***
Купить все по списку – что может быть проще! Список, правда, странный какой-то, но это ничего, не в пустыню едут. Да и не такая уж там и деревня, как Слава испугался вначале – это где-то за Пушкиным, поселок какой-то. Короче, вообще не деревня, и магазины там, скорее всего, имеются, так что все недостающее купят уже на месте. Да и вообще, еще не известно, кто первый раскается в своем решении и не выдержит жить в глухомани – он или Мирон его-императорское-величество-Янович Федоров. Кто первый, так сказать, разочаруется в слишком переоцененном, на Славин взгляд, целительном эффекте свежего воздуха и натуральных продуктов. Это мы еще посмотрим, кто кого – навоз победит еврея или еврей победит навоз.***
Впрочем, первое разочарование настигло Славу тогда и там, где он никак его не ожидал – прямо в его съемной квартире в вечер накануне отъезда. Слава, перекладывая два объемных пакета в одну руку и матерясь, сам открыл дверь, потому что Мирон-его-святейшество-Федоров, видите ли, почему-то не услышал, как Слава насиловал звонок. И сразу, прямо в прихожей, споткнулся о красные кроссовки. Алые, как седалище бабуина. Или даже малиновые. Кроссовки были не его, потому что слишком пиздатые, и не Мирона, потому что Мирон до такого размера ноги не дорос бы никогда, даже если бы его золушкины ножки переехал каток. А еще в квартире пахло сигами и кто-то слишком знакомо, ебучим диким мустангом, заливисто ржал на кухне. Уже догадываясь и скрежеща зубами, пока что мысленно, Слава, сбросив обувь и подозрительно покосившись на чужие кроссы, которые были чуть ли не длиннее его собственных, потащился на кухню, толкая впереди себя тяжелые пакеты с продуктами, туалетной бумагой и прочей бытовой ерундой. Так и есть, Евстигнеев – собственной персоной, в розовой шапке, белых носочках и дымящей сигаретой в зубах. Давит лыбу, не глядя на Яновича и режет мясо, нагло скидывая куски в миску, в которой Саша обычно заправляет салаты. Так сказать, оскверняет веганский сашин алтарь кровью – 1:0 в пользу Мирона, с-с-сука! Странно, что, подходя к дому, Слава не заметил рудбоевскую «Шкоду» под подъездом. Снова кое-кто шифруется, прячется, на метро ездит, чтобы, типа, своей тачкой присутствие Яновича в славином доме не спалить? Вот будто Рудбоя на его вонючем тазике какой-то идиот отслеживать по чужим дворам будет – всрался он кому-то! Сам сказал, что Охры больше нет, вот пусть и не воображает теперь себя хуем с горы – никому он больше не интересен. Детский сад! Шифруются, блядь, как в старом советском анекдоте про Штирлица и тридцать восемь мясорубок в окне… Параноики ебаные. Оба. Слава скривился, застопорившись на пороге: – В моем доме не курят. Сука-Рудбой, не спеша и настолько красиво, как умеет только сука-Рудбой, затянулся еще раз, медленно выдохнул дым в сторону открытой форточки и потушил сигарету о внешний бок миски. Раздавливал сигарету старательно, чтобы ни один горящий уголек в ней не остался, а потухший бычок щелчком метнул через пол-кухни в мусорное ведро. Попал, между прочим. Повернул лобастую башку к Славе, кивнул: – Ну, привет, что ли. Прости, руки' я тебе не подам, – Рудбой отложил в сторону нож, выставил в сторону Славы обе грабли ладонями кверху, чтобы Славе было лучше видно, усмехнулся кривым оскалом Охры: – сам понимаешь, они в крови… Жалко только, что это не кровь Микси. – Вань, – Мирон тоже улыбался, но не так, как Ванька, а мило и с ямочками на щеках – его эта сцена забавляла. Ванька оглянулся на Мирона, поднял руки вверх, типа сдается, и снова взялся за нож, кровожадно полоснул по блестящему розовому мясу огромным тесаком (и как только нашел, он у Славы где-то в самом нижнем