***
О, кажется, вернулись. Слава прислушался: точно, не успела «Шкода» заглушить мотор, уже слышно Ванькино ржание и звук чего-то упавшего. Ого, а здорово они покатались! Слава щурился в окно: солнце уже высоко, как бы не полдень или близко к тому. Зато выспался без этих двух долбоебов. То есть, без одного любимого долбоеба и одного матерого, дремучего, долбоебучего долбоеба. Жрать вот только очень хочется, а эти два… ну, понятно, кто, еще точно ничего не начинали готовить. Ладно, Слава потерпит. Можно пока помидорками перекусить с вчерашним домашним хлебом или еще чем-то из холодильника. Оставалось же что-то с вечера? Если Ванька, конечно, за ночь не втромбовал все в себя. А если и не осталось, Слава потерпит все равно. Ну не браться же ему за готовку и сегодня! Нет, он лучше поголодает, но сегодня он на кухню только хавать и все, что бы ни случилось. Ведь так он планировал или нет?***
О-о-о, да они не только к фермеру смотаться успели. Славка даже в улыбке расплылся — и тазик Рудбоевский помыли, и самого Рудбоя в новые кроссы переобули. Не такие пиздатые, какими были его те, малиновые, но тоже вполне сносные. Видимо, из местного магаза. Да, неплохие кроссы, в своей юности Слава о таких мог только мечтать. Короче, не Адидас и не Рибок, но тоже ничего. Но Слава Рудбою этого не скажет. — Ничесе говнодавчики! — лыбился Славка. — Будет чем деревенскую грязь месить. А че привезли? Я жрать хочу. — Слава для наглядности даже рукой живот погладил — для тупых. Тупой отморозился, будто вообще ничего не слышал и не видел, потащил пакеты в дом, оттеснив плечом Славу. А вот Мирон улыбнулся в ответ: — Много разного. Я тебе тофу купил. Ты же умеешь его готовить, Слав, а то я как бы… ну… как и Ваня, тофу не очень… Ну заебись! То есть готовить Славе все же придется. И если бы не эта светлая улыбка, да с ямочками, и позолоченные солнцем длиннющие ресницы… Впрочем, да, улыбка Мирона сгладит что угодно. Однозначно. Тофу Слава пожарит, ему не трудно.***
— Трупоед! — Травожуй! — Ха-ха, «травожуй»! — Славе и правда смешно. Рудбой хоть и уебок, но бывает смешным. Слава лыбится — ничего особенного, обычная перепалка за столом. А вот Мирону Слава дарит совсем другую улыбку, искреннюю и теплую: — Попробуйте Вы, ваше Величество. Ну же, решайтесь. Или Вы тоже считаете, что это китайская гадость? — Ну… — Мирон тоже улыбается, — … давай. — И аккуратно подцепляет со Славиной вилки зубами кусочек румяного тофу. — Ну, и как тебе? — Слава весь превращается в зрение и слух. — Ну… — Мирон глотает пережеванный кусочек, все еще слегка щурясь и как бы продолжая его сканировать, — неплохо. — «Неплохо» как хорошо, или «неплохо», то есть на блевоту не тянет? Мирон наклоняет голову к плечу: — Скорее, как хорошо. Как вполне съедобно точно. — Вот, — Слава поучительно поднимает палец вверх, — а я говорил, что если вы не любите тофу, значит, не умеете его готовить. Бери еще! — Я только кусочек, — Мирон уже берет со Славиной тарелки своей вилкой кусочек жареного тофу и отправляет его в рот. — Вкусно? — Вкуш-но, — кивает Мирон. — Блядь, — Рудбой поднимает рожу от своей тарелки, — ща блевану. — Я ж сказал, не хочешь — не жри, заставлять не буду, — хмурится Слава. — И другим аппетит не порть. Это Слава не о себе, это он о Мироне Яновиче, Славе аппетит таким не испортишь, Слава на этот счет вообще чувак без комплексов. Ему лишь бы не на стол блеванули, потому что когда на стол, тогда да, тогда не очень приятно, а все остальное — норм. Рудбой засовывает в рот сигарету: — А я не о тофу, я о вашей идиллии. Блядь! Пойду покурю лучше. А лучше посру. — Да ну блядь! — Слава закатывает глаза. — Иди посри уже, говнюк. А вы, Мирон Янович, ешьте еще. — И пододвигает свою тарелку ближе к Мирону. Черт, а приятно, когда любимый человек ест у тебя