Свидание

Окно распахнулось, и в кабинет ворвался теплый весенний ветер: занавески взлетели расправившей крылья птицей, календарь на стене вновь напомнил о том, что близится лето, а листы на столе всколыхнулись, и где-то среди них была совсем крохотная фотография восемнадцатилетнего мальчишки, того самого, которого Брайан ждал сегодня на прием в десять утра. Его мама. Она… показалась весьма добродушной по телефонному разговору, наверное, очень горестно в возрасте чуть больше сорока поиметь сына-торчка. Но для начала надо хотя бы выяснить, торчок он или нет. Хотя, если судить по описаниям раздосадовавшейся мамаши, все указывает на то, что парень начал употреблять не так уж и давно. Как бы то ни было, доктору Мэю не впервой заниматься малолетними наркоманами, так что ничего необычного ни в мед карте, ни в словах его матери он для себя не нашел. Ветер дунул с новой силой, и Брайану пришлось закрыть окно, которое, кстати, все-таки зажевало край занавески. Брайан не заметил. Уселся за стол и начал снова перебирать разные бумажки, чьи-то документы и всякие записи, помогающие ему ничего важного не забыть. А в такой круговерти забот обязательно можно о чем-нибудь не вспомнить. Мэй иногда задумывался о том, что черт его дернул податься в медицину; дома в шкафу пылилась потрясающего качества электрогитара, на которой он в школе выдавал такие рифы, что девчонки в очереди выстраивались. Он тогда очень хотел стать музыкантом, его всегда вдохновляла музыка, а еще друг Фредди, который представлял из себя настоящий калейдоскоп настроения и разных безумных идей. Парень вечно затевал какие-то дурацкие, но потрясающие авантюры, обожал голосить в школьных коридорах и всех и вся обыгрывал в карты на деньги, оттого и расхаживал везде то в новых джинсах-клеш, о которых можно было только мечтать, то в джемпере с яркими разноцветными рукавами. В общем, не человек, а ходячая провокация. Им восхищались все, а он восхищался всеми. Брайан и сейчас с Фредди общался. Тот стал певцом, селебрити, поклонников было… даже и подумать страшно, сколько, только он все так же раз в месяц навещал Мэя у него дома, и они вдвоем весело и очень по-домашнему вспоминали школьные годы, смеялись и пили, и только раз в месяц, именно в этот день, Брайан доставал свою гитару из шкафа, бережно обтирал какой-нибудь футболкой и с материнской любовью и глазах и жестах дергал струны, а Фред все повторял: «Все еще в строю твоя Леди?». И пел. И тогда вокруг разливалось что-то родное и очень давно забытое, смешивалась богема, любовь и музыка, и было все таким волшебным, что на мгновения в память врезался образ школьного актового зала, на сцене которого в тоннах проводов выглядывал пыльный усилитель, куда Брайан подключал гитару и играл, а Фредди скакал вокруг и исполнял песни в его любимом жанре — «Что вижу, то пою». Сейчас все это казалось сказкой, на фоне-то «всяких и разных» бумаг и то и дело мелькающих перед глазами белых халатов. Он выбрал это сам, и он старался «это» искренне полюбить, но больные взгляды истощенных болезнями пациентов все больше убеждали Мэя в том, что, лучше бы он со шляпой и гитарой в руках стоял в центре Лондона в жару восемьдесят шесть по Фаренгейту, чем изо дня в день с жалостью глядел на людей, у которых в картах было отпечатано «Депрессия», «Аппендицит» и еще миллион всяких терминов, за которыми стояли мучения несчастных в палатах. Пробило десять, и медсестра, торопливо цокая каблуками туфель по полу, открыла дверь в приемную и назвала имя следующего пациента. К этому времени Брайан успел досконально изучить дело Роджера Тейлора, которого в кабинет врача практически втащила обеспокоенная женщина. Она все что-то шипела юноше, а тот в свою очередь бормотал какую-нибудь чушь в ответ. На нем была новая выстиранная рубашка, те самые джинсы-клеш (видимо, перешитые сто раз) и замызганные коричневые кроссовки. Он кусал губы, постоянно бегал глазами по помещению и прятал руки за