходу не было ни служащим Вулворт-билдинг, ни пронырливым газетчикам без пропуска и точной уверенности, тычок волшебной палочки в конкретно какую плитку открывает проход в камеры предварительного заключения правонарушителей разной степени опасности. Несмотря на то, что еще вчера камеры пустовали и эльф-домовик, убирающий этаж, радовался тишине и порядку, к вечеру творился бедлам. Помимо извечного контингента буйных пьяниц, жуликоватых торговцев опасной нелегальщиной и умников, вроде тех, что в порыве соседской вражды превращали ближнего в жирного гуся, в камерах нашлись и некоторые протестующие. Те самые, из радиопередачи, особо буйные, которые догадались доносить свою позицию не только словом, но еще и довольно опасными действиями, вроде поджога полицейской машины или забрасывания фасадов зданий навозными бомбами. Как раз такого гения с навозными бомбами, воняющего, как пять мусорных ведер, дежурному мракоборцу пришлось временно лишить голоса коротким заклинанием — так громко задержанный вопил, что перекрикивал и остальных, и радио. Не обращая внимания на неприличный жест из-за решетки, мистер Роквелл повернул ключ в скважине и, шагнув в тесную комнатушку допросной, закрыл за собой дверь. В тесной допросной, похожей на каменный куб без окон, за металлическим столом сидел тот самый пророк, о котором трубило каждое радио в Вулворт-билдинг. Выглядел он совсем не так одухотворенно, как прежде в больнице, и уж точно не так, как в далеких джунглях. Гарза походил на больного кота: его жиденькие волосы паклями спадали до сутулых плеч, пышная борода была нечесаной и какой-то кривоватой, руки из рукавов широкой рубашки казались очень длинными и с трудом умещающимися на столе. Лицо пророка было нездорово-желтоватым с тех пор, как сошел годами привычный загар жаркой Мексики. Крупный крючковатый нос то и дело шмыгал, а под глазом пророка заплывал большой лиловый синяк. Мистер Роквелл сел за стол напротив и, не обращая на поднявшего свой припухший взгляд Гарзу, раскрыл папку. Затем достал из папки приплюснутый свиток пергамента, размотал его и принялся, оттягивая время и нагнетая тревогу, медленно и вдумчиво читать. «… задержание мистера И.Гарзы, далее именуемого как «Пророк», усложнилось обострившейся конфликтной ситуацией между субъектами процесса задержания: непосредственно задержанным и служащими штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА А.Даггером и С.Броуди. Причиной конфликтной ситуации стало неуважительное отношение задержанного к представителям закона, повлекшее за собой несчастный случай в виде падения задержанного Пророка глазом на кулак мистера С. Броуди. Во избежание дальнейшего обострения конфликта между штаб-квартирой и задержанным Пророком дело передано под личный контроль капитана Э. Арден в силу ее способностей независимого парламентера и решения конфликтных ситуация методом смешанных боевых искусств…» Мистер Роквелл, скрыв лицо за пергаментом, давился беззвучным хохотом. С трудом посерьезнев и пару раз прорепетировав лицом непроницаемую и скорей отсутствующую мимику, он смотал отчет мистера А.Даггера обратно в трубочку. Гарза ждал. Неизвестно чего и неизвестно в каком настрое, но оставался на зависть спокойным. Стены допросной с рокотом сжимались, делая пространство еще тесней, однако пророк лишь раз вздрогнул и обернулся. Более его смятения не выдавало ничего. Мистер Роквелл вытянул из конверта снимок и придвинул к сидящему напротив. И, не спеша пояснять, снова впился взглядом. Гарза, хмурясь, опустил голову и глянул на снимок. Длинные руки опустились под стол и напряженно сжались — Гарза, сидя так, казался еще более сутулым и будто гнущимся под тяжестью своей горбатой спины. — Рамона, — подсказал мистер Роквелл, кивнув в сторону снимка. — Мы знали о ней очень мало до того момента, как нашли ее труп среди остальных, отравленных крысиным ядом. Слышали эту историю? Гарза не ответил, лишь перевел взгляд на следующий снимок, придвинутый к нему. Черно-белый снимок был старым настолько, что был весь в заломах и надежно спрятан под плотный прозрачный файл. — Палома, — произнес мистер Роквелл. — Единственный случайно сохранившийся снимок. Тысяча девятьсот двадцать второй год, няня в военного врача … уж лучше смерть, чем то, что случилось потом с этой семьей. Хорошенькая, правда? Мистер Роквелл и сам глянул на снимок. И, не дожидаясь ответа, достал из папки третью фотографию — куда как более современную, хотя и тоже черно-белую. — Селеста. — Чего ты хочешь от меня, Джон? — проговорил Гарза, подняв взгляд. Даже на нездоровом желтом лице и с лиловым отеком, его глаза были такими пронзительно-синими, что невольно хотелось отыскать в них подтверждение того, что это были все же линзы. — От кого все эти женщины родили детей? Синие глаза расширились, насколько позволял синяк. — Ты думаешь, это был я? — Я знаю, что это был ты. Мистер Роквелл, не поднимая взгляд на подрагивающий под потолком маятник, сгреб снимки обратно в папку. — Вот же сучка, эта Селеста. И рассудок сохранила, и память, и ядом всех отравила, и от потери ведра крови не умерла, так еще и наябедничала на честного пророка. — Ты думаешь, она не солгала тебе? Веришь в честное слово убийц? — Ни разу. Но еще больше не верю в непорочные зачатия, поэтому, если ты не можешь объяснить, откуда у этих женщин вдруг появлялись дети… — Ты знаешь, что она сотворила? — Гарза сжал пальцы так, что костяшки побелели. — Твоя жена… Иден. Как в ее семейное счастье вписывается то, что от тебя рожают одна за другой плененные культом женщины? — Я никому не врал, и не вру, разница лишь в