ящике стола лежал, под рулонами пергаментной бумаги), буркнул под нос: – …и поросятина, а не миксятина… – Вано, хватит, – упрекнул Мирон мягко, – мы же договорились… Давай, Слав, помогу, – Мирон, наконец, поднялся и взял у Славы пакеты. – Кстати… Ваня завтра едет с нами. – Ты этого не говорил, – огрызнулся хмурый Слава, уже жалея, что обещал Мирону эту поездку и отказаться от нее не может из чистого упрямства. Да и какого хуя отказываться, он что, Рудбоя боится? Да хер он его боится! В рот он его ебал! Но… блядь, какого хуя? – А ты не спрашивал, – спокойно парировал Мирон. – Недалеко от Пушкина у Ваниных родственников дом простаивает пустой… – Дача, – ненавязчиво поправил Рудбой. – Или дача, – кивнул Мирон, шурша пакетами и выкладывая продукты на стол. – Вот в нем и будем жить. Место тихое, чисто, и фермер недалеко живет знакомый, да, Вань? Будем у него органические продукты покупать – без всякой химии, без этого дерьма магазинного. Да и вообще – не увеселительная это поездка, Слав, тебя спасать надо. После болезни уже больше месяца прошло, а… – Два, – зачем-то вставил задумчивый Слава. Видимо, тоже из чистого упрямства пизданул: поправить Мирона для Славы отдельное удовольствие! Немного похоже на АСМР. Как там, оргазм мозга? Даже лучше, чем АСМР, охуенное ощущение! Вообще Славе всегда безумно приятно, когда умный еврей ошибается – хоть в чем-то. Каждый раз как красный день календаря, блядь! Мощнейший триггер, а не ваши эти шуршания-шептания-поглаживания-детский-сад-ясли-тьфу! – Вот видишь! – Мирон кивнул, соглашаясь. – Два месяца, а у тебя до сих пор кашель не проходит, а это уже опасно. От антибиотиков ты отказываешься – будем с Ваней спасать тебя по-сибирски. – Это в каком-таком смысле? – насторожился Слава. Ванька, не оборачиваясь, снова растянул рожу в довольном оскале – Слава хорошо видел его физиономию в профиль. И Мирон тоже широко улыбнулся. Славе даже неуютно стало: Мирон видел от Ваньки только затылок и спину с жопой, но отразил улыбку Рудбоя так точно, что Слава снова вспомнил Охру. Не с себя ли и своего второго, альтернативного, «я» ты слепил когда-то этого монстра, Мирон Янович? В смысле, изначально. И лишь потом натянул этот образ на Ваньку, как таксидермист содранную с животного шкуру на примерно подходящий по размеру каркас. И, если судить по окончательному результату, альтер-Мирон гораздо больше самого Мирона Яновича – выше, сильнее, страшнее… Слава мысленно потряс головой, чтобы отогнать от себя призрак Охры. Мирон, смотрящий на него прямо, все еще улыбался по-рудбоевски широко: – Увидишь. – Сю-у-урпри-и-из! – протянул Ванька. И заржал. – А-хах-ха-хах! Очень смешно… Конь педальный. Они еще никуда не выехали, а Славе уже хотелось Рудбоя убить! С размаху приложить по башке сковородкой, блядь. А заодно и Яновича с его залупными идеями насчет деревни тоже отпиздить. Слава скрипнул зубами – теперь уже не мысленно, а в реале. Мирон же не чувствовал его настроения или упорно делал вид, что не чувствует, улыбался хитрожопо: – С пакетами мы тут сами разберемся, а ты держи еще один список… – Еще? Бля-адь, я же только пришел, а там дождь начинается. – Слава пробежал глазами по пунктам списка. – И нахуя нам столько специй? Мы открываем кавказский ресторан? Или Джарахов тоже с нами едет? – Специи для мяса, – улыбался Мирон, – не все из нас вегетарианцы, между прочим. Завтра жарим шашлыки, чтобы в первый день о еде не заморачиваться, а потом будем по очереди по кухне дежурить, как в летнем лагере. Ты же отдыхал в детстве в летнем лагере? Вопрос Мирона Слава проигнорировал, продолжая внимательно изучать список: – Так, два блока сигарет я теперь понимаю