Игры в богов

Фонарик мигнул еще раз и потух с концами. Тряхнув его раз, потом другой, и так сильно, что в запястье что-то отозвалось болью, Роза Грейнджер-Уизли с сомнением скосила взгляд на единственный в коридоре источник света. Источником света были свечи. — Чудненько. Сюда, в огромную и холодную резиденцию, похожую на покинутый музей безысходности и скуки, добрались и невыносимый сквозняк, и доставки продуктов, и сама Роза, но технический прогресс добираться не спешил. Свечи не освещали. Они подсвечивали своим крохотным огоньком не более пары дюймов пространства. Свечи были не теми, что так популярны у волшебников: несгорающими, ярчайшими, приятно пахнущими и не капающими воском на поверхности. Это были не те свечи, пары штук которых достаточно, чтоб осветить большую комнату так, чтоб легко в этом свете можно было читать. Здесь были обычные свечи, старые, чем-то удушливо и затхло пахнущие. Их было множество: и парящих под потолком, и капающих воском на поверхностях, вот только в коридоре все равно было темно — ничего толком эти свечи не освещали, лишь мигали дрожащими от сквозняка огоньками и отбрасывали на стены тени. Сунув потухший фонарик за пояс, Роза вытянула руку к подсвечнику. Удалось его поднять не с первого раза — бронзовый подсвечник так долго простоял на одном из бесчисленных столиков, что прикипел к нему закаменелым налетом. Огонек свечи дрожал, и Роза, осторожно пытаясь отлепить подсвечник от столика, вдруг задержала взгляд на зеркале перед собой. Ее веснушчатое лицо выглядело неуверенно и даже настороженно. Но совсем не свои лохматые кудри в зеркале Роза засмотрелась, так, с замершим от напряжения сердцем. Позади нее изменилась картина на стене. В полотно, на котором была изображена обвитая плющом беседка, пробрался кто-то бледнолицый и белокурый. Он, повернув голову, глядел с секунду не то в зеркало, не то на виднеющуюся в нем Розу, и вдруг издал жутчайший звук. Не то плач, не то мычание вырвалось из широкого рта, в котором виднелись редкие кривые зубы, и Роза, вздрогнув от макушки до пят, крепко зажмурилась. — Просто чудик с портрета, — шептала она. — Просто инцестный чудик с портера в холле. Все портреты в холле были по-своему жуткими. На них белокурые и похожие друг на друга Малфои перешептывались и надменно скалили бледные лица в высокомерных полуулыбках, но этот Брутус… Кажется, его звали Брутус, так было написано под рамой. Жуткий и больной, издающий странные звуки и капающий слюной из приоткрытого рта, он, как ребенок без присмотра, не сидел на месте и постоянно перемещался из картины в картину в поисках компании. Его лицо кривилось то там, то здесь, и смешно было днем, а вот когда темнело… Стряхнув с руки паука, который растянул паутину меж рамой зеркала и витой свечой, Роза резко отодрала, иначе и не сказать, прилипший к столику подсвечник. И, медленно ступая, боясь задуть огонек, подсвечивала себе путь. Под ногами бугрилась пыльная ковровая дорожка. Двери вокруг были закрыты, и судя по всему, закрыты давно — Роза то и дело отряхивала ладонь от пыли, которой были покрыты дверные ручки. Она искала то, не до конца понимая что, но догадывалась, что приблизилась в тот вечер так близко, что разгадка была буквально за дверью. Дом чувствовал это, и пытался как мог сохранить свою тайну. Он пугал Розу. И в тот миг, когда та остановилась у высоких двойных дверей, таких же запертых, как и все прочие, Роза, склонившись и подсвечивая себе свечей, прошептала: — Бинго. На дверных ручках пыли не было. Кто бы не закрыл двери на ключ, он заходил сюда и не раз. И даже не два. За те четыре ночи, что Роза провела в резиденции, отрезанная от внешнего мира непогодой и отговорками, чтоб остаться подольше, она то и дело наблюдала за тем, как напротив ее комнаты в другом крыле зажигается и виднеется в высоких окнах помещения на втором этаже тусклый свет. Роза пришла куда надо — подсказала интуиция. И одновременно куда не надо — так, стоило ей протянуть руку к двери, как где-то в конце коридора за спиной послышался короткий детский смешок. — С-с-сука, — прошипела Роза, дернувшись так, что чуть не выронила подсвечник. Звук, с которыми кто-то пробежал по коридору и сбросил на пол вдребезги разлетевшуюся вазу, пронесся по этажу эхом. Роза, выпрямившись, резко обернулась. — Я же тебе ноги сломаю, когда поймаю, зараза маленькая, — прорычала она себе под нос, сжав подсвечник, как орудие, которое вот-вот полетит в голову маленькой шутницы, если она захихикает в темноте снова. Роза не любила детей. Особенно смеющихся в странных домах по ночам. Особенно, когда она пытается тихо и незаметно кое-что разнюхать. — В доме есть призраки? — спросила Роза первым же утром у хозяина резиденции. — Они безобидны, не обращай внимания. Ни маньяков, ни сумасшедших, ни обозленных в моем роду не было, — отмахнулся Скорпиус, подняв чашку чая над блюдцем. — Кроме, пожалуй, пра-прадеда Септимуса, которого отравили сыновья, чтоб заполучить наследство. Кажется, он поклялся прирезать каждого, кто посмеет переступить порог этого дома… Призраков Роза не боялась. Тем более, что ни одного пока еще не видела, лишь слышала эту хихикающую в темноту девочку, всякий раз, как отходила от своей комнаты на приличное расстояние. — Ну хорошо, — Роза размяла шею. Детей она не любила. Но огляделась, водя подсвечником. — Я сыграю с тобой в прятки. То, что девочка не пугает, а хочет поиграть, Роза выяснила вчера ночью. Вчера призрак, напомнив о себе в этом же коридоре, коротко хихикнул и принялся громко отсчитывать от десяти. Роза спохватилась на «четверке» и не придумала ничего лучше, чем спрятаться обратно в своей комнате (которую закрыла изнутри на замок и не покидала до самого рассвета). — Но если я выиграю, — слушая, как шлепают шаги, произнесла Роза. — И найду тебя… Шаги заглохли. Роза обернувшись, увидела, как за ней наблюдает выглядывающая из-за угла фигурка. — … ты откроешь мне двери. Идет? Взгляды встретились. Роза, глядя в конец коридора, глядела, как подрагивают на сквозняке длинные и невесомые белые волосы девочки. — Десять, — объявила Роза, отвернувшись к стене. — Девять… И снова послышались шаркающие по ковровой дорожке шаги. Эхом прокатился тихий смешок. — Восемь. «Играть в прятки с призраком ночью в доме, где негде прятаться, и вве двери закрыты — третья в топе твоих худших идей», — думала Роза сокрушенно. — Шесть. «Но если ты в дурдоме — веди себя, как в дурдоме». Обратный отсчет заглушало громкое тиканье часов. Честно досчитав до конца, Роза снова попыталась дернуть дверь перед собой — дверь все так же поддавалась. — Хорошо, маленькая сучка, — прошипела Роза, но объявила уже громче и веселее. — Я иду искать! «И пиздец тебе, когда найду!» Роза не любила детей. И настолько этого не скрывала, что имея в родственников бесчисленное количество Уизли, плодившихся, как кролики, никогда не сидела ни с чьим ребенком — безопасней доверить чадо оголенному проводу и стае дикий собак, чем тетушке Розе. Но Роза честно играла в прятки. Пряталась девочка плохо. Путь тянул Розу обратно по коридору по следам пребывания призрака: вот дымила ненароком задутая свеча, вот загнутый край ковровой дорожки, а вот косо повернутый стул. Подсказывали портреты, кивками указывая дорогу. Путь вел в другое крыло — далеко убежала девочка, успев за десять секунд. Путь вел обратно в комнату Розы. Что бы ни скрывалось за высокими закрытыми дверями, дом не хотел, чтоб журналистка совала туда свой конопатый нос. Окно неподалеку от комнаты Розы, было завешено плотными шторами. У окна край ковра снова был задранным, а из-под шторы торчали круглые носки лаковых туфелек. Дернув штору, Роза нависла над девочкой, и глазом не моргнувшей, когда ее отыскали так быстро. Впервые увидев ее так близко, Роза застыла. «Ты не призрак» — озарила очевидная мысль. — «Ты не… просвечиваешь» Девочка просто была очень и очень бледной. И нездоровой на вид: тоненькой, без капли румянца на остром лице. Роза сжала пальцы на ее плече. Пальцы, чувствуя костлявый сустав под прохладным шелком блузки, дрогнули. «Она живая», — думала Роза, впрочем, меньше бы испугавшись, если бы было наоборот. — «Чей это ребенок?» Блузка с рюшами, широкая лямка вельветового сарафана, мягкие волны серебристых волос на плечах — рука Розы чувствовала все это, а не зыбкий холод, как от призрака. Здесь не было детей, но за шторой от Розы прятался самый настоящий ребенок. Чуть старше десяти лет, странный, не спящий по ночам и обладающий… специфическим чувством юмора, но он был настоящим! «Та-а-ак! Плевать-не хочу знать-потом!» — Роза отмахнулась и завертела головой, отгоняя лезшие в голову мысли. — Я выиграла, — объявила она. — Откроешь мне те двери? Девочка моргнула. — Нет, — и произнесла вдруг. Голос у нее был негромким, но звонким. — Ты не выиграла. — Я же тебя нашла. — Но не ты водишь. Роза нахмурилась. — А кто тогда? Позади потухли свечи. Застыв и прислушавшись к едва слышному скрежету, звучавшему сверху, Роза не сдержала судорожного выдоха — что-то двигалось, быстрое, сильное, по потолку, царапая его и отбивая лепнину. На ковровую дорожку сыпались струйки пыли и мелкие камешки. Девочка подняла взгляд вверх и растянула тонкие губы в короткой косой улыбке. Чувствуя, как за шиворот капает что-то теплое и вязкое, Роза медленно задрала голову и не успела вскрикнуть — широко раскрытая пасть клацнула, а длиннопалая когтистая рука сжалась на ее голове и резко дернула вверх. Вскочив в кровати, будто вышвырнутая из собственного кошмара, Роза долго сидела, зажав рот дрожащими руками, и дышала в ладони. То, что капнуло во сне на лоб, было не слюной из распахнутой острозубой пасти, а воском. Треклятым воском от этих чертовых старых свечей — те, что висели под потолком над кроватью, были зажжены и капали. На пол, на кровать, на лоб — теплый и мгновенно