спину. Брайан заметил, что в одной из них он крепко сжимал пачку сигарет. Его щеки полыхали, а лоб, нос и подбородок были бледными, почти бесцветными. Пока шел с матерью к столу, успел споткнуться пять раз. Уже по всем этим симптомам врач понял, что мальчика надо спасать. — Он ничего не ел с позавчера, — женщина начала разговор резко, Мэй лишь успел спросить: «На что жалуетесь?». — А еще, я вообще не понимаю, что он говорит, — голос ее почти срывался на писк, она держала сына за руку, а он постоянно ее вынимал. Брайан нахмурился и посмотрел на Роджера. И решил так же, как и мама, говорить в лоб. — Роджер, ты употребляешь наркотики? — словно скороговорка. Тейлор, услышав свое имя, вздрогнул и стеклянно уставился на Мэя, потом посмотрел на мать, будто спрашивал разрешения, можно ли говорить правду. — Д… — запнулся и вдохнул воздуха. — Где здесь туалет? — Что такое, Роджер? — прошептала женщина. — Я скажу, что, — Брайан поднялся со стула, подошел к парню и выдрал из холодных цепких пальцев красную пачку. Вынул из нее четыре маленькие бумажки с едва различимыми психоделическими картинками. Тейлор даже понять ничего не успел. — Балуется марочками, — врач вновь сел за стол и положил наркотик перед собой. — Дешевыми и опасными. Вы анализы сдавали? — спросил он, не сводя глаз с Роджера. Его мама заплакала. В первую неделю реабилитации все шло по давно отточенному сценарию. Только, конечно, не все было так радостно. В первый день Роджер чуть не выбил стулом окно в своей палате, благо, сосед, лечащийся от той же заразы, вовремя докричался до санитаров. Во второй день мальчишка стал требовать травы у медсестер и обещал заплатить, хотя, тем и так было известно, что денег у него никаких не было. В ночь со второго дня на третий началась самая нелюбимая Брайаном часть лечения. Роджера ломало на протяжении восьми часов, до самого утра. Он выл, бредил и изворачивался так, что постель вставала дыбом, при этом продолжал молить о дозе и грозился, что умрет. Тогда-то Мэй и решил выйти с ним на личный контакт. Когда уставшее худое тело Роджера наконец раскинулось по постели в тревожном успокоении, Брайан осторожно вошел в палату для оценки состояния пациента. Врач присел рядом на койку и приложил тыльную сторону ладони к мокрому от пота лбу, предварительно отодвинув светлую прядь волос. Тейлор спал — вымотался настолько, что сразу же уснул, как только невыносимая боль отпустила его. Вряд ли он захочет есть, как проснется, придется заставлять. — Сколько потребуется успокоительного? — поинтересовалась молодая практикантка, зашедшая следом за Мэем. — Думаю, что вообще не потребуется, — доктор нахмурил брови и взял Роджера за руку, задрал рукав и покачал головой: все в точках. — И ломать его больше не будет, — немного помолчал и повернулся лицом к девушке. — Скажите медсестрам, чтобы сообщили, когда он очнется. Роджер очнулся, когда часы пробили ровно двенадцать дня, и Брайан сразу же поспешил в его палату, прихватив с собой медкарту и тонометр. — Как ты чувствуешь себя? — Как будто мне в голову вколачивают огромный гвоздь, — промычал парень в подушку, затем поднялся и мельком глянул на врача. — У вас травы нет? Было бы очень кстати. Брайан про себя усмехнулся, но виду не подал. — Очень смешно. Вот, что, дружище, так как твоя жизнь теперь в моих руках, я должен всячески оберегать тебя от той дряни, которой ты травил себя все это время. Так что, о траве придется позабыть. И обо всем остальном тоже. Желательно навсегда, — Брайан заметил, как Роджер закатил глаза, и вынул из кармана изъятые у него вчера наркотики. — Ты знаешь, что это такое? — ЛСД марки, — улыбнулся мальчишка. — Увеличение температуры тела, расширение зрачков, проблема с ориентированием в пространстве, потеря аппетита, бессонница, тремор, нарушение социальной и профессиональной деятельности. Тебе это о чем-нибудь говорит? — Мэй сунул марки обратно в карман халата и по-отцовски строго посмотрел на