зачем, дополнительное бухло тоже… А вот нахуя эвкалипт и пихта, и соли какие-то… короче, нахуя все это вонючее аптечное дерьмо? Мирон не слушал, он чуть ли не насильно подталкивал Славу к прихожей: – Давай-давай, быстренько топай, пока не стемнело, нам еще вещи в поездку собирать. Ванек нам мясо замаринует и поедет тоже собираться… Вано, во сколько выдвигаемся? Рудбой поднял голову от мяса, задумался: – Я к тебе приеду в шесть, значит, здесь мы будем где-то в шесть пятнадцать. Погрузим продукты и… – Ну-у-у блядь! – Слава терпеть не мог так рано вставать. – Можно же поспать нормально, а потом поехать! Ладно бы на поезд или на самолет спешили, тогда понятно. Мы же на тачке, нахуя в такую рань подниматься? – Чтобы без пробок проскочить, – пожал плечами Мирон, – наверное. Мы обычно раньше выезжали... Короче, Слав, будь готов в шесть с четвертью, и без выебонов, хорошо? – Это кто еще выебывается? – огрызнулся Слава. Блядь, в такую рань! И ведь не поспоришь – их двое, а ты один, как говорится, сопротивление бесполезно. Блядь. Что ж, это уже похоже на 2:0. И как теперь Славе отыграться? Плюнуть Евстигнееву в чай? Или в новые кроссы нассать? И еще. На 3:0 это не тянет, но… эти руки в крови… наверное, они не раз еще придут к Славе в страшных снах. Нет, дело даже не в мясе несчастного убиенного животного, нет, Евстигнеев поросенка не убивал, по крайней мере, Слава на это надеялся, порося погибло еще утром, без участия Ваньки – и земля ему пухом, не повезло сегодня животинке, аминь! Да и Рудбой, зараза, ловко с мясом управлялся, мастерски, почти художественно, будто всю жизнь только этим и занимался, любо-дорого посмотреть! Куски у него из-под ножа выходили какие надо – не очень маленькие, чтобы не подсыхали над открытым огнем и оставались сочными, но и не слишком большие, чтобы не были внутри сырыми – тут, как бы, все хорошо, придраться не к чему. Но вот эти руки… Вблизи татуировки Рудбоя упорно напоминали тавро, которое ставят на шкуру скоту раскаленным докрасна железом – тем же лошадям, к примеру, оставляя дымящиеся обугленные полосы. Жуть, короче! Вот тут было реально страшное мясо, а не в миске для салата – будто кожа на ванькиных руках отмирает и в любой момент готова слезть, обнажая связки и кости и превращаясь в жуткие раскуроченные раны. Малиновые отсветы вокруг татух на кистях тоже были в тему – они очень уж походили на сильнейшее воспаление, которое бывает возле незаживающих язв, а стекающая по забитым пальцам темная кровь довершала сходство с какой-нибудь страшной болезнью вроде проказы. Фу, гадость какая! И Ванька этими своими отвратными ручищами берется за… А тут еще и сладковатый запах свежины, который заполнил всю кухню и навязчиво оседал в ноздрях, ничуть не заглушаемый ни табачным дымом, ни запахом парфюма Мирона… Короче, Слава твердо для себя решил, что к еде, к которой прикасались разлагающиеся рудбоевские грабли, – к любой еде, не только к мясу, он не притронется, и вегетарианство тут совершенно точно ни при чем. Слава еще раз покосился на ванькины руки, умело колдующие над завтрашним шашлыком, брезгливо скривился, подавляя подступающую к горлу тошноту, и послушно поплелся снова к выходу, по пути наступив на красные кроссы – теперь уже специально. Что ж у Ваньки все так красиво выходит? Кроме татух на руках. Выпендривается он тоже, конечно, много, но кто из них не выпендривается? Они же все, блядь, ар-р-ртисты… И кроссовки у Евстигнеева реально пиздатые – это надо признать. И новые. Интересно, он в них в глушь поедет? Они будут охуенно смотреться с прилипшим к ним деревенским говнищем! Слава заулыбался и вышел из подъезда уже в более приподнятом настроении.***