том, что ты не хочешь слушать… Мистер Роквелл звучно захлопнул папку. — Я слушаю. Пророк сомкнул сухие губы. Пышная борода подрагивала от тяжелого дыхания. Стены допросной снова с грохотом сдвинулись еще ближе к столу — по одной из них пробежала глубокая кривая трещина, чего прежде в этой комнате не случалось. Стены сдвигались не за тем, чтоб рушить Вулворт-билдинг изнутри, а чтоб торопить тех, кто попал сюда, говорить быстрее до того, как комната схлопнется. Маятник под потолком провис — едва заметная серебряная нить почти лопнула и держала похожую на монетку подвеску на тончайшем волокне. — Я пустил их в свой дом, — прошептал Гарза. — Дал им пищу и ночлег, и не знал, кто эти фурии… — А в доме главной из них оказался случайно, риэлтерские происки? — Ты сам себе уже все решил, Джон, в чем смысл моих слов? — Ты долго водил нас по своему дому, показывал огороды и рассказывал о благих намерениях, почему же ты молчал о том, что стадо дьяволиц пробралось в твою обитель, алчно от тебя забеременело и умчалось в неизвестном направлении творить зло? — Тебе смешно? — Посмотри на меня, — ледяным тоном произнес мистер Роквелл. — Похоже, что мне смешно? Гарза наклонился вперед. Его редкие волосы повисли у лица, делая его зрительно еще уже и вытянутей. — Ты веришь только тому, чему хочешь. Я помогаю людям и ничего не прошу взамен, — прошептал он. — Она… Дрожащий палец пророка указал куда-то в сторону. — Убила тех, с кем делила кусок хлеба. Родила дитя, не глянула на него, завернула в тряпку и вынесла, как мусор. Об этом вчера говорила больница, а сегодня — заговорит весь МАКУСА. Вот кому ты веришь, потому что она говорит то, что ты хочешь услышать. Взгляд Гарзы вдруг потерял туманную растерянность. Ясные глаза уставились вперед, сверля томным ожиданием запертую дверь сквозь спину мистера Роквелла. — И раз мы обсуждаем здесь твою правоту, Джон, смени тон, — посоветовал пророк негромко. — Пока он не выставил тебя еще большим идиотом. Мистер Роквелл расправил плечи ровно в тот момент, как пророк откинулся на спинку стула, а дверь в допросную с лязгом распахнулась. Немолодой волшебник в клетчатой мантии, мокрой от ливня, заглянул в допросную с таким напряжением, будто ожидал, что на него из комнатки выпрыгнет голодный лев. Убедившись, что все чисто, а рокот издают не львы, а сдвигающиеся стены, он повернул голову в сторону открывшего дверь чарами президента Локвуда. Президент, извечно моложавый, отдохнувший и готовый сверкнуть жемчужной улыбкой, выглядел очень, очень напряженно. — Мистер Роквелл, — сдавленно произнес он. — На пару слов. Все в Вулворт-билдинг знали, но помалкивали о том, что президент Локвуд, будучи не самым грозным государственным лидером, являлся директору мракоборцев шурином, причем шурином не очень любимым. Настолько «не очень любимым», что мистер Роквелл из допросной вышел, но взглядом намекая президенту, что следующим в этой комнате со сдвигающимися стенами без воды, еды и света самолично закроет его самого. — Отпустить? — мистер Роквелл опешил. — По какому праву я отпущу его? — Для начала надо бы еще разобраться, по какому праву мистер Гарза вообще оказался за решеткой, — бросил незнакомый волшебник в клетчатой мантии. — И в таком виде. — Я сейчас объясню. — Вы думаете, сенатор Хелли направила своего адвоката для того, чтоб он слушал ваши ничем не подкрепленные параноидные домыслы? Мистер Роквелл вскинул брови. — Сенатор Хелли… — взгляд его скользнул коротко в сторону президента. — Понятно. — Надо признать, что нервотрепка с этим культом всех утомила, — произнес президент Локвуд, то ли уверяя адвоката, то ли директора мракоборцев. — Нельзя арестовывать человека лишь за то, что вам показалось, будто он мошенник. Опрометчивые решения… — Это не опрометчивое решение, у меня есть показания, которые необходимо проверить. — И какие же это показания проверяют немедленным арестом да еще и на виду у десятков свидетелей? Мистер Роквелл открыл было рот, но негромкий знакомый голос прозвучал прежде. — Давайте не будем обмениваться познаниями в области права. Возьму на себя смелость прямо сказать, зачем мы здесь и попросить мистера Роквелла немедленно освободить мистера Гарзу из-под стражи. — Спасибо, мистер Свонсон, — с облегчением вздохнул президент. И тут же повернулся. — Что вы здесь делаете, мистер Свонсон? Мистер Свонсон моргнул и протянул свиток пергамента, перевязанный черной лентой. — Присутствую, на случай, если аргументов господина адвоката будет недостаточно, — ответил он. И глянул в сторону волшебника в клетчатой мантии. — Без обид. Мистер Роквелл обернулся на закрытую дверь допросной. — Пару минут. — Немедленно, — прошипел адвокат. — Пару минут, — заверил мистер Свонсон, прежде чем у лица господина адвоката раскрылось удостоверение в неприметном кожаном чехле. Мистер Роквелл не знал, как конкретно звучала должность бывшего ученика, но судя по тому, что адвокат побледнел, а господин президент потупил взгляд, по карьерной лестнице Иен Свонсон не поднимался, а бежал галопом. — Вы имеете, как адвокат, полное право присутствовать. — Мистер Роквелл вернулся в допросную и жестом радушного хозяина пригласил волшебников войти. — Я не собирался здесь никого избивать. — Лжец, — пропел пророк, постукивая пальцем по лбу. Мистер Роквелл пропустил это мимо ушей. — Один последний вопрос к господину Гарзе. Но, — Рука, сжимающая палочку, сделала плавный выпад, и на ладонь мистера Роквелла опустился, будто по невидимому тросу с потолка, пузырек. — Я попрошу его сделать глоток сыворотки правды. Президент Локвуд на миг сжал кулаки от волнения. — Вы не