Тейлора. Тот промолчал, не отводя взгляда. — Во время трипа ты можешь себя покалечить. — Все жду, когда же это произойдет, — Роджер пожал плечами, лег на постель и отвернулся. — Так вы выудите мне травы, или вам рассказать, где много и дешево добыть? — Это не шутки, Тейлор, — врач разозлился и развернул юношу на себя. — Я смогу с тобой работать, только если ты сам этого захочешь, а тебе нужно захотеть, потому что тебе должно быть не наплевать хотя бы на свою мать, благодаря которой ты еще не передознулся в какой-нибудь подворотне. И я работаю здесь, чтобы спасти твою маленькую и довольно перспективную жизнь, а не для того, чтобы смотреть, как ты выделываешься. Ты меня услышал? Роджер сглотнул, в красных глазах застыло удивление. — Да, доктор Мэй, — он опустил глаза и закусил губу, чтобы не улыбнуться. — С этого момента просто Брайан, — врач в сотый раз просмотрел кипу документов пациента, томно выдохнул и улыбнулся. — Мы с тобой подружимся. Как бы сильно не хотел Роджер это принимать, но спустя всего неделю у него с двадцатипятилетним врачом в самом деле завязалась настоящая дружба, иначе не объяснить тот факт, что они оставляют друг другу всякие пакостные подарки. Так Брайан однажды обнаружил у себя под дверью жука в салфетке и записку, гласящую о том, что хрен он такого жука из своих волос когда-нибудь сможет выцепить! Роджер в свою очередь был вознагражден пачкой сигарет, в которой его ждала обыкновенная жвачка. К слову, гнев Тейлора тогда надо было видеть, ведь в больнице курить запрещалось, а он, завидев в руках доктора излюбленную красную упаковку, чуть ли не скакал от радости. А еще Брайан перетащил Роджеру в палату свой проигрыватель и даже отдал пару битловских пластинок, а еще Джими Хендрикса. Они играли в правду или действие, в ходе которых Мэй был вынужден пройти по коридору отделения обнаженным по пояс, а Роджеру пришлось подарить свои трусы первой встретившейся ему девушке. Надо ли уточнять, что ею оказалась сорокапятилетняя главврач? Что же касалось «правды» — здесь времени для откровений оказалось навалом. Роджер сознался в том, что он девственник, а Брайан перечислил всех медсестер, которые пытались задрать перед ним юбки. — И даже та жаба с ресепшена? — округлил глаза Тейлор. Мэй в ответ рассмеялся и коротко кивнул. — Видел бы ты, как она провожает тебя взглядом, когда ты домой вечером уходишь, — улыбнулся и отвел взгляд. — Чума-а… И ты даже ни разу не повелся? Ни на одну? Тут красивых медсестричек пруд пруди. Брайан пододвинулся ближе к Роджеру и вздохнул. — Понимаешь… — он глянул в окно, рядом с которым стояла тейлоровская койка. Там была дорога, намоченная дождем, и больничный сад, где не росло ничего, кроме глупых розовых тюльпанов. — Иногда бывает так, что цветы дарить хочется не медсестрам. Мальчишка на секунду завис и вскинул брови. — Ты что это… типа педик? Мэй виду не подал, но уже проклял себя десять раз за то, что произнес эти слова вслух. «Кто тянул тебя за язык, кудрявый болван?» — подумал он, прежде чем подняться с постели и поправить на себе медицинский халат. — Поздно уже, — он сразу переменился в лице, и голос его закаменел. — И я опоздал на последний автобус. — Проводить тебя до выхода? — Роджер вцепился в белое одеяло и больно прикусил губу. — Нет, — Мэй уже почти дошел до двери, но вдруг остановился. В этот момент Тейлор взмолился всем богам, чтобы тот сказал хоть что-нибудь, что могло бы разрядить обстановку. — Через час Вайолет принесет тебе успокоительное, завтра в одиннадцать утра у тебя психолог, не проспи, — проговорил монотонно и абсолютно равнодушно, так, что и у него, и у Роджера на душе кошки заскребли. — Доброй ночи. — Брайан, если ты думаешь, что это что-то поменяет, то ты ошибаешься, — в голосе парня звучала самая что ни на есть открытая надежда, сам же он был бледен, как мертвец. Врач ничего не ответил, повернул ручку двери и вышел. И больше они не играли в правду или действие. И так Роджер