***
Остаток ночи я провел в маленькой комнатушке с зарешеченным окном, сидя прямо на полу. Мне оставили хлеб, какую-то похлебку и кружку воды, но никто не осмелился развязать мне руки. Солдаты, втолкнувшие меня сюда, лишь испуганно переглянулись и вышли вон, закрыв за собою дверь. Но есть мне все равно не хотелось. Я устало прислонился к стене. Интересно, где теперь мой господин? Наверняка он недоволен мною… Как я мог… Сначала навлек на себя его гнев, затем не выполнил приказ. А теперь у него могут быть неприятности из-за меня. Нерасторопный болван… Отец Клод мог и должен был наказать меня, но он не мог заставить меня страдать сильнее, чем я терзал себя сам. Я не заметил, как задремал, по-прежнему опираясь спиной о холодную стену камеры. Пробуждение мое было тяжелым. Я замерз, все тело затекло. Я неловко пошевелил связанными руками, морщась от боли. Хотелось пить. Я неуклюже придвинулся к кружке, намереваясь отпить из нее, как получится. Мне даже удалось сделать пару глотков, остальное я, конечно же, разлил. Вот проклятье! Тут дверь открылась, пропуская одного солдата, второго, третьего… В итоге они просто заполнили всю комнатушку. У одного из них на груди был герб Франции. Неужели они все за мной? Серьезно, что ли? Боятся, что поодиночке я сожру их? И верно. Все они были по мою душу. Меня рывком подняли на ноги, все же развязали, но лишь затем, чтобы надеть тяжелые кандалы. Я равнодушно позволял им вытворять все, что им угодно. Все равно, что со мной будет, лишь бы господин…лишь бы с ним все было хорошо. Да и что я мог сделать? Излишнее мое сопротивление могло опять же принести вред господину, ведь все знали, что он покровительствует мне. Никто не должен узнать, что он был со мной этой ночью. Итак, в окружении стражи, возглавляемой человеком с гербами, я вступил в небольшую, низкую, сводчатую залу. Прямо перед собой я увидел сидящего за столом очень старого сморщенного человека, низко склонившегося над стопкой бумаг, уже почти водя по ним длинным носом. За перегородкой теснились зрители, среди которых был Жеан Мельник. При взгляде на него в душе шевельнулась неприязнь, и я отвернулся. Я понимал, что это мой суд. А для него — повод для очередной забавы. Я видел, как женщины, еще вчера закрывавшие лица руками, весело смеялись, указывая на меня пальцами. Я бросил хмурый взгляд на кандалы: ненавижу беспомощность! Тем временем я заметил, что губы у судьи шевелились. Он что, говорил? Все это время? С кем, если я не отвечал ему? К нему приблизился какой-то низкорослый человек, одетый в черные одежды. Он взглянул прямо на меня, губы его шевельнулись. Теперь не было сомнений, что обращался он именно ко мне. Что он мог спрашивать? Имя, наверное? — Квазимодо, — ответил я. Лицо человека в черном отразило раздражение. Он снова что-то сказал. — Звонарь Собора Парижской Богоматери, — произнес я, надеясь, что все правильно истолковал. Губы того человека продолжали двигаться. — Если Вы спрашиваете о моем возрасте, — уже менее уверенно отозвался я, — то, кажется, в день Святого Мартина мне исполнится двадцать лет. Что-то явно было не так. Этот человек выглядел разозленным. Он даже кричал, я видел, как исказилось его лицо, но я не мог разобрать слов. Я не понимал ничего из того, что происходит. А мужчина в черном продолжал говорить, гневно жестикулируя. Надеюсь, я не навлек беды на господина! Вдруг он быстрым шагом покинул зал, я лишь проводил его взглядом. Когда я вновь встретился глазами с судьей, тот смотрел на меня с явным неодобрением. Молодой человек, которого я раньше не замечал, что-то говорил ему на ухо, указывая рукой прямо на меня. Я только нахмурился. Судья покачал головой, губы его шевельнулись, он что-то черкнул на листе бумаги. Я все еще ничего не понимал, когда меня поволокли прочь из зала. Я покорно последовал за держащими меня стражниками.Часть 2
11 августа 2019 г. в 14:53
Не помня себя, я бросился с носилок. Окружавшая меня толпа в миг словно бы перестала существовать, я уже не видел вокруг никого и ничего. Боже, пожалуйста, помоги мне! Я взглянул на до боли знакомое лицо и, прочитав на нем гнев, бросился на колени. Я был готов провалиться сквозь землю, ведь я вызвал его недовольство своей глупостью, своим желанием поразвлечься! Кто я после этого? Я поднял глаза на отца Клода. Я великолепно мог читать его жесты, ему даже не приходилось прибегать к обыкновенному языку слов, когда он говорил со мной. Упрек. Гнев. Наказание. Я заслужил. Я все сделаю, только бы он простил меня, ведь я никто и ничто без него. Пожелает, сегодня же брошусь вниз с самой высокой башни собора. Лишь бы простил… Я в отчаянии складываю руки, покорно ожидая, пока господин позволит мне встать.
Наконец, он тряхнул меня за плечо и сделал мне знак, приказывая подняться. Я поспешил исполнить его желание, все еще избегая встречаться с рассерженным взглядом, от которого все сжималось внутри. Только тут я вспомнил, что мы с не одни, лица окруживших нас людей были искажены злостью. Я не мог слышать, но видел их угрожающие жесты в сторону господина, они пытались обступить его! Причинить ему вред!