имеете права! — вздыбился адвокат. — Имею, — парировал мистер Роквелл. — Использование сыворотки правды не может быть на постоянной основе и должно быть согласовано в каждом конкретном случае с президентом! Господин президент выдал вам свое письменное разрешение? Если да, то на каком основании, если обвинение моему подзащитному так никто и не предъявил. — В случае существования угрозы для жизни или здоровья служащих штаб-квартиры мракоборцев, ее директором может быть принято любое решение для установления причины. Есть такое в Кодексе? — Щас Элизабет прибежит, это заклинание для ее призыва. — Агент Свонсон закатил глаза. Адвокат недовольно багровел, президент молча синел, а пророк Гарза, выглядевший в этой допросной спокойней всех, вдруг поднял ладони. — Я не против выпить сыворотку правды. — Я вам категорически не советую этого делать, — отрезал адвокат. Гарза поднял блаженный взгляд. — Мне нечего скрывать. — И протянул руку, приглашающе согну пальцы. — Один вопрос, Джон. Блеснуло стекло, плеснулась бесцветная жидкость на самом его дней. Гарза поковырял пробку и откупорил пузырек и в один глоток, запрокинув голову, выпил сыворотку правды до дна. Взгляды встретились. — Какое, — процедил мистер Роквелл. — Имеешь ли ты отношение к культу жрицы с фотографии тысяча девятьсот двадцать второго года, которую я тебе показал? Лучистые синие глаза уставились на него, не моргая. — Нет. Казалось, сухие губы пророка едва шевелились, но морщинками у сияющих глаз у он улыбался выражению лица мистера Роквелла куда заметней. Мистер Роквелл застыл, как громом пораженный, обернувшись лишь на лязг распахнувшейся двери. — Я бы на вашем месте, — проговорил адвокат, сцапав пророка за рукав и выдернув из-за стола. — Извинился до того, как конец этой истории подхватит толпа. Пророк улыбался и качал головой. — Не нужно извинений. Это нам нужно быть благодарными, за то, что этот человек все еще на своем месте, несмотря ни на что. — Длинные пальцы коротко сжались на плече мистера Роквелла, а пронзительные синие глаза, сверля лоб, моргнули. — Будь спокоен. Ладонь похлопала по плечу, и пророк покинул допросную, не слушая ни бормотаний адвоката, ни завываний задержанных за решеткой. Президент Локвуд, потоптавшись на пороге, поймал тяжелый взгляд. — Все завтра, — сказал президент скорей с надеждой, чем запугивая работой над ошибками. И трансгрессировал, не дожидаясь утвердительного ответа. Тяжело поднимаясь по лестнице, Иен Свонсон опирался на трость. — Для него не могло быть другого исхода. Он — протеже сенатора Хелли. Сенатор Хелли… тебе не надо объяснять ее «настоящее влияние». — Хелли живет на опиатах. — И пока она живет, у нее есть влияние, и она будет спасать пророка, который облегчает ее боль. Мистер Роквелл повернул голову. — Сколько ей осталось? Свонсон пожал плечами. — Ее должность пока не делят. Но даже когда случится неизбежное, Гарза будет чувствовать себя уверенно. С такой-то поддержкой населения. Выгляни в окно, — тяжело вздохнул Свонсон. — Толпа вышла митинговать за освобождение пророка, а спустя полчаса — против правительства. Все полезло наружу, и умный тот, кто первым догадался посодействовать освобождению Гарзы и сфотографироваться с ним у Вулворт-билдинг. Молодец, Тео Локвуд, не ожидал — без пинков своей команды он обычно скромно сидит и ждет чуда. Мистер Роквелл нахмурился. — Это еще почему? — Да потому что выборы, Джон. Да, не скоро, но электорат не за неделю до голосования набирается. И наберет его сейчас тот, кто поддержит пророка, а значит, поддержит толпу. — То есть, Гарза может творить любую херню, обвиняться в чем угодно, но он неприкасаем, потому что нравится сенатору, нравится толпе и вообще скоро выборы? — Именно так. Но, — Свонсон пожал плечами. — Это, опять же, только мой прогноз. Доказать причастность Гарзы хоть к чему-то значит доказать, что он обманул сыворотку правды. И все равно, велик шанс, что тебе не поверят. Я очень сочувствую тебе, Джон. Вдруг сказал он. — Не представляю, что тебе придется говорить на съезде. Все собаки на МАКУСА: вампиры, культ, эта вся история с пророком… Вряд ли наш президент возьмет слово. Мистер Роквелл мрачно покачал головой. Свонсон, остановившись на пролете винтовой лестницы, махнул рукой. — Не трать время на разборки с Локвудом. Он тебя боится, но не настолько, чтоб проиграть Айрис президентское кресло. — И снова махнул рукой на прощание. — Мне — туда. Свонсон кивнул в сторону дверей. — Посекретничаю с девочками из административного. — Уже поздно, там никого нет. — Это неважно, — бросил Свонсон и исчез за дверью. Мистер Роквелл стоял у зеркала, подсвеченного парящими свечами, и внимательно рассматривал свое плечо. Давний шрам, которому лет было больше, чем многим подчиненным директора штаб-квартиры мракоборцев, исчез. Кожа на его месте была мягкой и гладкой, так и обволакивающей сустав, а на ней, как на свежем загаре, белел едва заметный от пятерни. — Мессия, ты подумай, — буркнул мистер Роквелл. — Сейчас догоню и потру о тебя колено. Дверь в кабинет открылась, и капитан Арден, с трудом удерживая стопку старых папок, которая высилась аж над ее макушкой, плюхнула все это на стол мистера Роквелла. Стол жалобно заскрипел. — Я немного порылась в архиве… Мистер Роквелл оглядел стопку. — Здесь — все прецеденты использования Веритасерума с начала девятнадцатого века, когда рецептура была подкорректирована и принята за стандарт. — Эл отряхнула руки от пыли. — И где-то должна быть лазейка о том… я не вовремя? Покачав головой, мистер Роквелл застегивал рубашку. — Хорошо, — кивнула Эл. — Так вот, о чем