– Бля-адь! – процедил Слава сквозь зубы и разочарованно сплюнул на мокрый асфальт. Он так надеялся, что Ванька уже уехал, но его авто все еще мозолило глаза у соседнего подъезда. Хули он его вообще там припарковал? Типа, это прикрытие такое? Охуенно! Рудбой что, в компьютерные игры переиграл? Никак не остановится. Детство, блядь, в жопе. Он бы машину еще за три квартала спрятал, маскировщик хуев! Или ветками завалил – для прикрытия… Еблан. Нет, понятно, что Рудбой везет их на дачу и будет с ними там жить, потому что это дача рудбоевских родственников и потому что в рудбоевском доме без Рудбоя никак не обойтись – пока что все логично. И то, что теперь Славе придется терпеть его общество как минимум всю ближайшую неделю, логично тоже, но… Но этот досадный момент так хотелось оттянуть! Хотя бы до завтра, если уж нельзя иначе. Да и видеть Ваньку, хозяйничающего на его собственной кухне, Славе было почему-то особенно неприятно. Кухня – это почти что спальня, а Рудбоя в свою спальню Слава пускать уж точно не собирался. Вот только не его! Обреченно поднявшись на этаж и снова самостоятельно открыв дверь ключом, неудобно жонглируя пакетами, потому что Мирон-ясно-солнышко-сука-Федоров снова нихуя не слышал, Слава, пересекая прихожую, вдруг осознал, как счет неожиданно размочился. Сам собой качнулся в его сторону. Вот просто так, спонтанно, без малейшего участия Славы – бывает же такая удача! Хоть беги третий раз в магаз и лотерею покупай, чтобы не проебать такой фартовый вечер. Бинго! Как это произошло? Видимо, не без участия провидения или каких-то иных высших сил, к которым Слава случайно воззвал в своих искренних молитвах. В общем, когда Слава разулся и заглянул в кухню, там уже все случилось – Ванька отмачивал левую руку под струей холодной воды, а Мирон спешно тащил из комнаты аптечку, и рожи у обоих уже не улыбались. Нож перепачкан кровью, и явно не свиной, а песьей, и на разделочной доске тоже кровь, и дорожка алых капель по столу до самой мойки – тут никакие вопросы не нужны, и так все понятно, даже тупому, а Карелин не тупой. Что ж, кажется, Слава все же не настолько невезучий, 2:1 уже лучше, чем 2:0, гораздо лучше! Да и вечер перестал быть томным. Внезапно. Неплохой такой вечер, Слава даже заулыбался с порога радостно: – Ну нихуя себе! Что, вообще кусок отпанахал? Мирон осторожно оттеснил его плечом: – Нет, но порез глубокий. Может, все-таки в больницу, Вань? Рудбой повернул к Мирону бледную рожу, дернул плечом: – Нахуя? Мирон взял его за ладонь, отвел руку от струи, щурился, разглядывая глубокий порез на большом пальце. Палец тут же снова стал красным, крупные алые капли срывались и разбивались о металл мойки, оставляя на нем живописные пятна в стиле треш-полька... Да-да, Слава «КликКлак» тоже смотрел, хотя ни за что бы Ваньке в этом не признался! – До кости рассек, – волновался Мирон, сводил на переносице густые брови. Куд-кудах-тах-тах! Ну наседка, блядь! В натуре, мамка кормящая – еще немного, и сиську даст. Миниатюра «сучка и щенок». Да что с ним станется, с Йобдуром? Заживет как на… Мироша-мамаша хмурился серьезно: – Швы надо накладывать. Рудбой отдернул руку, сжал пальцы в кулак, снова подставил кисть под холодную воду, поджимал губы упрямо, зыркал исподлобья: – Так заживет. – Конечно, заживет, – осклабился Слава, молчать не мог, – заживет, как на собаке! Пес же, а что? Славу просто перло, а рот сам растягивался от затылка до затылка. Как у дурачка, блядь. Ванька на его намеки и ухом не повел. И Мирон вздохнул печально, тоже молча покачал лысой башкой и начал доставать из аптечки бинт, перекись и йод, выставляя это все на обеденный стол аккуратным