застывающий воск капал, и Роза, утерев засохшие капли со лба, сгорбилась в кровати. — Все в порядке, — Роза похлопала себя по щеке. — Полный порядок… да. Укутавшись в одеяло, Роза встала с кровати и, нашарив на тумбочке волшебную палочку, прошептала заклинание. Оно осветило комнату ярким лучом куда сильнее, чем две дюжины расставленных свечей. И, разумеется, в освещенной чарами комнате не сыскались ни призраки, ни девочки, ни монстры на потолке. В картине на стене успокаивающе шумело море, а не кривлялся и мычал прародственник Брутус, а дверь в комнату была закрыта, надежно подперта стулом, за дверной ручкой надежно было заткнуто свернутое в тугой валик полотенце. Комната была закрыта, никому в нее было не попасть. Не то чтоб Роза боялась, что под покровом ночи к ней вломится Скорпиус (хотя, черт его знает, он разведен). Скорей опасалось, что за ней приглядывает тот третий, который жил в резиденции вместе с ними. — То есть, — протянула Роза. — Ты здесь один? Скорпиус кивнул. — Не страшно? — Бывает, — признался он. — Но здесь никого нет. Это все в голове. «Пиздишь, Малфой», — думала Роза с каждым осторожным шагом все уверенней. — «Кто-то третий здесь есть» Эта глупая упертость стала ключевой мыслью. Виной всему были тревога, так и витавшая в стенах вместе со сквозняком, и окна. На окна второго этажа, что виднелись прямо напротив, в противоположном крыле, Роза и глядела, кутаясь в одеяло. И снова в этих окнах: высоких, увеченных острой аркой вверху, виднелся свет — там горели свечи. А в этот раз, когда еще дыхание после ночного кошмара не успокоилась, Роза готова была поклясться — кто-то смотрит на нее из этих окон, так же, как она глазеет в них. Роза резко задернула шторы. И, забравшись обратно в кровать, уселась повыше на подушках. Раскрыв на коленях блокнот и перелистнув отмеченную закладкой страницу (на которой уже само по себе исписывало четвертый лист полученное от Скорпиуса интервью), Роза повертела в руках карандаш. И на пустой странице, ожидающей команды и проступающей тут же исчезающими вопросительными знаками, решила еще раз подытожить: «Кто живет в северном крыле?» Доставки опаздывают, запас свечей явно ограничен. Свечи были обычными, старыми и быстро сгорающими — их зажигали лишь в жилых комнатах. Жилых комнат две — спальня хозяина, теплый каминный зал, служивший и гостиной, и столовой; а также гостевая — только они и отапливались, и только они были открыты. Никакой загадки в том нет — в доме очень холодно, камины старые, и за открытым огнем нужно приглядывать, пока вся эта ветошь, что раньше была мебелью, шторами и коврами, не вспыхнула от первой же искры. Третий этаж был закрыт на замок — лестница закрыта перегородкой. Спальня Скорпиуса была первой от парадной лестницы, и заглядывать туда у Розы не было никакого желания. Выделенная же ей самой комната, была нежилой и ледяной, пока не зажгли камин. Она находилась в конце южного крыла, и хозяин позаботился о том, чтоб специально или случайно, но Роза оказалась как можно дальше от закрытых дверей, тех, на ручках которых нет пыли. Но не подумал, что окна далекой комнаты будут выходить прямо на северное крыло, как раз в том месте, где резиденция огибала скалу. Кто жил за закрытой дверью в северном крыле, где по ночам свечи горели постоянно, Роза могла лишь догадываться. Как и о том, что было в той комнате — все, что она смогла разглядеть в окно — высокие не то колонны, не то подпорки, не то торцы шкафов. Не менее сотни свечей нужно, чтоб осветить это помещение — судя по тому, как тянулись эти высокие арочные окна, оно было огромным, больше похожим на зал, чем на комнату. Ах, и еще свечи… здесь старые свечи, обычные и восковые, скорей рябящие огоньками, чем освещающие, а окна в северном крыле освещены были так ярко, будто под потолком парило не меньше тысячи огарков. Зачем тратить столько свечей, которые явно в большом здесь дефиците, чтоб освещать закрытую комнату? «Скорпиус» — Роза, написав имя, принялась покусывать стертую резинку на кончике карандаша. Тяжелый период — очевидно. Депрессия — более чем очевидно. Иначе этот тип работу не бросит: политик из него куда лучший, чем семьянин — это не скрыть скромной должностью в консульстве и поутихшими амбициями. И он отправился сюда в одиночку? Сюда — в место, которое ни разу не настраивает на позитивное мышление и не лечит флюидами душевные раны? Привести это место в порядок? Логично было бы, ведь поместье Малфоев наскоро подлатали после нападения дракона, но Скорпиус отправился сюда один. Домовых эльфов здесь нет, иначе вопрос холода, пыли и ветхой скрипучей мебели был бы решен в первые сутки. Еда здесь съедобная, но простая — готовит сам? Возможно, и возможно только для Розы — сам-то хозяин больше пьет, чем ест, и вот уже не первый ужин Роза наблюдает за тем, как его тарелка остается едва тронутой. Дом действительно очень стар и слишком долго простоял пустым, но Скорпиус не справится в одиночку — здесь нужна бригада хороших ремонтников, а не апатичный аристократ. Неизвестно, сколько Скорпиус провел в этих стенах, но не сказать, что резиденция выглядела хорошо. Интервью — ничего особенного, лишь завуалированная многословная просьба оставить его в покое. Он не рад, но и не гонит Розу — терпеливо ждет, когда метель за окном утихнет. Он спокоен и вежлив во время интервью, но… — Забыла в каминном зале, — произнес Скорпиус вчера утром, протянув Розе ее блокнот. Который совершенно точно оставался на ночь в сумке у кровати. Комнату Роза решила запирать тщательней. «Призраки» Их здесь не было. По крайней мере днем. Но поздно вечером кто-то играл на старом расстроенном фортепиано — на его звуки Роза и заглянула в каминный зал снова. Кто-то играл, а Скорпиус, наблюдая за тем, как невидимые пальцы нажимают на клавиши, повернул голову. — Хочешь секрет? — произнес он это легче, чем днем вообще все, что говорил. — Не под запись. Роза кивнула, не сводя с его расслабленного, и даже чересчур, лица внимательного взгляда. — Я здесь в заложниках, — шепнул Скорпиус, заглушив голос глубоким глотком содержимого стакана. — Так… получилось. Роза не была уверена, что это ей не приснилось. Утром все внимание было приковано к потолку. Роза, задрав голову, долго изучала длинную трещину, что тянулась от пыльной лепнины в виде сплетения трех лилий. Трещина была прямой и причиной ее было скорей беспощадное к дому время, чем острые когти. Вспомнив отчетливо звук, с которым быстро приближалось нечто, Роза поежилась: треск штукатурки, шарканье плотной ткани, хриплая отдышка сверху… Но голова Розы оставалась на плечах, она проснулась этим утром, а на потолке не было следов от когтей, а значит, это был всего лишь сон. Снова. Задержав взгляд на загнутом крае ковровой дорожки у плотно завешенного окна, Роза сжала руку на пыльной шторе и резко сдвинула ее в сторону. За шторой ожидаемо никто не прятался, и Роза зажмурилась от внезапного света, проникшего в темный коридор — тем утром метель закончилась, и оставаться в резиденции поводов не осталось. — Слава Богу, — буркнула Роза. И резко обернулась, когда где-то далеко в конце коридора прозвучал топот ног и тихий детский смех. «Ничего», — думала Роза. — «Вечером меня здесь уже не будет». Оставалось лишь надеяться, что трансгрессия на станшцию не окажется бессмысленной. Метель закончилась, но запустились ли поезда, единственный способ покинуть это место, Роза не знала. А пока не так мучала себя сомнениями, как спешно зарисовывала величественное родовое древо, украшавшее всю стену в холодной гостиной. Камин не был зажжен, и пахло в гостиной затхлой сыростью. Что-то скреблось в стенах — может быть, крысы, а может быть призраки. И, несмотря на то, что гостиная оказалась открыта, а руками в ней любопытная репортерша ничего не трогала, никогда прежде Роза не ощущала себя воровкой сильнее, чем когда пристально изучала родственные связи благороднейшего семейства на гобелене. «Если ты призрак, а ты призрак, маленькая дрянь», — думала Роза, лихорадочно записывая имена. — «Ты должна быть привязана к этому месту. Ты точно родилась здесь и точно у кого-то из этих казнокрадов — ты похожа на них всех вместе взятых» Идея была хорошей и по-своему логичной, но успехом пока и не думала увенчаться. Многочисленные портреты в гостиной шипели и ругались — явно не были рады ни компании Розы, ни такому пристальному изучению своих родственных связей. И причина тому была. — Маленькое уточнение, — протянула Роза, указав карандашом в портрет супружеской четы. — Вы своим детям приходитесь отцом и матерью, как родители, или троюродными дядей и тетей, как кузены друг друга? Белокурые волшебник и волшебница, похожие даже одинаковыми черно-зелеными одеяниями, одновременно выплюнули в адрес Розы ругательства. — Гребанные извращенцы, — отозвалась Роза. Даже в странном доме с призраками, ползающими по потолку демонами и тайными комнатами она не считала необходимым сдерживать негодование. — То есть, вы живете рядом с портретом этого Брутуса, видите его каждый день, и такие: «Похуй, сестра, пиздуем под венец, это отличная идея»? Ей в ответ гоготнул со своего портрета просто гигантский толстяк, восседавший на подушках в окружении сыров, фруктов и кувшинов с вином. Толстяк, которого некогда звали, судя по подписи под рамой Абраксасом Малфоем, был настолько огромным, что его живот свисал до самых колен, отчего ноги казались крохотными и торчащими. — Ничего смешного, — процедила Роза, наблюдая за тем, как смех толстяка резко переменился кашлем, а кашель тут же — гигантскими глотками из кувшина. — А вы вообще развелись, шах и мат. Скорпиус и Доминик на своем портере недоверчиво переглянулись и, повернувшись к Розе снова, дружно продемонстрировали средними пальцами неприличный жест. — Что ты здесь ищешь? — послышалось позади звонкое. Роза