я… Сыворотку правды можно обмануть. Теоретически. — Элизабет, если ты пытаешься меня успокоить, то не нужно. — Я не пытаюсь вас успокаивать. Это факт. Еще в середине семнадцатого века Виндиктус Виридиан доказал свой «закон исключений». Ну вы ведь знаете шестой посмертный закон Виридиана. — Ну естественно, — заверил мистер Роквелл и, когда Эл отвернулась, быстро закатил глаза. Эл села на край стола и раскрыла папку. Слой пыли на ней был таким густым, что шлепнулся на пол сплошным серым сгустком. — Если на каждое зелье, будь то яд или бальзам, или что угодно, существует вероятность несрабатывания для какого-нибудь случайного испытуемого, — проговорила Эл. — И есть вероятность, что на Гарзе не работает сыворотка правды. Это не я сказала, это Виридиан. — Насколько маленькая эта вероятность? — Ничтожно. — Именно, Арден. Эл упорно прижала папку к груди. — Но если найти в истории случаи, когда сыворотка правды не срабатывала, то можно просить продолжения расследования без ее использования. Мистер Роквелл вздохнул. — На моей памяти, — проговорил он. — Сыворотка правды срабатывала всегда. — Вы не настолько стары, чтоб говорить за всю историю. Хотя не уверена, — призналась Эл. — А как вы думаете, почему сыворотка правды не сработала? — Если бы я знал. Ничего не думаю, этот «пророк» сначала наговорил всего сам, а когда сбежалась толпа защитников, все перечеркнул ответом под этой сывороткой. — Значит, надо искать. Мистер Роквелл сел в кресло и придвинулся к столу. — И потеряем время на изучение этого всего. Прийти в Конгресс со старыми свитками, бросить их на стол и сказать: «Вот! В сороковых годах на кого-то не сработала сыворотка правды, казнить пророка»? Так нельзя. — Почему? Вопрос остался без ответа. — А если Гарза не виноват, а я действительно все себе надумал. Предположим, — мистер Роквелл склонил голову. — Что тебе важней, Арден: спасти невиновного человека или собственная гордость? Эл оторвалась от чтения. — Вы знаете меня лучше, чем кто-либо в этой стране, и задаете такие вопросы? Как здесь вообще можно выбирать! — И искренне возмутилась. — Конечно, гордость. Мистер Роквелл закрыл лицо рукой. — Как ты вообще прошла собеседование? — Какое собеседование? Вы же просто закрыли меня в архиве и иногда приносили еду… Поймав тяжелый взгляд, Эл снова уставилась в архивные записи. Но снова оторвалась, не дочитав протокол судебного процесса до конца. — А может, — протянула она. — Мы сейчас занимаемся не тем… — Я тебе это три раза сказал, Арден. Сейчас полночь, тебе двадцать пять, а в мире есть и другие маршруты, кроме «от работы — до полки с лапшой», — вразумил мистер Роквелл. Эл отмахнулась и захлопнула папку. — Мы пытаемся найти объяснение для себя, как Гарза обманул сыворотку правды. Но если оставить это, а попытаться сделать так, чтоб появилось объяснение для Конгресса и толпы? — Гениально, — процедил мистер Роквелл. — Объясни мне, девочка с лапшой, каким образом ты надумала обмануть население МАКУСА и Конгресс? Эл уклончиво скосила взгляд. — Вы часто говорите, что пророки, если и существуют, то они сумасшедшие. Из-за того, что у них в голове многие тысячи развилок и мыслей. Помните? Вы, правда, говорите это короче и синонимом, но… — Да, — сухо подтвердил мистер Роквелл. — Настоящие ясновидцы рано или поздно сходят с ума. Чаще рано, чем поздно. И это общеизвестный факт, а гадалок и провидцев идеализируют только в художественной литературе. И? — Насколько целесообразно поить сывороткой правды потенциально сумасшедшего человека, у которого в голове пять отдельных вселенных? Возможно в какой-то развилке каких-то событий, Гарза и не имеет отношения к культу, и сам может в это поверить, если это нужно. Да, выходит, что он сказал правду, но свою правду. — Эл скрестила руки на груди. — Если пытаться доказать, что он обманул сыворотку правду, мы будем идиотами. Но если признать, что не взяли в расчет то, что применение сыворотки правды к ясновидцам бессмысленно из-за их по факту размытого понимания реальности… мы выиграем время. И адвокату придется промолчать — если Гарза будет настаивать на своей полной вменяемости и никаких «развилок Вселенной» у него в голове нет, то у кого-то могут зародится сомнения… — … что он пророк. — Ага. — Эл кивнула. — Не надо быть умнее толпы. Достаточно быть чуть умнее человека, которого она поддерживает. Мистер Роквелл, подперев скулу рукой, моргнул. Внимательно глядя на спрыгнувшую со стола Эл, он негромко протянул: — Ах ты, змееныш. — Но хороша же лазейка. — Хороша, хороша, дай переварить. Элизабет! — притворно ахнул мистер Роквелл. — Что? — Эл потупила взгляд. — Ты — страшный человек. Вот так уеду на неделю, вернусь и все. Государственный переворот, диктатура баронессы, показательные казни и «Голодные Игры» среди выживших за брикет лапши. Эл вскинула бледные брови. — Кто? Мистер Роквелл повернул голову. — «Голодные Игры». Сойка-пересме… нет? Да ты шутишь? Лицо Эл выглядело так, будто шутить она в этой жизни не умела. — Это же классика. На первую часть я даже ходил в кино с… удовольствием, — заверил мистер Роквелл. — Как можно не слышать о «Голодных Играх»? Тебя же эвакуировали из скорлупы изоляции. — И о чем фильм? — Не помню точно, я минут десять посмотрел. — Но вы же сказали, что ходили на него в кино. — Да, сказал, — бросил мистер Роквелл раздраженно, достав из шкафа пальто. — И почему не досмотрели фильм? — Иди домой, Арден. — Значит, он был не таким уж и интересным, — заключила Эл. — А вы говорите, что классика. Мистер Роквелл согласно закивал. — Собирайся домой. Эл угрюмо потопала за курткой. — Ответственное задание на время моего отсутствия помнишь? — окликнул мистер Роквелл. — Я оставлю тебе в столе древние книги, которые точно помогут нам в расследовании дела жрицы и ее жертв. Больше я такое доверить не могу никому. — Конечно, сэр. А как называются книги? Может я слышала. — Вряд ли. — Некрономикон? Книга Сойга? — «Магистр дьявольского культа», — ответил мистер Роквелл, закрыв дверь кабинета. — Там все про культ. И скосил серьезный взгляд. — Но это не точно. Эл кивнула и проводила директора штаб-квартиры мракоборцев взглядом, полным переполненности важным поручением. Мистер Роквелл строго кивнул в ответ и покинул общий зал, едва не улыбнувшись впервые за бесконечно дождливый день, до того, как закрылась дверь.