из тарелки приготовленную тобой еду и ему нравится. — Спасибо, — Мирон тянет в рот еще один кусочек, улыбается, — спасибо тебе, Слав. И за вчера тоже — за то, что лишний раз на кухне подежурил, не дал нам остаться голодными. И за то, что вон то пьяное тело, — Мирон кивнул в сторону Рудбоя, — помог в дом затащить. За все спасибо. Сказать, что Славе стало в этот момент еще приятнее, значит ничего не сказать. Славка в этот момент забыл, кто он, где находится и на каком языке обычно разговаривает. Его просто размазало от удовольствия. Не забыл только, с кем он. С Мироном. С Мироном Яновичем Федоровым, который Оксимирон. Охуеть можно! Сказать бы тоже что-то приятное, да Ванька рядом, услышит. Поэтому Слава только улыбнулся в ответ, понимая, что улыбка у него получилась сумасшедшая, может даже, испуганная. Хуй знает, что на роже в такие моменты отображается! Дикий микс из ужаса, безмерного счастья, дезориентации и полнейшего нелогичного обожания, наверное. По крайней мере, Рудбой хмыкнул и отвернулся, выдыхая дым в сторону и щуря глаза. От зависти, наверное. Кстати, все слышал же. Мог бы тоже Славе спасибо сказать или хотя бы кивнуть башкой в виде солидарности, но нет же, отморозился и промолчал. Говнюк!***
День действительно обещал быть хорошим. После обеда небо, правда, тучами затянуло, вот-вот дождик моросить начнет, а так неплохой день. Оксимирон, вон, похвалил. Еда вкусная. В целом неплохо все. Только Славе опять скучно. Мирон с кем-то в телефоне переписывается, с серьезной такой рожей, проблемы у него какие-то с поставкой мерча, что ли, то Жене звонил, то еще кому-то… Занят, короче, Мирон Янович, государственные проблемы отвлекли его императорское величество на пару часов точно. А Славе что в это время делать? Правильно, Рудбоя подоставать, больше же заняться тут нечем! — Это называется трихотилломания*(1). У моего попугая такое было… Слышь, Евстигнеев! — Что? — Ванька поднял рожу от своего ноута и вперился в Славу непонимающим взглядом. Славка давно заметил (а Слава вообще внимательный и наблюдательный шо пиздец, особенно когда ему скучно), что Ванька, если сильно задумывается, не только провода-бахрому-нитку с рукава теребит, он еще и начинает волоски на собственной куцей бородке на палец накручивать. А если борода заканчивается, то Ванькина рука переползает на башку и копошится уже там. А что, все по фактам — если Рудбой и дальше так делать будет, то останется без волос, а Славу-то от этого еще больше прет: — Говорю, если будешь выщипывать у себя волосы, станешь лысым. Ты с этим поосторожнее, у тебя и так на голове не очень густо, сплошные проплешины… — Иди нахуй, Машнов! — А чтобы вывести вшей, нужно в аптеке купить шампунь специальный… не помню, как называется. Ты там спроси, они знают. Но если стесняешься в аптеку ехать, можно по старинке, керосином… — Ты еще не на хуе, Слава? — шипит Рудбой. Ванька злится, а Славе это как бальзам на раны — замечательный сегодня день, право слово! — Я же тебе по-дружески советую! — Слава расплывается в улыбке. — По хуюжески, — бурчит Ванька, снова впериваясь злым взглядом в свой ноут. Типа, занят очень. Что ж они занятые такие оба, даже противно! — Что у тебя там, порно? — Слава привстает и наклоняется через стол, чтобы заглянуть в монитор. — А-а-а, снова неон? — В мониторе ноута фотки в розово-фиолетовых разводах. Скорее всего, той телки с соседней улицы, которую Ванька накануне снимал между стаканами самогона, ну или что он там квасил до умопомрачения. Некрасивая, кстати, телка, жопастая, коротконогая и с пережженными химией волосами, похожими на солому. Рудбой и неон — надоевшая всем классика-хуяссика… Ничего нового этот Рудбой придумать не может — заебал он всех уже своим неоном. Ванька даже зубами скрипнул — может, они у него такие