рядочком – где-то между банкой с кофе и упаковкой салфеток. – А нельзя было в продукты не гадить? – Слава все еще веселился. – Теперь придется от крови все отмывать, а лучше вынести к хуям собачьим на помойку, и сжечь! – С хули это? – Ванька перенес руку от мойки к столу, по пути добавив и на стол, и на пол пару свежих живописных алых пятен. Белые носки тоже, к слову, испачкал. Хана носкам, короче. Ванька присел на табуретку напротив Мирона, поставил локти на стол, повернулся к Славе: – И вообще, какое тебе до этого дело, ты же мясо не… Ммм, бля-а-дь! Мирон зажал его палец свернутым в несколько раз бинтом, пытаясь остановить кровь, держал крепко. Рудбой зажмурился – больно. Ебать, это же четкое 2:1! А учитывая гибель носков, чуть ли не 2:1,5. Слава радостно улыбался: – Я это точно жрать не буду, а вот за Мирона Яновича боязно, заразишь еще чем-то надежду и опору русского рэпа – вон, все мясо залил. Откуда в тебе столько кровищи, дядь, фонтанируешь же! И еще не известно, что в ней. Вдруг у тебя гепатит С? Или бешенство. Я бы на месте Мирона Яновича к тебе без перчаток не прикасался. Мирон повернулся к Славе, закатил глаза: – Долбоеб… У тебя лед есть? А сам держит Ваньку за порезанную лапу так заботливо, почти нежно. И Ванька притих – будто наслаждается… сука! Уткнулся длинным подбородком в свое же плечо и дышит так, что грудак западает – то ли от удовольствия, то ли от того все-таки, что больно. Сопит в две ноздри, зажмурив глаза и дугой согнув спину. Как есть, собака сутулая… Блядь же, ну вот нисколечки пса не жалко! Почему Слава должен притворяться, что жалко? Перед кем и ради чего? Да если быть честным, лучше бы Ванька вовсе палец отрезал, тогда бы поездка точно сорвалась! А лучше руку – для верности. Слава нахмурился: – Нет у меня льда, не держим, простите, господа, холопов бестолковых, не предусмотрели... – Я так и знал… – Мирон тоже хмурился, на Славу не смотрел. Слава подпер плечом дверь, близко не подходил: – Может, все-таки в больницу его отвезти? – вдруг есть еще надежда на срыв поездки? Никто не путешествует со свежими швами. Или этот поедет? Или нет? Черт. Слава покачал головой в задумчивости: – Или лучше его усыпить, чтобы не мучился? – мертвый Рудбой же тоже никуда не поедет, ведь так? Или даже мертвый поедет, если Мирон поманит – вильнет хвостом и… Не, ну реально! Как животное усыпить – прямая же ассоциация, смешно же, нет? Вот только Мирон Янович очередную кинологическую шутейку Славы опять не заценил, поднял на него серьезное ебало: – Слав? – Что? – лыбился Слава, довольный собой. – Сходи-ка пока нахуй, а?***
В питерском утре приятного мало. Особенно, когда так рано, да еще и препротивный дождик моросит. Слава зевнул и потер ладонями опухшее лицо: – Грузимся? – Нет, само в багажник полетит, – огрызнулся такой же полусонный Рудбой. Сам виноват – нехуй выезжать так рано! Кто их в шею-то толкал? Можно было бы еще спокойно поспать часа два-три, в комфорте и тепле. А лучше бы вообще к обеду поехали, как все нормальные люди – и выспались бы, и дождик, может быть, перестал бы капать, да и затариваться вечером не пришлось бы – можно было сегодня по пути заехать в супермаркет и все нужное купить. – Из окна можно бросать, тогда и полетит, – пошутил Карелин. Такая себе шутейка, но для Йобдура сойдет. – Сам себя из окна выбрось, – снова огрызнулся Рудбой. – А Мирон Яныч нам помогать не планируют? Или ручки свои белые замарать не хотят? Рудбой глянул на Славу – как рублем одарил, молча ткнул ему в руки сумки потяжелее: – Неси вниз. И тачку мою не поцарапай. – Это кто еще поцарапает! – хмыкнул Слава. А это тоже мысль, между прочим! Не обязательно в чай плевать или