***

Зима в Дурмстранге грозилась добавить к географическим характеристикам острова уникальную особенность — «ниже уровня снега». Снегопад не прекращался, погребая замок под снежную шапку. Трещала крыша, высились устрашающие сосульки, в щелях завывал ветер, слегла с третьей волной гриппа вся школа. И средь всего этого я стоял у окна в восточной башне, в котором мигали огоньки гирлянд, сжимал в руках кружку чая и глядел на сыпавшиеся с неба снежные хлопья. В голове Бобби Хелмс пел про Рождество, и больше не было ничего — все прочее покинуло пределы разума. А потому мне потребовалось еще пару минут, чтоб принять эту реальность. Это не мягкие снежные хлопья пляшут за окном, а колючая метель завывает, не гирлянды бликуют в окне, а развешенные Сигрид маячки, улавливающие колебания темномагических угроз, в моем чае шипят три таблетки успокоительного, а близится не Рождество, а съезд Международной Конфедерации. Песня в голове звучала тихо и хрипло, как на заезженной старой пластинке, а я молча закрыл глаза и пожелал провалиться во тьму раз и навсегда. Декабрь не просто заканчивался — он пронесся мимо на реактивной скорости. И вдруг остановился и медленно-медленно затянулся, дав мне всецело насладиться осознанием того, на что я подписался. Как придурок. Вдобавок, с тем, как за пару суток с жаром и кашлем слегла половина школы, свободндоого времени на то, чтоб посмаковать катастрофу, у меня появилось как никогда много. — Пять минут позора, и договорюсь. — Но пред унывающими коллегами в учительской я был просто генератор оптимизма. — Да я за кредит без документов договорился, что я, за школу не договорюсь? — Пять минут? Ха. — Харфанг хохотнул и тут же зашелся таким кашлем, что заглох на минуту. А когда откашлялся и запил кашель жадным глотком горячего вина, пояснил сипло: — На съезд конфедерации магов приезжают несколько сотен членов делегаций. Первый день обсуждают торговлю, потом безопасность, потом культуру, потом состязания, потом образование. И если в осуждение чего-то за сутки не уложились, продолжают на следующий день. Ты нам на неделю, не меньше. Звук, с которым я воспринял эту информацию, был со стороны похож на предсмертный хрип цербера. — Не переживай, с истории магии я младшие курсы заберу к себе на трансфигурацию. А старшие, — Харфанг сжал трубку. — Белить потолок на четвертом этаже пойдут. Меня настолько легко и уверенно отправляли в неизвестность, будто бы уже засекали дни до того, как Дурмстранге наступят светлые времена. То ли в понимании, что хуже уже не будет, то ли надеясь на чудо, директор Харфанг был спокоен за мой успех. Я же, не имея ни плана, ни малейшего понимания, как вообще происходит этот съезд, был в панике. Как мой заикающийся тембр был способен с трибуны защитить Дурмстранг от закрытия — вот уж не знаю. Декабрь был мрачным. Учеников стало меньше — для некоторых каникулы начались куда раньше, когда перепуганные родители начали заваливать учительскую письмами с требованиями открыть путь для порталов, чтоб забрать детей с этой пороховой бочки. Зато участились министерские проверки — казалось, в ожидании съезда конфедерации министерство выжимало из Дурмстранга все до капли, пополняя себе стопку нарушений. Последний визит проверяющих случился накануне и затянулся до позднего вечера. И все злые боги хохотали. Мало того, что в одной из закрытых на замок классных комнат нашли целую коллекцию древних темномагических артефактов (а на вид просто какие-то глиняные дощечки пыльные), так еще и в лесу случилось очередное самовозгорание. Кольца пламени, опоясывающие центр чащи, расходились все шире, сжигая деревья, и все, кто наблюдали за пожаром из окон, знали — снова пожар начался от капища, и снова сам себе потухнет, когда ему вздумается. — Да сколько еще ждать? Чего? — пытался вразумить я. — Надо брать Раду за рога и отдавать под суд. Сама не говорит, как успокоить капище, так пусть из нее в камере выбьют. Но Харфанг, наблюдая за пожаром, настойчиво меня игнорировал. Ему декабрь дался с еще большим трудом, чем мне — мне предстояло краснеть и отдуваться, он же делал это круглосуточно. Вместе мы наблюдали за пожаром из окна-бойницы и, несмотря на ледяной ветер в лицо, горели оба: я — от ярости, он — от бессилия, дотлевал. Чего я ждал от Рады? Того глупого геройства, с которым я вызвался слушать укоры всего мира вместо слабого директора, который и дорогу-то не факт, что перенесет? Или твердого, но все такого же глупого, как-то, как саму Раду защищал Харфанг? До сторожки Саво Илича комиссия добиралась уже пять раз, и все равно что-то путало в лесу их следы… Понимал ли я Раду в ее страхе держать ответ? Еще бы, но понимал бы лучше, если бы точно знал, что смогу сбежать. Остров держал контракт, стал ее первой тюрьмой, и попытки спрятаться здесь были не решением, а агонией. «Я сдам ее сам», — думал я перед сном снова и снова. — «Сам. С