узнал, что его лечащий врач — гей. Если говорить о реабилитации, то она шла просто прекрасно. Брайан еще ни разу не видел такого скорого результата выздоровления после наркотической зависимости, и в этом была немалая заслуга самого пациента, ведь эффективность лечения напрямую зависела от его желания пойти на поправку. Мэй искренне им гордился, и гордился собой, ведь непозволительно близкое общение с тем, кого лечит, он практиковал впервые. Были стычки и ругань, конечно. Например, на предмет того, что Роджер слишком часто вслух мечтал о марихуане или дорожке кокаина, но и это из его речи быстро пропало, благодаря чтению и частым беседам с психологом. Во время ломки Тейлор разодрал себе руку ногтями, что стало последним напоминанием о трех месяцах беспробудного глючного сна. Брайан гордился. — Может, выберемся отсюда? Хоть на пару-тройку часов. Поедим где-нибудь, кино посмотрим? — Роджер отбросил от себя очередную книжку в твердом переплете, которую Мэй подогнал ему день назад. — У меня от этих букв уже глаза болят. Брайан, скрючившийся над всякими бумажками, разбросанными по постели, устало вскинул брови и посмотрел на Роджера. — Ага, чтобы ты, пока я покупал билеты, забежал за угол и укололся, — за эти слова Роджер пихнул врача в плечо пяткой. — Да ты глянь, сколько у меня работы! — А ты глянь, какие у меня синячищи под глазами. Я света белого уже месяц не видел! И у меня день рождения двадцать шестого. — Я тебе больше скажу: ты не видел его с того момента, как заторчал, — он немного помолчал и посмотрел на Роджера. Тот был в гневе, — Не положено пациентам с врачами куда-то уезжать. — Но мы ведь не будем говорить, куда мы уезжаем, — пожал плечами Тейлор. — И как ты себе это представляешь? — Мэй снял очки и усмехнулся. — «Мисс Жаба, мы с Роджером уезжаем, но не скажем куда». Роджер обиделся. Вечером после ужина Брайан зашел к нему с результатами последних анализов, говоривших о том, что он невероятно быстро идет на поправку. Это, конечно, радовало. — Кстати, собирайся. Надень что-нибудь чистое и причешись, поедем в город, — протараторил Мэй, листая страницы документов. — Отмечать твой праздник. — Что? — удивился Роджер. — Я ведь сейчас передумаю, Тейлор. Парень резко вскочил с постели и стал рыться в сумке с вещами в поисках чего-нибудь приличного. Спустя десять минут они прошли мимо ресепшена, за которым сидела та самая «жаба», очень увлеченная своим маникюром, и отправились в центр Лондона, оставляя серые стены больницы далеко позади. Вопрос «как ты это сделал?» Роджер задал за ужином в маленьком ночном кафе, уплетая за обе щеки картошку фри. На это Брайан ответил, что написал в канцелярию письмо от имени его матери, где сообщил, что она берет на себя ответственность за Тейлора, и ночевать он сегодня будет не в больнице. Услышав это, Роджер просиял. — А где я ночую? — спросил он и на секунду остановил процесс поедания всего, что осталось от жареного цыпленка и фруктовой тарелки. — Могу приютить тебя у себя, если не хочешь оставаться в мотеле за два фунта в компании бомжей, — Брайан засмеялся, но Роджер воспринял его юмор слишком буквально. — Нет-нет, не хочу! — он допил апельсиновый сок в высоком стакане и дернул носом. — Пойду руки помою, — положил тканевую салфетку, что лежала у него на коленях, на стол, и увидел, как Мэй напрягся. — Слушайте, доктор, перестаньте на меня так смотреть. Я чист. Брайан поверил и расслабился. Возрадовавшись свободе, Роджер чуть ли не со всех ног бросился в уборную, где заперся в первой же свободной кабинке и вынул из носка маленький полиэтиленовый пакетик с порошком. Вернувшись к столу, он резко поставил руку на стол, задрал нос и быстро заговорил. — Ну, что, все? Поехали домой? — улыбнулся и снова дернул носом. Брайан не заметил. Вечером, когда они оба приехали к Мэю домой, Тейлор, в приступе неконтролируемого адреналина, сломал ногой полки для обуви. — Лихо, — задумчиво отозвался хозяин. Ночью Роджер не мог