в кроссы ссать, есть же и более чувствительные методы воздействия. А Ванька еще, дурило, сам свои болевые точки палит. Машинку, говоришь, жалко? Да что ты! И кому ты это сказал? Карелину? Сам сказал? Вслух? А у Карелина хорошая память, между прочим. Эх ты, Иванушка-дурачок. Слава тащил по лестнице вещи и лыбился под нос, Рудбой молча буравил ему тяжелым взглядом затылок. Ничего, пусть Йобдур побесится! Не страшно, при Мироне не укусит – при Мироне Яновиче он воспитанный мальчик, дрессированный, максимум зубы покажет и порычит, а на ванькино рычание Славе – тьфу, и растереть! Не повезло песику – намордник-то он с себя снял, но строгий ошейник все еще на нем. Самостоятельный монстр, говорите? А у кого в руках второй конец короткого поводка этого монстра, напомнить? А вот Славе позволено гораздо больше, ой, насколько больше ему позволено! Рудбой просто об этом пока не догадывается. Да и нечем ему догадываться – чтобы догадываться, мозги нужны. Берегись же, Йобдур, Карелин выходит на тропу войны! Поиграем, детка? «Ха-ха, а поездочка, в общем-то, может получиться и довольно приятной», – подумалось вдруг Славе. С этой светлой мыслью на улыбающемся ебальнике Слава вывалился во двор: – Приветствую вас, Мирон Янович, целоваться будем? – Дурак, – Мирон тоже улыбнулся. Мирон не сердился, хотя и немного смущался – Слава заметил, что когда он отвернулся, чтобы открыть багажник машины, его щечки будто немного порозовели. Хорошо. Эх, да ведь хорошо же, если разобраться! На самом деле даже в таком мерзопакостном утре были приятности – целых две. Во-первых, забинтованный палец Рудбоя, который явно болел, потому что Ванька старался этим пальцем ни к чему не прикасаться. А, во-вторых, не у одного Славы ебало с утра оказалось заспанное – вон, у Ваньки тоже помятое и круги под глазами. Лепота же! Красавчик, одним словом – морда такая, будто он до утра не просыхал. Или правда не просыхал? И настроения у Ваньки с утра нихуя нет – он мрачнее грозовой тучи, настоящий «Руд», даже мрачнее совершенно не выспавшегося Славы, а это однозначно радовало и хоть немного поднимало настроение. А вот Мирон, по сравнению с ними, «свеж и светел» – не иначе, полночи патчи на морду клеил и маски делал. Это чтобы коров и гусей харизмой сразить. И сисястых сельских девок. Ну вот не может Янович без пафоса и выпендрежа! Вон, стоит возле тачки, сияет влажной лысиной и улыбается. Он и без масок красивый, но и так хорошо, и бог с ним, и ладно, Слава привык уже, он его всяким любит... Гм, любит… Славе норм, короче, ничего нового... А вот к заднему сиденью Слава не привык. Нет, а чего он ждал? Евстигнеев за рулем, рядом с кучером Мирон Янович будут восседать – красиво, как на троне. Слава что, думал, Император уступит трон ему? С хера ли? Хотя… Если честно, Слава вообще не думал о предстоящей поездке – он еще вечером смирился с ней, как с чем-то неприятным и неизбежным, как с походом к дантисту, например, или как к сашиным подружкам-феминисткам, и где-то к полуночи перестал об этой поездке думать вообще. А думать в шесть утра – вообще нонсенс. Кто в такое время может думать? Это вообще реально? В пизду все! День все равно начинался неплохо. Слава радостно протянул Мирону сумки: – Принимайте груз, Мирон Янович. И не поцарапайте экипаж, тут волновались… Мирон не успел взять вещи, только руки протянул, как Рудбой уже оказался рядом. Перехватил сумки, почти вырвал их из славиных рук, оттеснил его плечом. Вывернув шею и наклонив голову вбок (не поверите, ну чисто по-собачьи!), посмотрел почему-то на Славу, как на идиота. Но думать об этом Слава не стал. Кто вообще думает в шесть утра, когда моросит дождь и дубарь