трибуны и ни с кем не совещаясь. Страшно должно быть ей, а не совестно мне» Осознание того, что никого это не удивит, пришло гораздо позже — в комиссии, конечно, были придурки, но не настолько, чтоб среди немногочисленных учителей Дурмстранга найти, кого не хватало, и сделать свои выводы. В последний день, когда мое нервное напряжение уже барабанило в ритме рождественских песен, а плакать хотелось больше, чем жить, судьба напомнила, что ненавидит меня и нанесла роковой удар. Сигрид, которая первой просекла, что я не гений переговоров, а инициативный придурок, и согласилась сопровождать, была вынуждена остаться на острове — пожар на капище утих, но грозился вспыхнуть снова. — Главное, — складывая мне в рюкзак банки с консервацией, советовала травница. — Не волнуйся. Будь собой. — Не надо, — вразумил Харфанг. — А то сопрет что-то в первые три минуты и его точно выгонят. Так я, вооруженный стратегическим запасом соленых огурчиков и верой коллектива и направился ранним утром к порталу. — Ингар, — окликнул я хрипло того, кто вел меня сквозь сугробы на пристань. — Если я не вернусь… малой на тебе, забери его, возьми деньги с моей зарплаты и бегите на север, там вас не найдут. Я слабо тогда представлял, чем для меня закончится съезд конфедерации. Ингар обернулся, и я, увидев черную поволоку вокруг его прищуренных глаз, узнал в знакомом лице квиддичного тренера его вновь нарушившего договор духа-конунга. — Забудь, что я сказал, — выпалил я и, нехотя вынув руку из теплого кармана, потянулся к порталу. Короче говоря, мой путь в большую политику начался с того, что меня не впустили в место, где должен был проходить Ежегодный Съезд Международной Конфедерации Магов. — Сами вы «шнырь», мистер, — я чуть не плакал от нервотрепки, карабкаясь по пожарной лестнице высоко вверх по зданию люксового отеля. — Я же стараюсь! Меня вдруг захлестнуло все это, и я, в желании провисеть здесь, на пожарной лестнице, всю оставшуюся жизнь, прижался лбом к ее ледяной конструкции и зажмурился. Но, отдышавшись и вдув в чакры побольше воздуха, я шмыгнул носом и полез выше, пока не добрался, наконец, этаже на сорок пятом, по ощущениям, до единственного балкона с приоткрытой дверью. Сдвинув легкую занавеску, я заглянул в чей-то белоснежный номер. И, по ймав недоуменный взгляд пожилого джентльмена, оторвавшегося от ноутбука, и разинувшего рот, брякнул: — Не подскажите, где здесь метро? Нет? Джентльмен моргнул. Я моргнул в ответ. — Ясно. — И, по пути открутив от виноградной грозди ягодку, направился к выходу так, будто все шло по плану. Это было, без преувеличения, одно из самых роскошных мест, где мне доводилось бывать. Учитывая, что я жил в Паучьем Тупике, а работал в Дурмстранге — это было самое роскошное место. С высоты второго этажа я смотрел на неброско-синие стены холла, белоснежный потолок с аккуратной лепниной и изящный изгиб лестницы, ведущей наверх. На тонких нитях покачивались едва заметные светильники, в самом центре, за стойкой регистрации, похожей на кусок ледяной глыбы, была рождественская ель. Но сотканная из тысячи тончайших бронзовых проволок — такой она была, странной, скромно украшенной и цепляющей взгляд. Воздух пах… богато — приятной парфюмерно свежестью. Я оглядывался, упирая руки в прохладное лестничное ограждение. Даже на миг представил, что в таком отеле я потому что в отпуске, делаю, что хочу, а не случайно, залезший в окно, чтоб вскоре краснеть и заикаться в защиту Института Дурмстранг. И так отвлекся, что не сразу заметил, какой внизу творился дурдом. То и дело вспыхивали камины, из которых выходили друг за другом волшебники. Летали ключи над стойкой регистрации. Гудели голоса толпившихся волшебников, парил и путался багаж — чемоданы толкались, тесня на лестнице спускающихся людей. Тут-то я начал понимать, что, наверное, надо бы спуститься и взять ключик от комнаты, где мне предстояло дождаться выступления, и я, пока спускался в холл, на семь потов изошел. Все эти волшебники, не меньше пятидесяти! Они спорили, заполняли какие-то свитки, показывали какие-то бумаги, громко здоровались и о чем-то говорили — тусовка, самая настоящая тусовка, и я в ней чей-то непонятный друг, которого невесть зачем пригласили. Я думал. У меня нет вещей — у меня рюкзак, в нем не факт что есть паспорт, но есть закрутки травницы Сусаны, мне не выдали никаких бумаг (что за бумаги???), не сказали, как это все вообще проходит… Предобморочно добравшись до толпы, я глазел и пытался выискать такого же бедолагу, чтоб держаться вместе, или кого-то взрослого, кто возьмет за руку и все за меня сам сделает. Но одни болтали, одни ругались, одни строчили что-то в свитках, одни уже шагали вслед за багажом, а вокруг хлопали порталы, открывались двери, искрились камины — волшебники все прибывали! Я был такой маленький и бедный, а они — такие все взрослые и умные. И я почти опять начал хныкать, сжимая лямки рюкзака, как последнюю в этом мире защиту, как увидел в этой суете смутно знакомую фигуру. Это была высокая блондинка с длинным лицом, которая повсюду бегала, как не успевающая за добычей хищница. И смешно так бегала — тонкие ноги, торчавшие из-под узкой юбки широко переступали, будто она перепрыгивала канавы. То к стойке подбежала, то кого-то за руку выдернула, то жестикулировала, и когда этот шквал повернулся на миг, я узнал тревожную даму из Северного Содружества, отвечавшую за суету церемоний. — Лора! — я вспомнил и ее имя, и все ее дерганные жесты, с которыми она меня тягала по кабинет в преддверии награждения Орденом Мерлина. И бросился к ней, как к потерянной сестре. Вот кто