обернулась. На пороге стоял Скорпиус, изучая ее и гобелен на стене таким взглядом, будто видел впервые. — Здесь было открыто, — ответила Роза. — Да. Сегодня хочу заняться камином. Дымоход забит, буду здесь… упражняться. — Сам? — недоверчиво уточнила Роза. Скорпиус выглядел не очень уверенно. — Ну, — протянул он, оглядывая закопченный камин. — Хуже не будет. Так, что ты… Роза снова повернулась к гобелену. — Про призраков ты не шутил, верно? Скорпиус уклончиво пожал плечами. — Боггартов здесь хватает. Один поселился у меня в спальне, в матрасе. Первая ночь здесь выдалась… тяжелой. — А девочка? — Девочка? Роза снова повернулась к гобелену. — Здесь по ночам бегает девочка и… «Ее ползучий острозубый друг», — чуть было не вырвалось. — … и она смеется. Не скажу, что это пугает, но некомфортно, когда кто-то за спиной хихикает. Ночью. И я подумала, — Роза обвела гобелен пальцем. — Что это какая-то твоя пра-пра-сестричка или бабушка в детстве, вот и пытаюсь ее отыскать на родовом древе, чтоб потом найти ее портрет и спросить, какого хуя ей нужно и что, блядь, смешного в коридоре. Скорпиус вскинул брови. — Какая девочка? — Малфой, кончай устраивать здесь «Сияние» и «Ключ от всех дверей». У тебя не выйдет меня напугать, тем более что я вечером уезжаю. А ты — остаешься, поэтому, на твоем месте, я бы не бровки хмурила, а изучала портреты родни, чтоб отыскать призрака и попробовать с ним… ну не знаю, договориться. Тебе здесь жить, — напомнила Роза. И повернулась к гобелену снова. — Что-то я не вижу, чтоб у твоих предков вообще рождались девочки. Но знаешь… Роза задумчиво обошла гостиную и, изучая великое множество портретов, остановилась у закопченного камина и задрала голову. — Если девочка погибла в том возрасте, в котором здесь гуляет и ржет по ночам ее призрак, ее могли не успеть записать на родовом древе. И мне кажется, что это, вторая снизу картина, она. На руках у матери. Роза ткнула пальцем в портрет хмурой ведьмы, медленно причесывающей гребнем серебристые волосы прелестной малышки в ночной сорочке. — Только ей здесь что-то около четырех. Она младше. Но в целом — да, — закивала Роза. — Думаю, это она. Девочка из коридора. Скорпиус повернул свое бледное непроницаемое лицо. — Это, — произнес он прохладно, указав на портрет. — Мой дедушка Люциус. — О, — Роза почесала затылок. — Какой симпатичный. Повисла неловкая пауза. Наблюдая за тем, как маленького дедушку Люциуса на портрете расчесывает мать (роскошным серебристым волосам мальчика могла позавидовать, в принципе, любая из его родственниц), Скорпиус вдруг фыркнул. — Так вот что ты ищешь по ночам? Призрака? Роза повернула голову. — Не так чтоб настойчиво. Он ржет под дверью и мешает уснуть. — И вместо того, чтоб спросить меня, как его прогнать… — Ее. — Хорошо, ее. — Скорпиус закатил глаза. — Ты ходишь по коридору и снимаешь с дверных ручек отпечатки пальцев? Его взгляд остановился, заглядывая в глаза Розы, изо всех сил сохраняющей невозмутимый вид. — Что ты хочешь здесь найти? — Смотря, — проговорила Роза. — Что ты здесь прячешь. Ключик в замочной скважине повернулся тихо. Ключик был изящным и скорей походил на тот, что запускает музыкальную шкатулку, чем на тот, что открывает такие массивные двери. Двери утробно скрипнули и Скорпиус, толкнув их, первым вошел в огромное и очень холодное помещение. — Это библиотека, — произнес он. — Проходи. Роза не без опаски заглянула внутрь. И осталась немного разочарована. «То есть блядская девочка и ее ручная чупакабра не давали мне заглянуть в библиотеку? Просто в библиотеку? Даже не в пыточную и не в ритуальный зал? Библиотека?» — Роза почти скривилась. А это была действительно библиотека — Роза мгновенно узнала ряд острых арочных окон, тех самых, что видела из окна спальни подсвеченными. В помещении пахло книгами, вековой пылью и трухой, в которую осыпались хлипкие с виду старые шкафы. Меж рядами книг дрожала паутина. Роза была разочарованно — уже совершенно точно. Настолько разочарована, что даже не восхитилась количеством книг и фреской на потолке. Под потолком качалась исполинская люстра с не менее чем несколькими сотнями свечами — вот оно что так ярко освещало библиотеку ночью и породило в Розе целый детективный сюжет. — И кто живет в библиотеке? — спросила Роза. — Никто, это библиотека, — вразумил Скорпиус. — Я здесь, бывает, до утра сижу. Бессонница и нет интернета. Он пожал плечами. Шаги Розы меж рядами книжных шкафов звучали гулким эхо. — И ты читаешь эти книги? — поинтересовалась она. В попытке прочитать названия на стертых корешках, она прищурилась. — Они рассыпаются в руках, некоторые лучше не трогать вообще, — признался Скорпиус. — Я не собираюсь читать все это старье, мне хватает пары книг, у которых есть не только трухлявые страницы, но еще и сюжет. Роза, вытянув случайный том, сунула его обратно на полку. — Каждый Малфой пополняет эту коллекцию в свое время. Моя полка — в конце, у ступенек. Ускорив шаг, Роза приблизилась к полупустому книжному шкафу. Книги в нем были действительно новыми — на них даже не было пыли. Гадая, чем пополнил семейную коллекцию серый кардинал министерства магии, Роза вытянула одну из книг. — «Сумерки»? Ты серьезно? — Никто не говорил, какого содержания должны быть книги. — Скорпиус скромно сложил руки за спиной. — Да, это глупо, но, по крайней мере, хоть что-то мое здесь есть. Это помогает. Роза сунула книгу обратно. — И по ночам ты здесь читаешь «Сумерки»? — Чаще всего. Сейчас на «Новолунии». А иногда перебираю старье на полках, — сообщил Скорпиус. — Не читаю, мне не интересно. Надеюсь, вдруг повезет найти сережку Фелиции. — Сережку Фелиции? — Роза выглянула из-за шкафа. Скорпиус кивнул. — В тридцатых годах прошлого века моя прабабка Фелиция где-то здесь, в библиотеке, потеряла сережку. Прадед Абраксас не скупился на подарки, и эта сережка может стоить дороже всего этого дома. — Ну понятно, и ты уже обзвонил местные ломбарды и предупредил, чтоб готовили наличку. — Нет, у меня на нее другие планы, — пожал плечами Скорпиус. — Думал передать музею, в котором ее пара хранится с конца семидесятых. Как благодарность Франции за… эти горы за окном. Он закатил глаза. — Но фокус в том, что сережка может быть где угодно. В любой из этих книг. — То есть, бабка Фелиция трясла ушами над книгами и не заметила, как с нее упала сережка? — фыркнула Роза. Скорпиус уклончиво покачал головой. — Есть легенда, — протянул он. — Что Фелиция припрятала серьгу, чтоб потом продать, и сбежать отсюда с сыном. Но умерла прежде и на смертном одре завещала, что серьгу сможет заполучить только тот, кто жаждет отсюда сбежать. — В это верится больше. «Инцест, абъюзеры, государственные перевороты — кайф», — Роза уже мысленно тянулась к пишущей машинке. К вечеру погода не испортилась. Шагая к высоким воротам по хрустящему под дутыми сапогами снегу, засыпавшему дорожку, Роза не до конца понимала, осталась ли довольна. Интервью, записанное в блокноте, было тем ответом, которого от Малфоев ждет «Ежедневный Пророк» — вежливое, но твердое заявление, призывающее общественность не раздувать из записей шизика Лавгуда еще больший скандал. Роза двигалась из резиденции прочь, в уме подсчитывая количество сотен галлеонов, которое за историю из-под ее пера выложит издательство. У ворот, которые распахнулись со скрипучим лязгом, Роза обернулась. Скорпиус Малфой, провожая ее взглядом с заметенного снега балкона, поднял ладонь на прощание. Роза и сама махнула рукой, как взгляд остановился на ярко подсвеченных арочных окнах библиотеки. В окне виднелись наблюдающие силуэты: девочка и размытая черная фигура, гораздо выше и крепче ее, не переглядываясь, взялись за руки — маленькую ладонь сжали острые когтистые пальцы. Роза сдавленно сглотнула ком в горле. «А впрочем», — ускорив шаг к воротам, думала она. — «Я ведь никому не обещала продать «Пророку» именно интервью» И, чувствуя, как спину сводит от провожающих ее взглядов, трансгрессировала как только шагнула за ворота. Не дрогнув от шагов позади, Скорпиус сжал обтянутую перчаткой руку на заледенелом ограждении и, повернув голову, прорычал: — Ты посмел пугать ее моей дочерью?! Гость хрипло расхохотался. — Да ладно тебе. Свалила и хорошо, хотя она капец крепкая, четыре ночи продержалась, у меня почти кончилась фантазия. Эту ночь думал закосить под инферналов в подвале… Скорпиус резко обернулся. — Из всех чудовищ, что существуют на страницах легенд, из всех фильмов ужасов, ты мог выбрать что угодно, но ты выбрал пугать моей дочерью?! Это что такое, я тебя спрашиваю? — Ну типа… Франкен-Бет. Да хорош… Гость, хохоча, увернулся от пощечины. — Все получилось. Я молодец? — Ты — ублюдок, — прошипел Скорпиус и, толкнув скрипнувшие двери, вернулся в нагретый каминный зал. Задрав голову и отсмеявшись, гость направился следом. — Ладно тебе, — все еще усмехаясь, повторил он, поймав у своего лица тяжелую взметнувшуюся штору. — Бет не была бы против, даже оценила. Она и сама не прочь попугать лишних людей. — Что за бред? — бросил Скорпиус, опустившись в кресло. — Она не злобный полтергейст. Она была золотым ребенком, пока не… — Что-о-о-о?! Золотым ребенком? — гость снова расхохотался, отчего огонь в камине вспыхнул так ярко, что вместе с ним вспыхнули ковер и кофейный столик. — Да она учителям устраивала такой Сайлент-хилл с домашними декорациями! Скорпиус отмахнулся и развернул свежую газету. — Ты не думал, почему учитель риторики начал заикаться? — Осложнения после инфаркта. — А почему у него случился инфаркт? — полюбопытствовал гость, присев на корточки у кресла и сложив руки на подлокотнике. — Плохая экология и преклонный возраст, — отрезал Скорпиус. — А не то, что Бет по ночам ему в водосточную трубу исполняла женскую партию из песни «Sonne»? Это жутко, это очень жутко…а про учителя геометрии и перерезанное транспортиром