такой, что изо рта валит пар? Первое мая, мать вашу! Северная Венеция, блядь? Ну да, как раз погодка венецианская – еще немного, и снова снег пойдет. Холод… собачий! Рудбой сам загрузит вещи, не развалится, не маленький. Тоже лосяра здоровый, между прочим. Вон, сидение водительское насколько назад отодвинуто – нормальному человеку за него теперь не протиснуться, разве что колени к ушам приклеить. – Куда садиться-то? – Слава скривился, потирая замерзшие руки. Покашлял, правда, по-настоящему: – Кх-кх, холод собачий! Ага, получи оплеуху, псина! Маленькую, как щелбан по носу, но все же. – Куда хочешь, – Мирон уже удобно устраивался впереди. Правильно Слава предсказал – Император свой трон не отдаст. Никому и ни-ког-да. Ну и ладно, и скипетр ему в очко! Слава лыбился: – Сиденье за водителем – самое опасное место. Это по статистике. Как бы меня твой Вано не убил сегодня случайно… – Ваня аккуратно водит, не бойся, – Мирон улыбался. То ли выкупал все-таки славины двусмысленные шутейки, то ли просто рад был его видеть, хер поймешь. Ванька сел на свое место, захлопнул дверцу. Пристегиваясь, повернулся к Мирону: – Давай я его в багажник засуну. И ебальник скотчем стяну. – Ты хотел сказать «рот»? – лыбился Слава, протискиваясь на заднее сидение за Рудбоем, неудобно подогнув колени и выворачивая ступни. Из чистого упрямства, между прочим, протиснулся, за Мироном было гораздо больше места, можно было расположиться с комфортом. Но Слава что, поездки боится? Даже на опасном месте. Нихуя он не боится. В рот он статистику ебал! Рудбой приоткрыл окно, подкурил сигарету, щурясь, затянулся: – Нет, весь ебальник, нос тоже замотаю, а дышать будешь через прямую кишку, как личинка стрекозы... Можешь пристегнуться, если страшно. Или к Музыченко можем заехать по пути. – Это зачем это? – не понял Слава. А кто понимает в шесть утра? Вообще хоть кто-то хоть что-то понимает в такую рань? – За детским сиденьем. У Лизы заберем и… – Хватит! – вмешался Мирон. – Поехали уже. Ванька заткнулся, завел машину и резко нажал педаль газа. Тачка взвизгнула на мокром асфальте и дернулась вперед. Слава дернулся тоже, чуть мордой в ванькин подголовник не въехал: – Блядь! И это называется «аккуратно»? Рудбой резко вывернул из двора на мостовую. Мирон скривился: – Правда, хватит уже, парни! Как дети, честное слово... Вань, красный. – Вижу, – Рудбой, вжав голову в плечи, всматривался вперед сквозь мокрое стекло. Слава веселился все больше: – Дворники включаются с помощью такой штучки возле… Рудбой повернул к нему злую морду: – Если этот говнюк еще хоть раз гавк… блядь! – Ванька вдруг выставил в приоткрытое окошко руку, помахал в воздухе «сценарием» вместе с пальцем-набалдашником и сигаретой, да так и оставил снаружи, неудобно заломив назад. – Кто там? – Мирон чуть наклонился вперед и близоруко щурился в пространство. С их «Шкодой» как раз поравнялось другое авто и тоже остановилось возле светофора. Слава даже не обратил на него внимания – злить Рудбоя в этот момент было дня него гораздо важнее и интереснее, чем по сторонам мордой вертеть. Ванька продолжал держать раскрытую ладонь снаружи прямо напротив лица Славы, хмыкнул: – А хуй его знает. Какой-то хмырь, – Ваня дал по газам сразу, как только загорелся желтый, и только после этого втянул руку внутрь салона, – а его баба попыталась нас на телефон сфоткать. А вот это не есть хорошо. Рудбой и Мирон на фото – ладно, фигня, а вот Карелин в той же тачке – вот это уже хуево. Совсем хуево и совсем не смешно. Мирон тоже не улыбался: – Папарацци или блогеры? Рудбой покачал головой: – Думаю, ни те, ни другие. Телефон у нее – говно, и мельтешила она слишком, торопилась, руки