меня возьмет за руки и проконсультирует что куда! Но эта тревожная Лора, как раз на кого-то наоравшая, и тут же слащаво заулыбавшаяся гостям, повернула голову и сказала: — ТЫ! Я пискнул. — Что ты здесь делаешь? — Дама, угрожающе стуча каблуками, бросилась навстречу. — Не стой на месте, мы уже опаздываем, бери вот это… Она взмахнула палочкой, и мне, едва успевшему подхватить, с трудом удалось удержать огромную коробку. — Всем членам делегации по комплекту: записная книжка, перо, кружка и шоколадка, — наклонившись ко мне, отчетливо пояснила тревожная Лора. — Все уже сложено, красные пакеты — для глав государств. Книжка, перо, кружка и шоколадка. Есть? Я моргнул в недоумении. И не сразу понял, что тревожная Лора меня не узнала! Приняла за одного из помощников! Не узнать того, кто в момент награждении продал награду! Что за жизнь у этой женщины? — Ты меня понял?! — Она тряхнула меня за плечи. И я, испугавшись, закивал. Лора меня развернула и толкнула к лестнице. — Записная книжка, перо, кружка и шоколадка, — как мантру, бубнила она. — По комплекту в руки. Пошевеливайся! Чуть не упав на ступеньки, я испугался больше за коробку с сувенирами, чем за себя. — Записная книжка, перо, кружка, шоколадка, — бормотал я себе под нос. И, поднявшись на пролет, опустил коробку и расстегнул рюкзак. — Хуй ты угадала, Лора. Все мое. И в тот момент, когда я запихивал в рюкзак пакеты с сувенирами и распихивал шоколадки за поясом, меня робко тронули за локоть. Перепугавшись, что это или та самая охрана, что не пускала в отель, или та самая Лора, что за сувениры меня четвертует, я дернулся, чем очень испугал трех незнакомых женщин и почтенного дедушку, облаченных в одинаковые зеленые мантии с вышитыми на них узорами в виде зеленого пламени. — Че? — выдохнул я, так и застыв с кружкой и шоколадкой. На меня глянула волшебница. Потом глянула в раскрытый разговорник, который держала. И что-то сказала негромко, очень тихо. — Че? — я пригнулся и заглянул в разговорник. — Куда надо? Волшебники в мантиях показали мне ключи с бирками. — Комнаты? Мне в ответ моргнули в недоумении. Я, в таком же недоумении, медленно спрятал кружку с шоколадкой, застегнул рюкзак и выпрямился. — Это… И очертил пальцами большой квадрат. — Да? Удивительно, но мне тут же закивали. Я недоумевал еще больше. — Похуй, идем, там разберемся. Идем-идем, — я поманил группку за собой. — Дай ключик. На. Я протянул женщине сувенирное перо и, думая, где здесь номера, и где искать комнату номер четыреста три, повел своих новых друзей вверх по лестнице. Не знаю, как и с какой скоростью по отелю перемещалась тревожная Лора, но она буквально минуту назад была еще внизу, и вот мы встретились, когда она бежала по коридору четвертого этажа навстречу. — Так, — она схватила меня за рукав. — Корейцы-заклинатели уже у тебя. Я обернулся на волшебников позади и переглянулся с их дедушкой. — Да, — и ответил не очень уверенно. — Отлично, веди в номер и возвращайся, там такое… ох, мы уже так опаздываем! — Понял. Лора умчалась, сверяясь с наручными часами, а я повел делегацию дальше. У дверей в нужный номер мы и расстались — долго и медленно друг другу махали на прощание. И не успел я спуститься в холл, как снова столкнулся с тревожной Лорой. — Быстро-быстро, — подгоняла она. Бедная, аж синяя была от напряжения, с блузой своей сливалась. — Делегация из Уагаду ждет уже пятнадцать минут, их никто не понимает… — Откуда? — только и успел спросить я, как уже был подтолкнут вниз по лестнице. И сверху вниз смотрел на очень высоких людей. Ближе всех ко мне стоял сурового вида темнокожий мужчина не то в платье, не то в мантии с вышивкой у горла. Волшебники были с посохами, и близко не похожими на те, которые я привык видеть в Дурмстранге. Их посохи были щедро отделаны перьями и подвесками. На шее мужчины, глядевшего на меня сверху вниз, был причудливый узор из мелких шрамов. А также болталась длинная нитка с нанизанными на нее… чьими-то зубами. Я осторожно поздоровался. Делегация не шелохнулась. Я нервно сглотнул. — Да не надо! Да ла-а-а-адно! — Я совсем смутился, когда мне мало того, что вручили какой-то фрукт, похожий на колючую зеленоватую дыню, так еще и на шею повесили деревянные бусы с кристаллами. Бусы позвякивали и грели грудь даже через куртку. — Спасибо… Отвязные ребята в этой Уагаду, мы пока поднялись по их номерку на ключе, на пятый этаж, и заблудились трижды, и шоколадку поделили, и потом еще час туалет искали в этом отеле. Сурового вида мужчина смачно расцеловал меня в обе щеки и ушел в номер, но я, постучав снова, презентовал ребятам сувенир из самого Севера. — Дарю. С баночкой, — заверил я, всучив главному в делегации банку с консервацией Сусаны. — Дурмстранг. Я стукнул себя в грудь. Меня поняли и, почтенно поклонившись, снова расцеловали в обе щеки. И не успел я повернуться, как снова тревожная Лора меня сцапала. — Итальянцы приехали, — едва не падая в обморок, прошептала она. — Все, я иду. — И я пошел. Лора тяжело дышала, оттягивая жабо на блузке. — Вот, — и прошипела, обернувшись на подбежавших помощников. — Берите пример, хоть кто-то здесь работает на совесть! — … И когда денег нет, не просто нет, а вообще нет, когда твой дом похож на притон, и завтра его может не быть за долги… когда ты идешь по улице и понимаешь, что ты проебался везде: ты плохой отец, плохой сын, плохой друг, плохой человек — у тебя нет будущего, только груз прошлого, и вообще тебе жить осталось неделю, и ты идешь, возвращаешься в свой дом и к своей жизни, думая о том, как бы завтра не проснуться так, чтоб не плакала мама, в наушниках звучит