уснуть. Все метался по кровати Брайана, любезно предоставленной ему в качестве «переночевать» и все время о нем думал. В конце концов, когда стрелки на часах дали очередной круг во втором часу ночи, Тейлор заговорил. — Брайан, у тебя есть молодой человек? — вот так, не церемонясь, в лоб, задорно и радостно, будто они ведут беседу уже давно. Мэй, устроившийся на раскладном диване в гостиной, высунул свою кудрявую голову в дверной проем и прыснул. — Мы играем в правду или действие? — на это Роджер ничего не ответил. Брайан решил, что это положительный ответ. — Нет, — выждал пару секунд и продолжил: — Теперь я. Роджер, почему ты задал этот вопрос? Как-то слишком быстро фраза, произнесенная без расчета на какой-либо внятный ответ, переросла в серьезный и ужасно нежелательный разговор. Именно поэтому Тейлор сейчас молчал в надежде не ляпнуть что-то ненужное и не превратить все в то, чем все обернулось в тот раз. — Я просто думал о том, согласился бы я, если бы ты позвал меня на свидание. Брайан захохотал. — Думаешь, я бы рискнул? — ответа снова не последовало, и Мэй перестал смеяться. — А ты бы позвал? — Роджер поднялся с постели и вышел в гостиную, уселся на край дивана и посмотрел на Брайана. — Вне стен больницы звучит удобнее, правда? Кудрявый лишь отвернулся и поблагодарил всевышнего за то, что ночью не видно его красного лица. — Может, и позвал бы, — пожал плечами и опустился на подушку. Роджер просидел, пялясь в одно место, с десяток секунд и осторожно протянул к ладони Брайана свою, невесомо касаясь теплых пальцев. — Вообще-то, на самом деле, я не думал о том, согласился бы я или нет. Я представлял, как бы это происходило, — опустил глаза и хотел было одернуть руку, но Мэй ему этого сделать не дал. — Ты ведь прекрасно понимаешь, что происходящее абсурдно. И ты очень молод. — Джульетте было четырнадцать, а Ромео двадцать один, — констатировал Роджер. — Ты все-таки прочел? — Без тебя по ночам скучно, вообще-то, а засыпаю я только под утро. А уголовная ответственность тебе точно не грозит, — задрал голову и улыбнулся. И снова повисла тишина. — Я в фильмах видел, что после этого люди должны целоваться. Брайан шумно выдохнул, пропуская едва слышимый смешок, выбрался из-под одеяла и подсел к Роджеру на край. Даже сидя он был выше, но благодаря этому он смог различить отражение света фонаря за окном в голубых глазах. Тейлор нервничал, потому что не до конца был уверен, что все делает правильно. Хотя, его жизнь и так казалась сплошным недоразумением, поэтому лишний раз думать о том, что правильно — пустая трата времени. А его терять сейчас очень не хотелось, когда над тобой возвышается невероятно красивый в ночи Брайан, читающий в твоих глазах волнение и едва различимую страсть. Мэй склонялся медленно, завесив весь обзор густыми кудрями, будто время тянул, чтобы Тейлор смог определиться, но это не было необходимостью, потому что все и так пошло так, как должно было. Роджер спокойно выдохнул, все не сводил глаз с мягкого взгляда, и когда Брайан, наконец, коснулся губами его щеки, а затем поцеловал его в губы, по-настоящему, прямо как в тех самых фильмах, время для Тейлора замерло. В его жизни появилось что-то, что способно вставлять куда лучше и приятнее, чем кокаин — весь спектр чувств, вся палитра эмоций, весь долбаный адреналин в его крови сейчас был на губах Мэя. И Роджеру было так этого мало, что он схватил его за футболку и поцеловал сам, вкладывая в этот поцелуй ответ на свой собственный вопрос: да он бы хоть тысячу раз сходил с ним на свидание, миллион тысяч раз. Прошла еще неделя. Брайан лечил, Роджер лечился и параллельно наркоманил, что однажды резко отразилось на результатах его анализов, а психолог начал жаловаться на развязное поведение и грубость в свой адрес. Мэй пришел в ужас. — Я в ярости, — сказал он, распахнув дверь тейлоровской палаты. — И буду в ярости, пока ты не объяснишь мне это, — швырнул на койку стопку бумаг, где было