кривые, потому что стирает неравномерно, когда злится? И рожа такая — вот-вот укусит, даже страшно немного. Надо ухо поскорее от Ванькиной рожи убирать — от греха подальше. — А-а-а, снова дисс на Оксимирона? — это Ванька выдает, зеркально копируя Славину интонацию. Сходу, не задумываясь. Ого, а вот и укус! Да еще и такой удачный. Надо же… Но на балл это не тянет, Рудбой, нет, балла ты за этот жалкий высер не получишь. Черт, Мирон палец к губам приложил, типа, сритесь потише, и это явно больше относится к Славе, а злить Мирона Слава не хочет. Ладно, Рудбой, останешься пока без ответа, Слава тебе позже как-нибудь иначе за это отомстит, даже не сомневайся. О, котик из-за дома выглядывает. Это он Ваньку боится. Хороший, несчастный, брошенный людьми котейка. Вот как такого не накормить и не приласкать! А тут еще и псы кусючие бедное животное пугают. Ну не виноват кот, что у него хозяина нет и покормить его некому, не виноват! — Кис-кис, иди сюда, — Слава шепчет тихонько, почти одними губами. Но котик его слышит, крадется вдоль фундамента, прижимая уши, приближается осторожно, почти ползком. И так жалобно смотрит. У них еды дохуя, можно же поделиться со страждущим. Немного жареного яйца и куриная попка — то, что нужно, чтобы сделать кота сытым и счастливым. Главное, незаметно это сделать… Оу, котик даже дал себя погладить: уши прижал, смотрит диковато, но разрешает, а сам курицу в себя жадно запихивает. — Не спеши так, котенька, я же не отберу, — Слава гладит кота по серой шерсти и улыбается, — ешь, хороший. Если мало, я еще принесу, мне не жалко, — шепчет Слава. Хороший кот, наверное, был когда-то домашний, ухоженный и ласковый. А потом его предали и бросили. Жалко животинку. — Нет-нет, ты туда не иди, — Слава преграждает коту путь, — там псина злобная, будет в тебя сейчас тапками бросаться. Гад! Идем за дом, я тебе еще творожку вынесу, только тихо… Да нет же, не туда! Глупая животина! Под машину полез. Ну вот что ему там надо, а? Ни еды там, ни воды, ни ласковой руки. И Ванька ближе. Черт, опасная ситуация, надо срочно что-то придумать. — Котик, вылезай оттуда… Черт же, как же тебя оттуда вытянуть? Кис-кис… О, продолжай, мой хороший! — Слава последнюю фразу чудом громко не выкрикнул, еле сдержался, потому что кот выбрался из-под машины, понюхал колесо, развернулся к нему задом и смачно его пометил. Какое же умное животное! А что, Ванькин тазик сейчас настолько чистый, что Слава и сам готов его пометить. Какая же удача! Может, это балл? Нет, до балла не дотягивает, пострадало только колесо. Может, котика как-то в салон заманить? Отмывать сидения от кошачьей мочи Ванька будет долго… Все же нет, не стоит ради своего эгоизма подвергать опасности невинное животное. Жаль, что это не балл, но Славе все же приятно. — Может, еще одно колесо пометишь, а, дружище? Нет? Ну иди за мной, я тебе поесть дам. И не какие-нибудь объедки, я тебе самого лучшего вынесу — заслужил, — Слава погладил кота по грязной спине. Все же не зря он кота подкармливал. Молодец котик. Какой прекрасный сегодня у Славы день!***
Прекрасный, если бы не скука. Мирон весь день занят, он ведет переговоры и по телефону, и по скайпу по всяким-разным своим имперским делам, Мирону некогда. Да и Рудбой продолжает бесить. Вот сколько нужно нормальному человеку времени, чтобы посрать? Минут пять, а если запор, то максимум пятнадцать. А Евстигнеев сидит на толчке по сорок минут, если не по часу. Бесит! — Рудбой, выходи! — Слава кричит это уже в третий раз. В предыдущие два Ванька морозился. Неужели и на третий промолчит? О, нет, не молчит: — Иди нахуй, Слав! — Заебал, блядь! Что ты там делаешь, Евстигнеев? — Нет, вот правда, что он там делает столько времени? — Стримишь, что ли? — Славина рожа разъехалась в улыбке. — Мне поссать надо. Очень