Я в мгновение ока кинулся вперед, закрывая собой, защищая его драгоценную жизнь. Мускулы мои напряглись, я весь внутренне сжался, как стальная пружина, я подмечал каждое их движение. Попробуйте, подойдите! Не осмелитесь, трусы, я же знаю. Вы только с теми, кто слабее, можете быть храбрыми. Прошли те времена, когда я был слабее… Господин махнул рукой, и я двинулся вперед, грубо расталкивая толпу, чтобы он мог пройти. Еще так недавно они были моим «народом»! Теперь же все вернулось на круги своя, они ненавидели и боялись, а я…я отбивался. Толпа не вызывала во мне ненависти (если не считать подобных минут, как сейчас), лишь отчуждение. Люди для меня были не более чем безликой массой. Ничем не отличались друг от друга.
Наконец, жизнь господина оказалась в относительной безопасности, мы вышли из толпы. И все же я прикрыл его со спины, не подпуская последовавших было за нами храбрецов. Я бы убил всякого, кто посмеет оскорбить господина. Но, к их счастью, таковых не нашлось. Вскоре беснующаяся толпа осталась далеко позади. Отец Клод быстро и уверенно шел по темной улице, я же просто следовал за ним, не интересуясь, куда мы направляемся. Все, о чем я думал, глядя в напряженную спину священника — это о прощении и снисхождении. Но он все шел и шел вперед, не обращая на меня никакого внимания, а первым обратиться к нему я не смел, просто молча следуя за ним. Я знал, что он не забыл о моем присутствии, просто нужно потерпеть.
Вдруг он остановился так резко, что я едва не налетел на него. Он обернулся. Мы стояли как раз подле статуи Пречистой Девы, а здесь горел фитиль, что позволяло мне рассмотреть его лицо. Он был чем-то сильно встревожен, лишь глаза блестели странным огнем, я давно не видел его таким. Точнее никогда не видел. Меня охватило беспокойство за него.
— Господин…
Но он поднял руку, заставляя меня замолчать. Сейчас говорить мне, видимо, не позволялось. К моему удивлению, он вдруг спрятался за статую, знаком велев последовать за ним. Ничего не понимая, я покорился. «Жди» — показал он мне резким коротким жестом. И я прислонился к стене у него за спиной, приготовившись ждать того, чего ожидал здесь увидеть господин. Зачем, вот зачем я вылез? Мог бы взять одну их книг хозяина, которые он милостиво позволял мне брать, и провести вечер за чтением. Так нет же! Мне же больше всех надо! Я без особого интереса оглядывался по сторонам, но даже с моим зрением не мог увидеть ничего дальше нескольких шагов от нашего укрытия: улицы тонули во мраке.
Вдруг господин напрягся. Я даже в слабом свете фитиля заметил, как он весь задрожал. Я с удивлением увидел, что причиной волнения господина стала какая-то девушка, цыганка, насколько я мог рассмотреть, сопровождаемая белой козой. Девушка была одета в причудливое платье, такое же нелепое и мишурное, как и моя шутовская накидка. Он вдруг указал на девушку и сделал мне знак. «Схвати ее» — прочитал я по движению губ.
Я не раздумывал. Не было такого приказа, что я не исполнил бы для него. У меня даже мысли не возникло, зачем ему эта девушка, в дела господина я не лез. Судьба самой девушки меня не занимала. Как только цыганка поравнялась с нами, я выскочил из укрытия и сгреб ее в охапку. Наверное, она закричала, не знаю, не слышал. Но в целях предосторожности я зажал ей ладонью рот и потащил, куда указывал господин. Девушка извивалась в моих руках, тщетно пытаясь вырваться, но ее попытки были не сильнее, чем у воробышка. Я только старался не слишком сжимать руки, а то я искалечу ее. Вдруг господин указал мне на что-то за моей спиной. Обернувшись, я увидел человека в каком-то драном желтом камзоле. Он кричал что-то. Не долго думая, я двинулся к нему, таща цыганку на собой, и одним ударом отбросил его на несколько шагов назад. По-моему, он упал прямо в лужу, но кого это волнует. Затем, забросив девушку на плечо, я последовал за своим господином. Маленькие кулачки продолжали бить меня по спине, она все не сдавалась. Но шансов вырваться у нее не было.
И вдруг… прямо передо мной возник всадник. От неожиданности я упустил цыганку, которую этот человек вырвал из моих рук, перебросив поперек седла. Краем глаза я заметил, как господин метнулся во тьму улочки. Ну уж нет! Девушка зачем-то нужна хозяину! И я бросился на человека в доспехах, желая отобрать свою добычу. Поздно. В меня вцепилось сразу несколько пар рук, оттаскивая от лошади. Не помня себя от бешенства, я дрался изо всех имевшихся у меня сил. Один удар моего кулака валил солдата с ног, я даже кусался, кажется. Меня схватили сзади, я легко перебросил солдата через голову, швыряя его на землю. Но ударить его уже не смог: сразу по нескольку человек держали меня за руки, заламывая их назад. Я чувствовал, как крепкие ремни впиваются мне в тело, лишая возможности дальше сопротивляться. Главное, что господин в безопасности. Это утешало меня.
Когда я поднял глаза за офицера, судя по всему, я увидел, что девушки с ним уже нет. Он что-то сказал, и меня толкнули в спину, заставляя двигаться вслед за лошадью. Сам всадник ехал впереди. Мы возвращались к Дворцу Правосудия.