написано, что в крови Роджера были обнаружены наркотики. — Я все объясню, — испугался парень, прижимая листы к груди. — Конечно, ты объяснишь. Ты объяснишь мне, какого хрена все наши с тобой усилия спустились в унитаз? Какого хрена я тратил на тебя время для того, чтобы ты потом послал все к чертям собачьим и снова начал употреблять эту дрянь? — Брайан захлопнул за собой дверь, поставил перед кроватью Роджера стул и сел. — Твои вещи обыскали при заселении, у тебя ничего не было кроме марок в пачке сигарет. Кто дал тебе кокаин? У кого ты его купил? — Ни у кого, — глухо отозвался Тейлор. — Не вздумай врать! Роджер вжался в стену и сильнее смял в руках листы. К горлу подкатил ком, и парень поклялся, что убьется, если сейчас дернется, сдерживая слезы. Брайан так громко закричал на него в первый раз. — Я ни у кого их не покупал. Это мое, — на это врач ничего не ответил, только поднялся со стула, выдрал из рук Роджера листы и отправился на выход. — Брайан, подожди… — только успел сказать Тейлор. — Доктор Мэй, — перебил его Брайан, выходя из палаты. Снова этот мороз в голосе и ссутулившаяся спина — самое ужасное, чего Роджер мог от него ожидать. И если в прошлый раз это не означало ничего критичного, то в этот раз он понял, что всему, что происходило за эти полтора месяца, пришел неизбежный конец, и Тейлор сделал это сам, сознательно. Оставшиеся полтора месяца реабилитации прошли для Роджера одним длинным скучным и невероятно грустным днем. Он много читал, нюхал и молчал. Через две недели его снова переломало, но в этот раз Брайан не пришел проведать его самочувствие. Он вообще теперь редко приходил и почти никогда с ним не разговаривал, а Роджер обращался к нему только на «вы» и не смотрел ему в глаза. Обоим было плохо, оба готовы были выть от тоски по друг другу, но Мэй был слишком обижен, а Тейлор слишком слаб, чтобы извиниться, и вместо этого каждую ночь, читая книги, останавливался на середине страницы и перематывал в своей голове все самые счастливые моменты своей жизни. Их оказалось немного: новый велик на тринадцатилетие, бурная вечеринка в честь окончания школы, первые полтора месяца реабилитации. Между первыми двумя и последним событиями большая черная пропасть, которая ничем никогда не заполнится. Но однажды это все-таки произошло — в ту волшебную ночь, когда они с Брайаном без мыслей целовались в постели, забыв про все невзгоды и трудности. Лучший день рождения за всю его жизнь. И больше счастья в своей жизни Роджер не припоминал, и от этого становилось так паршиво, что теперь даже читать становилось тошно, а сигареты, которые медсестра продавала ему втридорога, стали горькими и вообще отвратительными. Тейлор в какой-то день подумал о том, что будет, если выйти в окно с пятого этажа собственной палаты. Но неожиданно для него, потерявшего счет времени, настал день выписки. На ресепшене его ждала мама, психолог, которому он за это время вывернул всю свою душу и две медсестры, чьи имена Роджер даже не запомнил за все три месяца. Он и не заметил, как наступила середина августа, не заметил, что расцарапанная при ломке рука зажила. А еще не заметил, что Брайана среди провожающих его людей не было. Мать поцеловала сына в обе щеки, подхватила у него из рук сумку с его вещами, и они вместе покинули больницу. Роджеру хотелось взреветь. Дома было уютно и хорошо, Тейлор успел позабыть мягкость своей постели и теплое одеяло материнских объятий, больше всего радости принесли новые пластинки, купленные мамой за время его отсутствия. В какой-то момент он даже подумал, что не все так уж и плохо оказалось, но тут же воспоминания больно кольнули его в сердце, и Роджер скоро об этом забыл. Спустя неделю, его настигла гадкая тоска, и к нему пришло чувство вины. Он, наконец, в полной мере осознал всю масштабность им содеянного, но сомнения терзали и путали мысли, и Роджер часто плакал от того, как сильно его ранит эта ненавистная ему гордость. И влюбленность.