срочно. А из туалета: — В патруль ссы, будет что ночью выпить… Вот же, сука, Рудбой! Да чтоб тебя! — Мне по большому надо, кретин! — В кусты иди срать! Тебе что, вокруг кустов мало? — Какие кусты, ты охуел, Рудбой? Псина ты, а не я, не путай! Я не буду участок засирать, меня не так воспитывали! — Тогда в штаны сри! Заебал… не можешь участок засирать, так убери после себя, как посрешь — лопата в сарае! Рудбой уже орет из туалета во все горло, как идиот, а Славе радостно. Если бы Мирон Янович не был таким занудой, он бы вместе со Славой посмеялся, но Мирон только на секунду вытянул наушник из императорского уха и с укоризной так произнес, как взрослому ребенку, за которого немножечко стыдно: — Вань! — и тут же снова продолжил что-то писать в телефоне, заткнувшись от внешнего мира дорогими наушниками. Вот это дрессировка! Пять секунд, и Рудбой дверь открыл и вышел, и даже в штанах, и даже, возможно, подтереться не забыл. И со злющей-презлющей рожей, разве что зубами не скрипел. Высшего уровня дрессура! Вышел, слегка поклонился и ручкой с надписью «сарказм» на дверь туалета указал — мол, прошу. Нет, Слава больше выделывался, конечно, не настолько сильно ему приспичило. Выдавил из себя наперсток лишней жидкости, пальцем в носу поковырял, понаблюдал за пауком в углу, и вышел через минуту. Но стоило только Славе выйти из туалета, а под дверью Рудбой — как оловянный солдатик. Стену подпирает. Нет, как статуэтка Оскара: — Все? — сквозь зубы. Слава лыбится во весь рот: — Все. Ожидал какой-то шутейки тупой в Рудбоевском стиле, но нет, Ванька только снова в туалет ломанул, чуть не сбив Славу с ног, и дверь изнутри запер. И, кажется, выматерился себе под нос. Слава засмеялся, разведя руки в стороны: — Да ну блядь! — Нет, ну цирк какой-то, право слово! — Мирон Янович, ты ему от глистов что-нибудь купи в зоомагазине, как в городе будешь. Я бы ему раз в месяц для профилактики что-то давал. «Дронтал» там или «Празицид»… А, это для котов. Короче, в аптеке спросишь, что псине можно дать. И лучше двойную дозу, а то беспокоюсь я о нем… Мирон только головой покачал. А Славке смешно. Все-таки хороший сегодня день, лучший из всех дней, пока они тут живут. Замечательный!***
Но даже самый хороший день заканчивается. Вот уже и стемнело. Мирон на кухне гремит посудой, стряпает что-то на ужин. Хозяюшка. А Славе в баню надо — обещал. Слава днем кашляет меньше, но ночью кашель снова будет его беспокоить. Приступами приходит, душит. Выходит из легких противными сгустками, першит в горле, мешает, раздражает. Славке и самому это надоело, вылечиться бы побыстрее. — Ну что? — Слава сидит на пороге дома, завернутый в одеяло, смотрит в небо, затянутое облаками. Погода — дрянь. И Рудбой, как назло долго сегодня парилку раскочегаривает. Может, за дневные Славкины шуточки мстит? Специально тянет время. — Иди уже, заебал! — кричит Рудбой из бани. — Это кто кого еще заебал, — ворчит Слава под нос. Побыстрее бы закончить неприятное и приступить к приятному — к ужину. Что там Мирон Янович на этот раз приготовит? После жареного тофу Слава бы уже ничему не удивился. Омары? Фазаны? Рябчиков жуй? В бане жарко, Славка тут же потом покрылся. Лег на полку, попробовал расслабиться. Обещал терпеть, значит, надо терпеть. Да и помогает эта херня от кашля, кажется. Или нет? Ладно, хуже точно не будет. Да и раб его хорошо обслуживает, почему бы не смириться с неизбежным. Чужой раб, но все же, тоже приятно, что делать ничего не надо — лежи себе, вдыхай ароматические масла и целебный пар от веника. Лечись молча. Потей. Размякай… — Блядь! Ай, блядь! — Слава взвыл белугой. Больно же! Вскочил, чуть не поскользнувшись на мокрых досках. Рудбой что, проволоку в веник вплел? Только что в кожу на жопе Славы будто раскаленный прут въелся. И второй