это слово, которое через десять непонятных кажется смыслом. Феличита. Феличита — это «счастье» по-вашему. И ты живешь. Еще один день, снова и снова. Я поднял взгляд на обращенные ко мне лица. — Вы — хорошие люди. Благослови вас Бог за Аль Бано и Ромину Пауэр. Такие хорошие люди, действительно. И выслушали, и кивали, и комнату мы вместе нашли. Даже жаль было прощаться. — Ну, как говорится, бонжорно, моцарелла, — я сжал кулак на прощание. — Мне пора. — Ящик с минералкой — в зал, быстро, бля! — кричал я, негодуя от того, что пока здесь все работают и дышать забывают, эти недо-помощники ушли пить кофе с булочками. — Я тебя сейчас в рогалик сверну. Комната — бутылка, комната — бутылка! Бегом, с-с-с-сука, мы опаздываем! Списки? Где списки? Я готов был крушить отель, если бы тревожная Лора не сцапала меня за локоть. — Пришла весть из министерства. Тебя, — прошептала она мне в ухо. — Переводят на должность в отдел международных связей. Ахнув, я повернулся к ней. — Это серьезно? — Да, с понедельника Хродгар тебя забирает. — О Боже! — у меня задрожали руки. И закружилась голова. — Все, — Лора кивнула. — Работаем. — Работаем. Где эти китайцы? Только они не заселились. — Как всегда. — И не говори, я сейчас знаешь, что сделаю? Просто, если в течение получаса они не регистрируются, не заполняют бланк… — Как все. — Как все. Если через полчаса они этого не делают, я просто тушу камины, закрываю отель, и мы больше никого не ждем. Лора глубоко кивнула. — Мы не будем менять наше расписание. — Не будем, мы не вчера все это запланировали. Это просто наглость. — Вот именно. Ждем полчаса. — Полчаса, я засекаю. Этот день пронесся мимо быстрей, чем весь декабрь. Я забыл, как упал в кресло и прижал ко лбу холодную бутылку с содовой, прежде, чем мобильный телефон зазвонил снова. — Что? — я аж подпрыгнул в кресле. — Где сувенирные шоколадки? Как пропали? Ищи под стойкой. Как нет? Сука… Я глубоко вздохнул. — Какая сука спиздила сувениры? Вы думаете, это шутка? Да я… подожди, вторая линия. Да, Лора. Я не знаю, кто унес. Спокойно. Спокойно, я сказала. Контакт поставщика сюда. Да похуй на шоколадку, нам нужна их официальная этикетка, с этим штампом, шоколадки купим где угодно и дешевле. Контакт сюда. Все, я перезвоню. — В нервном напряжении я принялся расхаживать по лобби мимо столиков. — Боже, дай сил пережить этот день… Телефон пиликнул сообщением, и я лихорадочно набирал пересланный номер, как скосил случайно взгляд на собственный рюкзак. Он был прислонен к стене, будто позабытый, и в тот миг, как я узнал, что это действительно мой рюкзак, с кривой нашивкой, перед глазами будто в обратной перемотке пронесся весь этот идиотский день. Шоколадки были в моем рюкзаке. А я…я не работал здесь, на Северное Содружество, на Лору Дюрнхольм. Я приехал на съезд и потерялся. Усталый до опустошенности, я, как бренная оболочка лузера, я вернулся за свой дальний столик, полный каких-то списков, открыток и заметок, и беспомощно опустил голову на раскрытый блокнот. В кармане зазвонил телефон, а я лишь зажмурился. «Ну какой же идиот», — билось в голове неутешительное. У меня ни плана, ни тактики, ни даже листочка с речью, а что я делал весь день? Готовил отель к важнейшей в мире конференции, потому что готов был здесь любым инородным телом, лишь бы забыть, что здесь деле на самом деле? То самое чувство, когда глаза плачут, рот смеется, а попросить у бармена «два по сто» нельзя, потому что я завязал! Телефон в кармане звонил и звонил, завтра обещало быть начало, и я зажмурился в ужасе, потому что потерял еще один день. И, открыв глаза, увидел средь прочих, на другом конце лобби фигуру, которая обернулась ко мне на невесть какой звук. Фигура, до конца не веря, так же, как и я, и уж точно не ожидая (так же, как и я), медленно поднялась с высокого барного стула. И я, спеша навстречу в узких проходах меж столиками и креслами, уже не слышал ни звонящего телефона, ни голосов в лобби, ни голосов в голове, заверяющих, что все потеряно. Я не знал, что такое Международная Конфедерация Магов. Не знал ее масштабов. Не знал, кто там будет, кроме меня самого. И даже не успел вглядеться в лицо — бедро больно толкнуло чье-то кресло, и вот меня жадным рывком обняли крепкие руки. И я, упав на выдохе в плечо, вдыхал сладкий запах зова — но только мой, какой-то не такой, как у всех. У него была текстура: теплая кожа, колючая щека, шершавый шрам на шее, жесткая ткань пиджака. И я, сжимая это все вместе, чтоб утонуть и перестать здесь быть, крепко зажмурился, на случай, если это сон. Мы были знакомы больше десяти дет, и никогда прежде он не обнимал меня так. Не с холодной шутливостью, не с шутливой брезгливостью, а как утопающий спасательный круг — у меня каждая косточка хрустнула, а мурашки, что пробежали галопом под футболкой, оставили волну тепла. Скучал ли самый главный мракоборец МАКУСА хотя бы в половину так, как его не хватало мне за эту промозглую осень и молниеносный декабрь? Ни единого сказанного слова, ни улыбки, ни взгляда — я не видел его лица, лишь натянувшийся на плече пиджак. И знал, что — да. Он не ждал встретить меня здесь и сейчас, но ждал когда угодно. Я снова зажмурился, чувствуя, как горечь и тревога беспомощно дрыгаются где-то внизу. Внутри осталась лишь горячая пустота — ни волнения, ни страха, ни усталости, лишь блаженное спокойствие, заставляющее жмуриться сонно и вдыхать знакомый запах. Сперто дыша в полукруглый рубец на шее, я тогда понял, в этом людном и вдруг затихшем для мня лобби, что все же могу ответить честно на вопрос, который все это время оставался без ответа. Я тоже.