горло — вообще мое любимое! Скорпиус цокнул языком и презрительно скривил губы. — Ну разумеется, — процедил он. — Бет никогда бы не провернула такие гнусности в одиночку. — Почему в одиночку? Я иногда помогал… — Кто тебе разрешал с ней разговаривать? — Она, — гость пожал плечами. — Сначала я помогал ей, а она за это приносила из библиотеки книги, а потом маленькая зараза научилась жить и стала заставлять помогать ей, пока ты не повесил меня на скале. Серьезно говорю! Залезала в тазик с томатной пастой, топталась в нем, а потом я ее поднимал, и она оставляла на стенах и потолке красные следы… а как она полночи стояла у кровати няни и молча на нее смотрела, а потом приманивала портрет Брутуса и… Бет может быть очень жестока, если надо добиться своего, жалко ты этого не видел. Скорпиус скомкал газету, не успев дочитать до конца и первый абзац. — Что ты хочешь? — Похвали меня, — гость склонил голову. — А клятву с тебя не снять? — Было бы неплохо. — Наглость — второе счастье, — буркнул Скорпиус. — Но я избавился от репортерши, — напомнил гость, нахмурившись. Живые черные следы на его лице раскалились докрасна от тепла из камина. — Четыре дня. — И не пришлось ее хоронить и объясняться еще и с министром магии. Подумай об этом. Скорпиус, тяжело вздохнув, зажмурился. — Ладно. Ты молодец. Гость довольно моргнул. — И что мне за это будет? — лукаво спросил он. — Да пошел вон отсюда! — рявкнул Скорпиус. Мирно сложив ладони на подлокотник кресла, гость опустил на них подбородок. — То есть, отказываешься признавать, насколько эффективным бывает наше взаимодействие, если в его основе пряник, а не кнут? За кнут я дам в ответ по морде, а вот пряником могу и поделиться, подумай. Раз уж мы повязаны клятвой и заточены в четырех стенах, кто выиграет от обмена бессмысленной жестокостью? Наверное, я — меня снова мучает жажда делать зло: у меня столько свободного времени по ночам и нереализованных идей, но репортерша уже уехала, и кому же мне теперь устраивать «судные ночи»? Одну за другой, всякий раз разные, каждый день после заката и до самого рассвета, кто же будет приглашенной звездой моих кошмаров? — шептал гость, довольно щуря раскосые глаза. — Кнут сломается, хозяин. Скорпиус задержал взгляд на потрескивающих в камине поленьях, старательно пытаясь не замечать лицо у подлокотника кресла. — А можно прикормить меня пряником. Или, скажем, людьми в деревне, м-м? Особенно, если меня есть за что похвалить, — подсказал гость. — И я даже буду желать тебе спокойной ночи. — Хочешь, чтоб я разрешил тебе охотиться в деревне с населением в триста человек? Чтоб завтра ко мне пришли из министерства магии? — Это как вариант поощрения, но было бы неплохо, — серьезно сказал гость. Скорпиус крепко задумался. — Охота в деревне или книги в библиотеке. Выбирай. — Книги, — быстро выпалил гость. Скорпиус, оттянув лацкан, вытянул из внутреннего кармана маленький ключик. — Вон. Гость, сцапав ключ, вылетел из каминного зала. Огонь в камине потух, погрузив комнату в темноту.

***

Декабрь принес на остров нескончаемые снегопады и ужасающее предзнаменование в лице директора Харфанга, напомнившего студентам о приближении семестровых экзаменов. — Живые позавидуют мертвым, вот что я вам скажу, — подытожил директор за ужином. Суровые дурмстрангские дети воспринимали экзамены как фатальную битву, от которой зависит судьба человечества. А потому слова Харфанга восприняли более чем серьезно. К экзаменам здесь, за неимением иного досуга, готовиться начинали с первого сентября, а потому особой паники в преддверии аттестации не последовало. Но не у всех. — Господи-Господи, я не выдерживаю! — Матиас не знал, за что хвататься и как впихнуть в свой череп знания за семестр, а потому больше орал и молился, чем зубрил. Мне было его даже жаль. Парень так возрадовался, что умеет делать магию, когда научился обращаться с посохом, и на радостях позабыл о том, что время до экзаменов, а вместе с тем и не особо светлое будущее приближались неумолимо быстро. Матиас, впрочем, хоть и не впитывал знания, как губка, но был находчивым. — Познакомлюсь с одинокой обеспеченной женщиной от тридцати пяти лет, христианской наружности, для создания материально-семейных отношений. О себе: молод, порядочен, большой х… — я оторвался от чтения объявления для «Нью-Йоркского Призрака» и скосил на затейника взгляд. — Молодец, сыночек, план надежный, как швейцарские часы. Матиас кивнул. — Не то чтоб я знал, что не сдам экзамены. Просто решил подстраховаться. — Все правильно, так и надо. Критическое мышление, план «Б», так сказать — эффективное использование молодости. Только одного ты не учел, охотник на милф. — Че? — Пока из Дурмстранга это письмо дойдет до редакции «Призрака», тебе как раз исполнится сорок семь, — вразумил я. — Иди, учи тесты, грамотей! И подогнал умника звучным шлепком его же письма по кудрявой голове. Несмотря на то, что обещание профессора Волсторма отчислить Матиаса после завала им экзаменов самолично потерпело крах (как и само существование профессора Волсторма на острове), мне передалась тревога сына. Программа у выпускников была ох какой непростой, а Матиас, в попытках ее освоить за три недели, не то чтоб потерпел неудачу… ему тупо не хватало времени. — Так и вижу, — буркнул Матиас, когда ночью я вывел его на мотивационный разговор, закончившийся, тем, что я, оценив собственные достижения в этой жизни, молча курил и смотрел в пустоту минут пятнадцать. — Как сдаю боевую магию, ага, со своим багажом знаний. У меня в арсенале два заклинания: «Тыдыщ» и «Хуяк». — Что это за заклинания? — нахмурился я. — Что-то с болгарского? — Нет, это «Петрификус Тоталус» и «Импедимента», — пояснил Матиас. — Я так легче запоминаю, когда по-своему называю. И все равно прогресс! Раньше у Матиаса из боевой магии были только нож и хук правой. — Ой, да ладно тебе. — Я хлопнул его по спине. — Нормальный арсенал, дедушка Гарри спас мир вообще одним Экспеллиармусом. Но судьба любит упорных и дураков, а потому Матиас был у нее явным фаворитом, ведь в конце недели в обеденный перерыв директор Харфанг явился в обедний зал с настроением не супом греться, а метать гром и молнии. — Эти придурки из министерства того и гляди сорвут нам свои разбирательствами семестровые экзамены, — шипел он, сообщая последние новости. И говорил тихо, но я краем глаза уже видел, как за столом учеников поднялась вдруг сияющая кудрявая голова. — И черта с два ты им что докажешь, — возмущался Харфанг, а я понимающе кивал, наблюдая, как Матиас глядит ясным взором в потолок и крестится. Не сказать, что новость о грядущей череде серьезных проверок была как снег на голову. Глупо было надеяться, что с уходом профессора Волсторма выглянет из-за туч солнышко, и остров заживет своей жизнью. О том, что случилось с профессором транфсигурации в министерстве могли лишь догадываться — внятных комментариев он, как я понял, так и не дал. О том же, что произошло на капище и откуда появилось огнедышащее чудовище — это было известно в Северном Содружестве только со слов профессора Волсторма. — Что говорить им… правду, конечно, — сказал Харфанг, когда мы накануне первых комиссий собрались в учительской. — Кто что видел в ту ночь, кто что думает… Я ожидал, что мы все сейчас придумаем одну стройную версию и будем ее придерживаться до самого конца. Харфанг же решил эту проверку завалить — о судьбе Дурмстранга останется только гадать, когда министерство магию поймет, насколько опасно было в лесу. — А ты, — проговорил директор уже строже, когда в учительской остались лишь я и Матиас, отрабатывающий долг по домашним заданиям. Что-то подсказывало, что обращался Харфанг не ко мне. — Если вызовут — говори. Но… — директор уклончиво нахмурился и покрутил руками. — Не прям правду-матку. Понял меня? Матиас, глядя в учебник, кивнул. — Вот и правильно, уж доучись как-то полгода и до выпуска не трепись о том, зачем и с кем на капище бегал. — А бегунья? — спросил я, скрестив руки на груди. — Ее комиссия опрашивать будет? Харфанг не ответил и погнал нас спать. Очевидно, что как чиновникам объяснить отсутствии Рады Илич в замке, он пока не знал как. День проверок начался с самого утра, и никогда прежде нас не проверяли так строго. Настолько строго, что уроки в тот день приказано было отменить. Проверяющими были незнакомые (а может и знакомые, их здесь десятка три уже за последний год проверять ходило, и все на одно лицо) волшебники, которые настроены были заранее негативно. Они кутались в свои теплые мантии и уже на первых же минутах своего рейда морщили носы и оглядывались по сторонам. Будто не сами здесь когда-то учились, не при том же Харфанге, не в этом климате и не в этих стенах. — Однокурсник, — шепнула мне Сусана, взглядом указав на высокого колдуна с большими залысинами. — Наш с Радой. Однокурсник, впрочем, и виду не подал, что знает невысокую цыганку в учительской. И это притом, что Сусана была из тех женщин, которых невозможно забыть — с такими-то формами декольте! Я только хотел было «по-быстрому договориться» и уже подавал Ласло сигнал нести рюмки, но проверка оказалась действительно строгой. Нас опрашивали по одному — Харфанг остался в учительской, а остальных же вежливо попросили ожидать за дверью. — Да, конечно, — кивал я понимающе. — Такое дело, конфиденциальность, служебное расследование, здесь надо тет-а-тет… Но учительская закрылась, и я тут же обернулся — Сусана, двигайся. — Но хитрая цыганка уже прижалась ухом к двери. Допросы по одному начались. — …а что капище? Не вчера построили. Оно здесь было и до нас, и до Дурмстранга, все о нем знали. Я не говорил, что оно опасно? На ритуальной магии? Говорил, — отвечал Харфанг, пыхтя трубкой. — Говорил, что черти вылезут однажды? Говорил. А нельзя его с землей сравнять — древние боги мстить будут. Вот и живем