дрожали. Думаю, случайные мимокрокодилы, ничего серьезного, дилетанты, но я позже помониторю соцсети… – Сфоткать успела, как думаешь? – спросил Мирон. Не очень-то обеспокоенно спросил, так, из любопытства скорее. Но задумчиво. Да, тут было о чем подумать. – Навряд, – Ваня уже изрядно обогнал ту машину – он действительно умело маневрировал по мокрой дороге. – Максимум я, ты и моя рука в кадр попали. Телефон должен был среагировать на мою руку – его табло если и попало в кадр, то будет слишком размытым, чтобы опознать его наверняка, она бы не успела поиграть с ручной фокусировкой, не было у нее на это времени. Я, собственно, этого и добивался, Миро. Блин, не очень хорошо. Йобдур, конечно, молодец, своей ручищей славин ебальник от фанатки закрыл, да еще и камера телефона действительно чаще всего автоматически перенастраивается на более близкий объект, в этом Ванька прав, так что Слава в фокус попасть не должен был. Но все же… это неприятно, такие кадры в свободном доступе никому из них не нужны. Слава тоже мимо воли заволновался, дурацкая лыба сползла с его лица: – Евстигнеев, ты уверен? Ваня немного сбавил скорость, вывернул на другую улицу, потушил сигарету, закрыл окошко, тревожно вглядывался в боковое зеркало: – Отстали, кажется… Уверен – я профессиональный фотограф, если кое-кто об этом забыл. А ты, С-лава, – Рудбой произнес его имя с нажимом и даже с присвистом, – больше еблище в окно не выставляй! Спрячь еблище-то, не торгуй им, не кидай хейтерам наживку, не надо – не то место, не то время и не та страна, ты не понял еще? Пригни голову, если что, или очки надень, чтобы не опознали. А лучше на все время пути на пол ляг – не переломишься, и корона с тебя не свалится. Спина болеть будет, зато никого не подставишь, – и снова сердито дал по газам. – Антихайп, блядь! – Я их не видел! – огрызнулся Слава. – И не собираюсь я на пол ложиться, умник… Разорался, блядь! Слава бы сплюнул, но сейчас плеваться в рудбоевской тачке было совсем некстати – не то время, место и... понятно, короче. Да и ситуация не та, чтобы хорохориться. Хуеватистая ситуация. – Не видел он… А ты смотри по сторонам, разуй беньки! – рыкнул Рудбой, буравя Славу злым взглядом через зеркало. – Еблан тупой… Я за рулем, Мирон не видит нихуя, а ты верти башкой, будь начеку, оглядывайся, мир существует и за пределами твоего эго, и мир не добрый! Блядь, поспать кому-то хотелось подольше... В следующий раз в четыре часа будем выезжать, Миро, чтобы вообще ни одного дебила – ни на одной улице! А этому дебилу я мешок на голову натяну, блядь… – Еще скажи – маску, – буркнул Слава. – Хуяску… Мне вернуться за маской, Славочка? Да легко!.. Впрочем, нет, моя тебе не подойдет, – процедил Рудбой сквозь зубы, – твоя корона в нее не поместится. Слава прикусил язык, огрызаться больше не стал, молча достал темные очки и напялил их на нос. Надулся. Вроде и не виноват он ни в чем, а вроде и никого виноватого, кроме него, больше нет. И при чем тут корона? Чего Йобдур доебался до короны? Нет у Славы никакой короны. И Мирон молчит, не защищает – вот тебе и ошейник с коротким поводком. И кто теперь в счете ведет? Это же… ничья, что ли… Мирон внезапно улыбнулся – весело так: – А нервам щекотно, да? Свежий адреналинчик подъехал с утреца, ух-х, бодрящее дерьмо! Все теперь проснулись? Ебать, чуть не… Ладно, все будет хорошо, проехали. Рудбой свернул еще раз – на совсем уж узкую улочку, где никого, кроме них, не было, кивнул серьезно: – Думаю, проехали... И поехали уже – нахуй из города! Звезды ютуба, блядь, горе мне с вами… Слава не ответил. Какая нахуй ничья, как он считал? Это же 3:1, да? Твердое 3:1 в пользу БЧС! Бля-а-адь…