здесь, как на пороховой бочке. Только вот бросились все только сейчас. — … щитовые чары, ни одни из тех, что я знаю, нельзя поставить раз и навсегда. Ни на один объект, не то что на капище. Шкала Тертиуса за месяц еще как прыгает, — говорила Сигрид. В ее голосе звучало привычное высокомерие. — Конечно, щиты можно сломать, это и происходит. Хорошо бы этим занималась не одна я, а толковый отряд ликвидаторов проклятий, я могу назвать с десяток имен своих учеников… ну конечно, моя компетенция, ну да. Хороший ликвидатор проклятий знает темную магию, иначе он теоретик, а теоретиков оставьте при министерстве, Матильда. — Одно понятно. — То, что рассказывал Ласло, звучало сквозь скрип крышечки, которую он судорожно отвинчивал от фляги. — Рано или поздно всем здесь пизда… — … я проводил расследование и думаю, что энергия капища исходит от вмешательства внеземных цивилизаций. — Библиотекарь Серджу пришел на допрос не только с насморком, но и с теорией. — Капище находится над уровнем моря, а иногда, бывает, смотрю из башни, и вижу — в одном и том же месте мигает что-то красное. Я говорю, что это сигнал азбуки Морзе, который передают нам непосредственно из неопознанного летающего объекта. А Поттер говорит, что это лампочка нефтекачалки… — Я пытался узнать больше о капище и много читал в библиотеке о ритуальных сооружениях, — как и просил Харфанг, я был честен. — И не очень понимаю, чье это капище. Мы… где-то на севере. Исландия? Норвегия? Да? Нет? Похуй. А суть в том, что капище и близко не похоже на то, что возводили северные народы для поклонения своим богам. Северяне строили крытые капища, как храм Уппсалы. Каменный круг же — что-то западнославянское или, если шире, то кельтское. Как Стоунхендж. Я считаю, что капище было построено на чужой земле не без причины, может от того оно и злится. Хуй знает, летом я поделился этой мыслью с доктором, который лечит мою шизофрению, и он со мной согласен. — Капище? Ну капище как капище, сказали на первом курсе еще там не гулять, мы и не ходим, — сообщила Сусана. — Его и зверье обходит, я потому-то вокруг клюкву и посадила. А что? Она принялась, никто ее не топчет, ей там хорошо, а я осенью собираю по три ведра — она хорошо плодоносит, ее даже вороны не клюют, а вот морошку за стенами склевали подчистую. Странное? Да говорю же, капище и капище… хотя, о что скажу, я когда клюкву вокруг него собираю осенью, мы ее так не едим, мы сахаром засыпаем, кило на два кило ягод, в жмых растираем, водичкой заливаем, дрожжи и к камину поближе. ну а что? На нашу зарплату от «Хэннесси» только коробку купить можно, и то если всей учительской кредит возьмем… мы себе ничуть не хуже делаем, так чтоб вы понимали, клюква, которая с капища, она в сахаре не бродит. А вот так вот. Я думала сначала, что дрожжи плохие, но нет, я на них и пирожки, и булки, и хлеб — все подходит, рабочие дрожжи. А клюква с капища не бродит. Вот она, темная магия… Неизвестно, что на допросе ответил Ингар, но его отпустили спустя минуту. Этот парень был из тех, кто на все вопросы либо кивком, либо ледяным взглядом отвечает — такой себе очевидец, да еще и не помнящий ничего. — Им бы Красного Щита порасспрашивать, — протянул Ласло. — Его и я бы послушал, — признался Харфанг. — Ингар, ты случайно не можешь… нет? Ингар покачал головой. Над предком-конунгом он власти, как и ожидалось, не имел. А послушать его было действительно любопытно — я своими глазами видел, как рвался Красный Щит рушить каменных истуканов. Что-то он знал про капище, что-то его тревожило сильнее смертных, раз он снова в ту ночь нарушил договор и захватил тело наследника своего славного имени. — А толку-то, — тут же спохватился Харфанг. — Все равно его ни один переводчик не понимает. — Мой малой понимает, — ввернул я. На меня обернулись всей учительской, даже Ингар. — Ну так, в общих чертах. На том бы и забыть про недовольные лица членов комиссии и исписанные ими свитки, но проверка продолжалась. К ужину из леса вернулась госпожа Сигрид в мантии, припорошенной снегом, и объявила, что проверяющие наконец-то покинули остров. На сегодня. — И что там, на капище? Сводила? — поинтересовался Харфанг. — Сводила. — И толку? Сигрид закатила глаза. — Ясно, — буркнул я. — Пока дошли, по пути три раза обосрались. Ужин в горло не лез, но я алчно наедался, чтоб другим досталось меньше. Не знаю, что послужило причиной моего тогда настроя. Я ждал решения. Твердого непопулярного решения: сносить капище, ломать истуканов, бетоном все залить и построить церковь на том проклятом месте. Я был готов даже услышать решение закрыть Дурмстранг и отправить учеников по домам, но не услышал ничего. Они снова ушли и снова впереди была лишь неизвестность. А рядом — старое языческое капище. — Комиссия думает, — сообщила Сигрид негромко. Ее пальцы, увенчанные массивными стальными перстнями, крепко сжали чашу с горячим вином. — Что дракон — это один из древних божеств. Харфанг закрыл лицо рукой. — Пусть так и думают. — И толку? — обернулся я. — Если они не знают правду, как они могут что-то решать? Тянуть время — супер идея, но если какой-нибудь дурачок из министерства догадается поднять позапрошлогодние записи и найти историю о том, почему Раду чуть не закрыли в Нурменгарде за нападение на ученика, к херам ваша конспирация. Еще и виноватыми будем. Ласло, подавившись вином, хрипло закашлялся. — А Поттер дело говорит. Они ведь поднимут ту историю, когда Рада обратилась. Еще из волстормовских отчетов. — Вот именно, — кивнул я. — Сутки, ну максимум неделя, пока они сопоставят это и то, что Рада вдруг пропала. На острове. Наши с Харфангом взгляды встретились. — Я не говорю сейчас писать письма наверх и сдавать Раду. Я говорю подумать, что делать нам всем, когда окажется, что мы ее покрываем. Харфанг тяжело вздохнул. И, бросив взгляд на стол учеников, вытянул шею — недобрый взгляд бегло оглядел обедний зал. Матиас, сидевший далеко, но умудряющийся явно подслушивать, сквозь стук ложек, гул голосов и чавканье вокруг, пригнул голову и уткнул нож в картофелину. — Ничего думать не надо, — бросил Харфанг. — Надо делать, что должны. Всех допросили — на том пока и хватит. — А всех ли? — не унимался я. — Рада — не твой и ни чей вопрос. — Я не про нее. Саво Илич. Он все видел. Если не больше — его сторожка рядом с капищем. Харфанг глянул на меня с вызовом. — А может еще Магду надо было на допрос к комиссии позвать? — Может и надо было, бабке пять сотен лет, уж побольше нашего знает про капище и остров. Умение вовремя заткнуться — величайший талант, которым я, к сожалению, не обладал. Но попытался закрыть рот и не злить директора еще больше, а потому махнул рукой и принялся за еду. И поглядывал на стол учеников, думая о том, что вообще шептаться в обеднем зале было плохой идеей — в этом теплом и шумном помещении Матиас, который как мог пытался не пересекаться со мной взглядом, слышал каждое наше слово. Я и забыл о том, насколько хороший у вампиров слух. А Матиас… не сомневаюсь, что он слышал сердцебиение каждого в этом замке. Поздним вечером я, прежде чем опробовать на прочность восстановленный мост до восточной башни (а я оттягивал этот момент, как мог, ибо страшно), занимался вопросами досуга подрастающего поколения темных магов. — Так, блядь, разошлись! Резче, пока я не начал вас запоминать! Как раз проверяя, насколько вампиры хорошо слышат, я долго вслушивался в стены, чтоб понять, где, черт возьми, играет музыка. И, остановив свой выбор на покинутом классе шаманизма на третьем этаже, распахнул двери и чуть не задохнулся — в классной комнате висел такой густой смог, будто всем Дурмстрангом надымили. В этом смоге, пахнущем химозными приправами, табаком и чем-то сладеньким, ученики спешно разбегались, я подгонял каждого третьего затрещинами и дышал в рукав. — Что вы тут устроили? Это что такое, я вас спрашиваю? Только Волсторм за забор — все, Содом и Гоморра?! А как вы… — я вертел головой. — А как вы рэп на патефоне включили? — Это не рэп, это хип-хоп… — Пошел отсюда! — гаркнул я, вытолкав умника-шестикурсника из классной комнаты. — А вы! Ученики спешно покидали комнату, а я, водя волшебной палочкой и втягивая в ее кончик дым, наконец, огляделся. — Это что за музей браги и бонгов? Та-а-ак, — я задрал голову и оглядел кривую вывеску на доске. — Лаунж-бар «Пыхтящий дрозд». Кальян, гуляш, караоке, юбилеи, поминки… кто? А-а—а… Я огляделся. — Кажется, я знаю, кто. Где?! — рявкнул я, в желании скрутить Матиаса в комочек и швырнуть через море обратно в Детройт. Матиаса никто не сдал, и я погнал всех в общежития еще громче. — Нихуя никакой культуры! — кричал я вслед. — Развели, понимаешь ли, притон! Это хорошо, что я застукал, а если бы госпожа Сигрид. Всех на плаху без разбору, да, Ласло? Я опешил и опустил взгляд. — Ласло? Краснощекий учитель практической магии вышел из класса шаманизма последним. И, махая руками, направился в сторону новенького моста-перехода в восточную башню очень нетвердой походкой. Заглянув в пустую классную комнату и принюхавшись, я вскинул бровь вверх. На улице было слишком холодно, чтоб выходить туда добровольно. Шмыгая носом и осыпая землю под ногами окурками, я стучал зубами и кутался в куртку. Благо ждать пришлось совсем недолго: не успели мои внутренности застыть сосульками, а я — пожалеть о своей затее, как рядом раздался хруст веток. На который я и обернулся, выглянув из-за каменного истукана, охранявшего капище. А Матиас, глядя на меня недоверчиво и осоловело, выдавил: — Ал. — Сыночек, — кивнул я. Наши взгляды встретились. На моем лице ни одна мышца не дрогнула, но Матиас, сделав свои выводы, тихо выругался: — Блядь. Я снова кивнул. — Как ты догадался? — Как я догадался, что ты решил отвлечь меня впиской в классе шаманизма, чтоб улизнуть в лес? Пусть это будет моим секретом, чтоб ты всегда помнил — папа рядом, и мыслит на десять шагов вперед тебя, — улыбнулся я. — Я не делал этого, когда тебе было двенадцать, но сейчас, даже когда тебе будет сорок, пятьдесят и даже двести шестьдесят пять, ты будешь чувствовать эту самую руку… Я похлопал Матиаса по щеке. — И знать, что она готова отвесить тебе люлей еще до того, как ты задумался творить херню. И когда ты, в свои сорок-пятьдесят-двести шестьдесят пять отхватишь очередной подзатыльник за идиотское решение, ты спросишь меня: «После стольких лет?», а я тебе отвечу: «Всегда. Сыночек». Ты понял меня? Даже в темноте я видел, как лицо Матиаса исказила маска отчаяния. — Я тебя ненавижу, — прошептал он в ужасе. — А теперь, администратор притона, разворачивайся, и возвращаемся в замок, — произнес я. И, сжав руку на капюшоне Матиаса, сам его развернул навстречу видневшимся вдали огням Дурмстранга. — А по дороге можешь рассказать, что задумал, чтоб я остановил тебя еще раз. Матиас дернул плечом, сбросив мою руку. — Она в сторожке за капищем? Да? Я звучно закрыл лицо рукой, закинул голову назад и почти взвыл на луну. — Матиас, нет! — Да? — нетерпеливо повторил Матиас. — Рада в сторожке? — Я не знаю. — Но ты так думаешь? — Ну… — я пожал плечами. Матиас выпрямился и уже выискивал в лесной чаще деревянный домик. — Я пошел. — Куда ты пошел?! — крикнул я, перехватив его за локоть. — Ты че, обещал ей что-то? Нет? Все, стой на месте, то есть, не стой, идем. В замок. — Ал, вы ее сольете министерству. Ее закроют лет на… — Матиас возвел глаза к небу, подсчитывая. — Короче, когда выйдет, то будет совсем старой, боюсь, не дождусь… — И че теперь? Тайком вывезти ее в Детройт? — Я знал, что ты меня поддержишь, папа. — Ты что, придурок? — я чуть в сугроб не рухнул, а Матиас ринулся через капище вперед. — Стой! Подожди! Ну было и было случайно, что ж теперь, жениться? Да если б я женился всякий раз, то свидетельствами о браке весь Паучий тупик вместо обоев можно было обклеить… это я к чему. Я кашлянул в сторону, едва поспевая за Матиасом. — Идем в замок, вот к чему. О чем он думал? Что в той кудрявой голове? Да ничего! Ему всего девятнадцать — я в его возрасте уже вовсю свернул на кривую дорожку, но, хоть убейте, я сам был как-то взрослее, серьезнее, а Матиас… Я снова закрыл лицо рукой. — Подожди, послушай! — С трудом его нагнав, я развернул Матиаса к себе и вцепился в плечи. — Вернется твоя Рада в замок — что хочешь, делай, слова не скажу, но там, в сторожке, ее охраняет дядька Саво. — И что? — А то, что он — конченый охотник на вампиров! Харфанг развел их с поварихой по разные стороны острова, чтоб не поубивали друг друга. Я был у него в сторожке, и еле ушел по-хорошему, а ты, запомни раз и навсегда — ни одна женщина не стоит того, чтоб голову тебе пробила арбалетная стрела! — Я тяжело дышал и выдыхал пар изо рта. — Если он тебя только увидит… такого… — Какого? — с вызовом выпалил Матиас. — Нормального. Если он, конченый, тебя увидит, то поздоровается прицелом в упор. За это мне придется сломать ему шею, а потом нам обоим придется перерезать весь Дурмстранг, чтоб убраться отсюда живыми, оно нам надо, Матиас? Начинать еще одну Великую Чистку? Я набрал воздуха, и холодный вдох больно кольнул горло. — Идем обратно. — Я хлопнул его плечу. Где-то рядом послышался приглушенный собачий лай. Обернувшись, я увидел в темноте лесной чаще огонек скрипящей на сквозняке масляной лампы. — Быстро в замок, — прошипел я. — Ни слова. Матиас сошел с каменного круга обратно на протоптанную в снегу тропу. — А ты? А ко мне уже бежала ушастая псина дядьки конюха. — Бегом отсюда. — Я толкнул Матиаса назад и он, чуть покачнувшись в снегу, быстро исчез в нестройном ряду темных деревьев. Я обернулся в тот миг, когда псина конюха облизывала мою замерзшую руку. — Драсьте, — и выдохнул, когда квадратная фигура Саво в широкой куртке и низко надвинутой на лоб шапке, приблизилась. Ну, как «приблизилась». Саво остановился в паре шагов от каменного круга капища, который нас и разделял. — Что ты опять здесь делаешь? — прогудел он. И ведь не объяснить сходу… Наверное в глазах конюха я был каким-то чокнутым чернокнижником. То и дело меня он на капище ловил: то ночью, то по утрам, и не поверит ведь, что единственный ритуал, который меня интересует здесь, в холодном лесу, это курение. — Снова охотишься на зайцев? Тяжелая рука конюха поглаживала арбалет. — Нет, — ответил я. И хотел соврать, что проверяю целостность маятников и защитных чар вокруг, но вовремя спохватился — я выгляжу как тот, кто нос о первую же елку в лесу разобьет, а в сетке маятников и вовсе запутается и помрет с голоду. — Я шел проведать Раду. Саво прищурился. — И где ж ты ее искать собрался? — У вас наверно. Подумал, лучше я приду ее проведать, чем завтра комиссия из министерства. Долго мы с Саво переглядывались и недобро. Пока он не опустил арбалет. — Ну идем, — и сказал, повесив его на плечо. — Чаем угощу. — Только без варенья, — кивнул я. — Худею к лету. Казалось, сторожка была совсем рядом, но мы шагали по снегу долго. Идти было некомфортно: и плевать на холод, я чувствовал не так его спиной, как колкий взгляд Саво. — Вы знаете, что Северное Содружество плотно взялось за Дурмстранг? — спросил я, не оборачиваясь. — После того, как упал мост. — Знаю. — Сегодня проверка была. Не последняя. Всех по одному опрашивали о той ночи, министерство ничего не понимает, но ответы им нужны. — Как всегда, — буркнул Саво. Наконец показалась сторожка. Приземистый деревянный домик был подсвечен одним болтающимся на ветру фонарем. Собака первой забежала за скрипящую калитку, а я обернулся. — Вы завтра что-нибудь скажете комиссии? — Нет, — отрезал Саво, тоже остановившись. — Не мое дело. Ничего другого я и не ожидал. — А Рада? — спросил я. Саво ничего не ответил и, поравнявшись со мной, толкнул калитку. — Вы что, не поняли, что это она растрясла капище и пробудила… что-то? — выпалил я. — Она чуть не сожгла лес, и она развалила мост. Вы не знали? Или когда доставали ее со дна ущелья, думали, что это я ее туда столкнул? Черта с два вы не знали, вы постоянно ловите на капище меня, неужели ни разу не ловили ее? Саво резко обернулся. Его тяжелая куртка скрипнула. — И на что вы надеетесь? Что Рада отсидится у вас, пока все не уляжется? Отсидит одну проверку, пятую, десятую, отсидит месяц, год? Да только нихрена не уляжется: или школу закроют и с острова всех погонят, или капище всех убьет прежде. А Раде один исход — не скроется, уж как-то министерство все сопоставит. На что вы надеетесь? Я едва успел поднять руки вверх — Саво, схватив арбалет, прицелился. Глядя на блестящий кончик стрелы, я крепко зажмурился. — И труп Поттера в снегу, конечно, никто искать не будет. Да что с вами не так? — цокнул языком я. — Я не нравлюсь вам, потому что вампир, но ваша Рада перешла такую грань, что… да вы ее вообще видели после выпускного или нет? В нее вы тоже стрелы пускали? А надо бы — во мне человеческого больше, а Рада человеком даже не пахнет… Я вдруг понял, почему так взбесился и не сумел заткнуться. Мне не просто не нравился этот Саво — меня бесили его избирательные принципы. Спаситель людей, ненавистник нечисти и борец с тьмой: он готов был перерезать горло поварихе и отравить меня при первой же встрече, но в упор не видел того, во что превратилась его собственная племянница Рада! Как можно было вообще глядеть на Раду и думать, что все нормально. Я даже не знаю, какой ее облик был более жутким: демоницы, покрытой черными живыми ожогами, или этой зимней чаровницы в коралловых бусах, какой она обернулась после летних каникул. Очень напряженный звук прозвучал — грубый щелчок. Тетива арбалета, туго натянулась, и я, напомнив, что стою обезоруженным и с поднятыми руками, склонил голову. Чувствую, в меня бы выстрелили, но вдруг дверь сторожки распахнулась так резко, что едва выдержали старые петли, и высокая Рада, подпирающая макушкой вход, гаркнула: — Саво! Не смей! Я помахал Раде рукой, которую все еще держал поднятой над головой. Не сказать, что рад был видеть ведьму, более того, не сказать, что сильно бы переживал, убейся она на дне ущелья. Но она вовремя вмешалась — натянутая тетива арбалета держалась недолго, и Саво отвел арбалет в сторону. Стрела, тут же вылетевшая вперед, пронзила дерево так, что то хрустнуло надвое вдоль ствола. Я нервно сглотнул. Рада спустилась с низкого крыльца и дернула Саво за куртку. — Сына Гарри Поттера прикопать вздумал? Хочешь со мной камеру в Нурменгарде делить? — вразумила она. — Вот это она правильно говорит, Саво, задумайся… — Заткнись! — гаркнули мне оба. Я умолк и опустил руки. Рада, скосив на меня взгляд, тяжело выдохнула пар изо рта. Что говорить друг другу мы не знали, поэтому просто глядели. В темноте и под светом покачивающегося фонаря я разглядел, что превращение и падение не далось Раде легко. Свежей и отдохнувшей, как первого сентября за столом в обеднем зале, она совсем не выглядела. — Уймись, я сказала. — В небольшой комнате и один я неловко стоял и слушал, как за стеной переругивается Рада с хозяином сторожки. Такая себе ругань — даже не в лучшей своей форме Рада была на две головы выше и гораздо крепче своего дядьки. Впрочем, у дядьки был арбалет… Уж не знаю, чем бы эта склока кончилась, ведь Саво шипел сквозь зубы и тихо на незнакомом мне языке, а я, и потирая в ладонях, и дыша на замерзший значок-переводчик, не понимал ни его тихий рычащийх слов, ни, вскоре и ответов Рады — переводчик, кажется, неумолимо сдох и больше работать не собирался. Склока закончилась тем, что Рада вернулась в комнату и плотно закрыла дверь. Да еще и подперла собственным посохом. От посоха тянулась светящаяся дымка. Комната, в которой я ждал и подслушивал, была очень маленькой — настолько маленькой, что Рада чудом не билась лбом от потолочные балки. И была бы очень холодной, не защищай ее от мороза за окном все, что только можно было: стену и углы завешивал большой старый ковер, пол покрывал ковер из лоскутков, щели в окнах были заткнуты тряпками, а в углу пыхтела жаром каминная печка. Комната была аскетичной, и кроме узкой кровати и стола в ней больше не было ничего. Что-то мне подсказывало, что это комната Рады, по крайней мере, была ею, когда та еще училась в Дурмстранге. Ни зеркал, ни накиданной одежды, ни книг, ни письменных принадлежностей, ни цветка в горшке. Лишь хмурый строгий порядок: стул задвинут, стол протерт, стопка подушек на застеленной кровати — ровная. Единственное, что выбивалось из этого порядка, рябило, так сказать, была гроздь коралловых бус, развешенная меж оленьих рогов на стене. Рада поставила на стол кружку. — Без варенья? — поинтересовался я. — Без, без, — ответила Рада, не спрашивая, что имелось в виду. Я выдвинул стул и неловко сел. В свете старых масляных ламп Раду получилось разглядеть лучше. И десять отличий не найти, а все ж не цвела и пахла, как прежде. Волосы такие же длинные, но утратившие свой блеск. Глаза обрамлены не так ресничками, как глубокими синяками. Румянец исчез, кожа была восково-желтоватой, а под ней, как давние рубцы, бугрились завитки некогда живых и страшных следов. — Ты помнишь, что случилось в ту ночь? — спросил я, не в силах оторвать взгляд от ее лица. Показалось или нет, но на ее щеке эти древние рубцы как-то дернулись, будто под кожей проползла вдруг тонкая змейка. Рада, натянув рукава широкой рубашки, села на край кровати и помотала головой. — С пробелами. — Ну… нормально так побегали. — Я не хотела этого. Можешь мне не верить, но, правда, не хотела. Я видела, — проговорила Рада. — Как Ингар рушил капище, и дальше все уже как в тумане. Я отхлебнул из кружки. Не без опаски, честно говоря. Но это был действительно чай — очень крепкий, травяной, но предчувствие не заставило его выплюнуть. — Понимаешь, какая штука, — протянул я. — То, что мост упал — херня. Странно, что раньше не упал, он на соплях держался. А вот министерство в этот мост вцепилось и начало копать. Понимаешь? — Все я понимаю. И капище… Наши взгляды встретились. — Я действительно все понимаю, Поттер. Мне нужно… — Рада зажмурилась, как от мигрени, и потерла виски. — Мне нужно время, чтоб придумать, что делать… — Какое время, Рада? У Дурмстранга нет времени, комиссия приходила сегодня, придет завтра, и будет ходить до тех пор, пока всех не разгонят. — Да сколько этих комиссий уже ходило, и школу не закрыли. — Очнись ты, чудище лесное! — воскликнул я. — Раньше против Дурмстранга была его дурная слава и догадки, а сейчас у нас гремящее всеми маятниками капище, полный замок гриппозных детей и дракон, который чуть не повалил башню вместе с мостом! Саво тебя прячет, молодец он, но что завтра будет? — Я не знаю, — вздохнула Рада. — Этого всего не должно было быть, оно завертелось, как спираль, одно за другим, не должно было быть так. Она закрыла лицо рукой. И вдруг глянула на меня с неприязнью. — А ты умный, капище два раза рукой потрогал, проникся мудростью древних, молодец. Так расскажи, умный, раз моралями всех душишь, что мне теперь делать? Я пожал плечами. — Сдаваться. Рада хохотнула. — А у тебя вариантов нет. Ничего не под контролем, министерство этого не оставит. У дядьки ты вечно сидеть не сможешь, к нему тоже придут. И никуда с острова не сбежишь, я своими глазами видел, что такое этот контракт, — произнес я. — Мне нужно время, я поговорю с Харфангом и он расторгнет контракт… — И кто будет в ответе за то, что творится? Харфанг? Опять? Он прикрывал тебя миллиард раз до меня, и еще столько же раз после, он еле ходит и еще двадцать лет не протянет, и ты бросишь его одного разгребать то, что накрутила сама? Сука, сбежишь, я тебя сам найду, клянусь, мне этого старого черта по-человечески жалко. По-человечески. Недаром человеком Рада и не пахла. Но осталось в ней что-то людское — страх. Я никогда не мог себе представить, что эта махина вообще чего-то может бояться. Да на корабле инферналов она не боялась — помирала, хрипела, глаза закатывала, но собралась с мыслями и устроила пожар. — Рынка Сонора уже нет, — сказал я мягче. — Прятаться негде…может, конечно, и есть где, но сама понимаешь. Послушай меня не как умника, который всех здесь советами душит, а как того, кто сейчас немного понимает, как можно было бы не попасть в лабиринт Мохаве. Сдавайся. Но не так, чтоб тебя мордой в пол и поволокли. А на своих условиях. Будь не просто опасной, но еще и полезной. Они ничего не знают, и хуже, если сами узнают. — И что же мне им рассказать? — Глаза Рады коротко блеснули. — Правду. Как затеяла игру с одними богами, проиграла ее, и пошла искать защиты у других. И доигралась. Лицо Рады вытянулось. Не сомневаюсь, что она меня поняла, а я сам — не ошибся в своих мыслях. — В чем ты поклялась Паломе? Я спросил, а в голове засела глупая уверенность в том, что Рада сейчас удивится и опешит: «Кому-кому?». Потому что, так уж вышло, все знали о жрице, все ее боялись и искали, но не знали имени, которое та, вроде как, не скрывала. Рада с сомнением огляделась, будто выискивая бегущую строку, которая подсказала бы ответ. — Да какая уже разница. — Согласен, никакой. Просто лживая клятва… какой-то гадалке из рыночной палатки. Как ты повелась? Ты же, — Я оглядел Раду с ног до головы. — Ты же из темных магов, из самых темных, как ты согласилась на лживую клятву? Ну ладно я придурок, узнал на днях, что это, но ты…. — А ты думаешь, я с пеленок про нее знала? — прорычала Рада. — Сам-то сильно умным был в свои двадцать? Или думал, в Дурмстранге этому учат? Не знала я ничего. Я поклялась оказать услугу взамен на знания, откуда я знала, что эта клятва будет мучить меня столько лет? Кто бы поступил иначе? Я видела, как жрица воскрешает падаль, ты бы не пообещал что угодно, чтоб научиться обманывать смерть? — Нет, — опешил я. — Нахрена это надо? Вот если научиться обманывать налоговую — это да, это другое дело. Рада глядела на меня, как на идиота. Казалось, она или сейчас расплачется, или глаза у нее дергались от того, каким мерзким в них бельмом я мелькал. — Я не знала, что это за клятва. Чем бы она ни была, — прошептала она. — Это стоило того, чтоб управлять смертью. Даже сейчас я так думаю. Если бы Палома сумела меня научить… я бы не жалела, что поклялась. — Поклялась, но нарушила клятву? — Не нарушала я ничего! Я сбежала из деревни Сонора, когда увидела, что творится в шатре на самом деле. Разве я знала, разве могла знать, что будет со мной через двадцать лет? Я даже забыла про нее, пока клятва не напомнила о себе сама. — Так в чем ты поклялась? Что ты должна сделать? — Да не знаю я! Услугу. Услугу я должна, а какую — не знаю. — Рада хлопнула ладонью по столу, отчего тот жалобно скрипнул. — А Палома ничего не требовала. Харфанг думает, она забыла про то, что взяла клятву — древние не только сильные, но еще и старые, она может не помнить меня совсем! Это мне рассказать в министерстве? Поверят мне, как думаешь? Я не ответил. — Ха, конечно, поверят, — хмыкнула Рада. — Культ сейчас в каждой газете, все его боятся. Думаешь, меня когда-нибудь оставят в покое? Поверят мне, что ничего не знаю? Тогда не поверили, а сейчас тем более. Объясни им, что понадеялась на древних богов — или дурочкой обзовут, или сразу в Нурменгард. — А с чего ты вообще взяла, что капище тебя спасет от клятвы? Про это капище никто ничего не знает толком, кроме… Я запнулся, выдохнув лишь первую букву фамилии директора. — Он тебя надоумил? — Ага, конечно. Будь воля Тодора, он бы стеной это капище обнес, чтоб никто не лазал. Сам с ним сделку заключал, понимает, что это не шутки. — Харфанг? — протянул я в ужасе. — Только не говори, что он тоже на капище с кем-то… Рада качала головой. — Придурок ты, Поттер. Редкостный. Да уж конечно нет. Харфанг об этом молчит, но я узнала. Как думаешь, отсюда три старшекурсника пятьдесят лет назад Пожирателей смерти и всю их прибуду выгнали? Тодор жертву капищу принес, кровь на нем пролил. Боги жертву приняли, а все здесь, кто зло творили, так и померли, сбежать не успели. И капище тогда успокоилось. А мою жертву то ли не приняло, то ли… обмануло оно меня. — То есть то, что парня молодого здесь седлала — это жертва? — я прищурился. — А что мне было, детей в лесу резать? Да, не то же самое, но тоже жертва. Девственника привела, ритуал провела, что не так, я понять не могу… — Кого-кого привела? Рада повернула голову. — Да лучше б тебя, кровь на камень пустила, проблем бы меньше было. И вдруг она очень посерьезнела. В лице изменилась, язык прикусила — спохватилась, что наговорила многого. Да еще и тому, кто готов был ради сохранения работы учителя истории в Дурмстранге прямо сейчас отправиться писать донос в министерство магии. — Я не сдам тебя, — пришлось ответить очевидное. — Я скорей придурок, чем доносчик. Но Дурмстрангу — жопа. Я даже очертил в воздухе ее контуры для наглядности. — И не из-за капища даже. Его закроют не боги, а люди, которые будут сюда ходить и вынюхивать. Твое дело, как поступить: сдаться и помочь им, или прятаться и ждать, когда найдут. Но… Засидевшись, я поднялся на ноги и застегнул молнию на куртке. — … Ни один из учителей ни слова сегодня комиссии не сказал про тебя. И ни один из учеников. На сегодня мы все сделали вид, что Рады Илич не существует, и нам, пока что поверили. А в перспективе у всех у нас оказаться вышвырнутыми прочь отсюда. — Не от меня зависит, закроют школу или нет. — Но от тебя зависит, кем ты отсюда уйдешь. Той, кто хочет спасти это место и помочь унять капище, или той, кто до последнего пряталась под кроватью у дядьки, — ответил я. — Я бы выбрал, конечно, второе. Но ты гораздо крепче, даже когда разваливаешься на части. Когда я открыл скрипучую дверь комнаты, в лицо пахнуло теплом. Грела печь, подпрыгивала на кастрюле крышка — снова что-то варилось. В комнате пахло вареной свеклой. Я сделал буквально пару шагов, как первое, что увидел из-за угла — застывший, как истукан Саво Илич, сжимающий над головой большой изогнутый нож. Руки конюха были согнуты и подняты над головой. — Порядок, Ал? — услышал я. Позади пыхтящего и зыркающего с ненавистью Саво стоял Матиас, который целился арбалетом в его спину. Матиас был упорным, но голодным снайпером — арбалет не выпускал, взгляд не отводил, а длинным языком то и дело цеплял сладкие сухари из пакета на столе, тащил в рот и громко угрожающе хрустел. — Туда б твою мать, — тихо выругался я. — Рэмбо, первая кровь. Матиас, чудовищно хрустя сухариком, выпустил стрелу. Та вонзилась в стену, едва не задев уха Саво Илича. Саво обернулся, а Матиас, напрягая бицепсы, согнул арбалет в тут же треснувшую подкову. — Понял? Саво Илич выругался на незнакомом языке. — Оглядывайся. Это я заберу, — прошипел Матиас и, в знак угрозы, стащив со стола пакет со сладкими сухарями, вышел из сторожки. — Никогда так больше не делай! Я гнал Матиаса обратно в замок. Тот, хрустя сухариками, недоумевал. — На, — и протянул мне пакетик. Сухарик я, конечно, взял, но гнева это не умаляло. — Я тебе что сказал делать? — Получить аттестат. — Блядь, не то! Как доказать, что Бог есть, если он не слышал мои ежедневные молитвы о том, что Матиас поумнел. — Идти в замок, и быстро, — выдохнул я, стуча зубами. — Какого хрена ты не послушал? Думал, я шутки шучу? Да этому конюху только повод дай зубы нам повыбивать… — И поэтому ты пошел к нему домой один! — воскликнул Матиас. — Да ты бы не успел понять ничего, он ждал тебя за углом с арбалетом, и, думаешь, хотел что-то обсудить? Мы спешно поднимались вверх по холму, утопая в снегу. Тропу снова засыпало, и пришлось пробираться, замедлив шаг, утопая по колено. — Но арбалет был у тебя, — напомнил я. — Правильно, я отнял. — Каким это образом? Матиас фыркнул. — Алло, меня вырастил Диего. Я знал, что такое рукопашной бой раньше, чем понял, что такое «дроби». Честно говоря, не держи Матиас дядьку-конюха под прицелом, не знаю, как бы я оттуда ушел. Дядька явно подслушивал под дверью наш с Радой разговор. Но я все равно злился. — И все равно не делай так больше. — Не прикрывать тебя? Я думал, мы родственники. — Мне будет лучше, если я знаю, что ты прикрываешь меня где-нибудь в тепле и за учебником, — ответил я. Мы шли: снег скрипел под ногами, сухарики хрустели в острозубом рту. Когда добрались до высоких стен и зашли за ворота, я вдруг понял — не только Саво слышал все за дверью. И скосил взгляд на Матиаса, стараясь ничуть не выдать тревогу. Слух его куда лучше, чем у Саво. Куда лучше, чем у меня — этот и с другого конца острова услышит, если прислушается. И услышал Матиас столько всего о том, о чем знать не должен был. Матиас встретил мой взгляд. — Че? — Ты на каком моменте подслушивать начал? — поинтересовался я. Матиас пожал плечами. — Ладно, — мотнул головой я. — Идем в замок. Мы и двинули, и у ступеней Матиас вдруг заговорил снова: — Это был просто ритуал? Она меня не любит, да? Я чуть не рухнул на месте. Даже с трудом обернулся. Из всего, что было сказано, из информации, которая может уничтожить этот остров, Матиас услышал лишь одно — очевидное! Я почти закатил глаза, но сдержался. — Мне жаль, малой. Матиас нахмурился и кивнул. — Ну да. Я вздохнул и спустился обратно. Мы поравнялись — я был ниже. Я был ниже, хилей и выглядел младше, но передо мной был такой еще ребенок… Нет в той голове мозгов, ему всего девятнадцать. В свои девятнадцать я был другим, совсем другим, но это ведь я. — Она не стоит ни одной твоей кудряхи, это я тебе говорю точно. Любят не за ритуалы и не за ответные услуги, а просто так, потому что любят. Любить за что-то — это неправильно, — заверил я. — Но ты — исключение, Матиас. Тебя есть за что любить, сотню раз есть за что. Не думай. Я хлопнул его по плечу (чуть не отбив себе ладонь). — Да, в принципе, — протянул Матиас. — Похуй. И направился в замок. «Ну слава Богу» — подумал я. — «Не влюбился. Влюбился бы… с этим темпераментом, слезами бы остров залило. Хоть где-то он не в деда, а в папу». Я поспешил в замок, и Матиас протянул, когда я поднялся к главному входу. — И что теперь будет с Радой? Ты сдашь ее? Я поджал губы. Конечно, пообещал молчать и хранить тайну, но… — Малой, — проговорил я. — Министерство ищет виноватых. И найдет их, уже нашло. Страдают учителя, которые горой стоят за Дурмстранг, не просто учителя — Ингар и Сусана, которые, загруженные по самые брови, по ночам учат тебя, Матиас, магии и ускоренной школьной программе. Их замотают допросами и разборками, а потом выгонят отсюда, когда решат, что капище не успокоить. Страдать будут ученики — где они будут, когда школу закроют? Что с ними будет? Хорошие ребята, с которыми ты, Матиас, сидишь за одним столом в обеднем зале, не выучатся, и будет здорово, если половине из них родители смогут нанять безумно дорогих частных учителей. Это твое место, Матиас. Этот север, этот остров, холод, строгость и дисциплина, посохи и магия, и ты здесь, такой, какой есть — это твое место. Ильверморни не стала тебе хорошим воспоминанием, кто бы знал, что им станет хмурый старый Дурмстранг? И этого места совсем скоро не станет из-за того, что натворила Рада Илич в попытке спастись от проклятой клятвы. Один человек уничтожил это место. Уничтожает бездействием и трусостью, не желая признать свои ошибки и понести наказание. Страдают все, но только не Рада, зализывающая раны в сторожке. Раскосые черные глаза смотрели на меня, уже зная ответ. Конечно, знали! Ведь я же не только дурной Ал, но и папа — правильный, знающий, опытный. — Конечно, я не сдам ее, Матиас, — с тяжелым сердцем сказал я сыну то, что он хотел услышать. И улыбнулся бодрой шутовской улыбкой. Так я, не клявшись и не обещая, дал сыну слово. И мне не оставалось больше ничего, кроме того, чтоб верить в Раду. В конце-то концов, она выросла здесь, это ее место, она спасет его. Комиссия вернулась на следующий день, а Рада в замке так и не объявилась. — Гори в аду, — горько глотая вино, бормотал я. Харфанг не сводил с меня глаз. Я понимал, почему. А чем закончился рейд комиссии — мог лишь догадываться. На сей раз прибыли мракоборцы. Они долго ходили по новенькому мосту к восточной башне, спускались в ущелье, откуда вернулись с сухим пластом драконьей кожи (пятьдесят тысяч галлеонов, просто, сука, пятьдесят тысяч галлеонов они достали из пропасти — мой внутренний аферист почти орал от досады). Потом Сигрид увела их на капище. Что было там — этого уж я не знаю. Вечером Харфанг явился с новостями. — Мы — на повестке съезда Ежегодного Международной Конфедерации в Копенгагене. В конце месяца. — Судя по тону директора, лучше бы нас закрыли на месте и сегодня же. — Я вас поздравляю. Харфанг осушил стакан, даже не поморщившись. — Растянут дерьмо на неделю. И ничего не решат все равно. Сигрид обеспокоено нахмурилась. — И что ты скажешь на съезде? Харфанг развел руками. — Не знаю, — сказал он угрюмо, но честно. Международная Конфедерация… сколько раз я слышал эти два страшных слова, но мог лишь догадываться, что это такое. Три сотни, если не больше, волшебников, главных лиц государств, собирались и обсуждали насущные проблемы, принимали решения, ругались, судились… Я понял взгляд, с которым глядела на директора госпожа Сигрид — Харфанг был болен и слаб. Дурмстранг защищать с трибун будет до последнего вздоха, но там и помрет на месте. Ничего о своем здоровье Харфанг слушать не хотел. И уж тем более признавать его хрупкость. — А кто? — вразумил он. — Кто будет держать удар? А ударят сильно! А то я сам не понимаю… Харфанг насупился. — Если есть добровольцы на закланье — буду благодарен, а нет, так помалкивайте. Прорвемся. Слабой была эта улыбка — Харфанг, кажется, сам не верил в то, что у Дурмстранга есть будущее. Ресурсы и надежды закончились. Остались только суровая реальность: замок разваливался, капище гудело, дети болели. Долги. Мы оба знали, кто виноват во всем, кроме, пожалуй, долгов. И чья голова должна была полететь. И оба, переглядываясь порой, молчали. Кто защит остров, кроме знающего правду Харфанга? Кто примет удар Международной Конфедерации и попытается бороться за право Института Дурмстранг продолжить жалкое существование? — Я могу. В ответ на взгляды повернувшихся ко мне людей я, не имея ни малейшего плана в голове, слабо улыбнулся. — Я не очень разбираюсь в политике и образовании, — и добавил с фальшивой уверенностью. — Но хорошо разбираюсь в пиздеце. Мне кажется, это он. — Ты вообще представляешь, что такое съезд конфедерации? — спросила Сигрид. — Нет, — признался я. — Но я выкручусь. Нам нужно потянуть время… Потому что я глупо верил в честь, с которой Рада Илич примет удар и сдастся властям. — … а походу разберемся. Слушайте. — Как же я понимал Сигрид и всех их вообще! Я — шут. Смешной, простой, дурак в учительской, не учитель даже. Снова лезу на рожон и туда, куда не звали, но разве звучали лучшие идеи? — У нас два одинаково правильных варианта, — произнес я. — Или сдать виновницу, отряхнуться и делать свою работу, или выступить на съезде конфедерации и попытаться объясниться, не упоминая ее имени. И меня скорей заподозрят в душевном расстройстве, чем в том, что я кого-то покрываю здесь. В отличие от директора. Я встретил взгляд Харфанга. Он понимал меня больше других, куда больше — мы оба знали секрет. Взгляд директора был недобрым. Но директор Харфанг, не сводя с меня глаз, кивнул. «Ну ты и вляпался, Ал», — думал я в ужасе, до конца не понимая, на что бесплатно и сходу подписался. Но отступать было некуда, и пришлось делать вид, что все под контролем, несмотря на то, что на лице было буквально написано «Помогите!».