раз. В третий Ванька промахнулся, ударив Славу по ноге… розгой? Никаким иным словом этот мокрый прут без единого листочка Слава назвать не мог. Ванька его что, розгами отлупить решил? Совсем охуел, тварь? — Ты совсем охуел, тварь! — Слава ринулся на Рудбоя с кулаками, но тот ловко увернулся. И заорал в ответ: — Я в последний раз тебя предупреждаю: прячь свое ебало! — Что? — опешил Слава. О чем это он? Это что, не месть за дневные шутки, а… — Что слышал! — орал Рудбой, сверкая в полутьме злыми глазищами. — Прячь ебало, не свети им, как онанист голым хуем. — Ты… ты про вчерашнее? — Славку на время пригвоздило к месту. — А про что же еще, дебил! Я тебе говорил, прячься! Ты что, к каминг-ауту готов? Нет? Или за бугор съебаться, если травля начнется? Тогда прячь еблище, когда ты с ним! Ты же первый башку в песок засунешь, если такое в сеть выплывет, а Мирон пострадает. Скажешь, что это была постирония или еще какую-ту хуйню наплетешь в своем стиле, а он… А ему крыть нечем, ты это понимаешь, ебланище тупое? Я вас вчера еле отмазал, козел! — Сам ты козел! — оттаял Слава. — Это случайно получилось, ты же сам все видел… — Хуйначально! Я тебя предупреждал, что морду набью, предупреждал?! — и занес руку для удара. Кулак, если точнее. Розгу, видно, успел выбросить. Не Охра, нет, вот он стоит, злой и реальный Ванька Рудбой, земной и настоящий, и вполне способный Славе по мордасам втащить. И ведь реально предупреждал, гад, что ебало разобьёт, если Слава лоханется. Правда предупреждал, тут Славке крыть нечем. И ведь правда сейчас втащит. — Хватит, парни! — в баню Мирон влетел, схватил Ваньку за плечо, оттолкнул. Встал между ними, как Моська между двумя слонами — мелкий, щуплый, но решительный. — Вы что, угорели тут оба? Совсем озверели. А ну, на воздух! — Мирон выпихивал Ваньку на улицу. — Марш в дом! Ну ебануться с вами. Только драки мне здесь не хватало. Угомонились оба, ебланы! — Мирон, я… — попытался возражать Рудбой. — Пиздуй в дом, я сказал! — Мирон бросил в Ваньку куртку и штаны. — Слав, а ты… — Я ничего не делал, — Слава уже заматывался в одеяло — парилка на сегодня, видимо, закончена, — это он на меня набросился, гад! Чуть не убил. — Так, все! — Мирон поправил на Славе одеяло. — Сейчас ужинать будем. Втроем, как нормальные люди, ясно? — Ясно, — нахмурился Слава. Если бы не Мирон, Слава вообще бы с Ванькой за один стол не сел — никогда в жизни! — Не слышу, — в свою очередь нахмурился Мирон. — Ясно, — повторил Слава громче. — Ты с ним лучше разговаривай, Миро, я вообще здесь ни при чем. Это он взбесился, а не я, я его пальцем не трогал. — С Ваней я, конечно, поговорю, но… — Что «но»? — Ничего… Идем ужинать. «…но виноват все равно Слава Машнов», или как? Это хотел сказать Мирон Янович, и не сказал, что ли? Откуда у него такая вера в Рудбоя? Слепая и непоколебимая. — Где ты вообще его откопал? — Слава не хотел это говорить, само вырвалось. — Может, можно его еще назад как-нибудь закопать? — Это не я его откопал, это он меня нашел. — Что?! — Славе послышалось? В смысле, Рудбой Мирона нашел? Кто такой Ванька Евстигнеев, а кто Оксимирон! Оксимирон — это же глыба, Эверест, Церера, а Рудбой — он… он как камешек в туфле или песчинка на зубах — крохотная, въедливая, бесполезная и ужасно бесящая!.. Что Мирон вообще такое несет? — Скоро видео*(2) опубликуем, из него все и узнаешь. — А сейчас нельзя сказать? Или опять расскажешь тогда, когда тебе это будет выгодно, да? — Славе не столько обидно, сколько интересно — до чертиков! Нет, ну и немножечко обидно тоже. Мирон поежился: — У меня сейчас нет этого интервью, оно у Илюхи на монтаже. Проще дождаться публикации, чем словами пересказывать… — Почему бы не пересказать вкратце, мне интересно. — Терпение, мой друг, — Мирон улыбнулся, — я не хочу спойлерить. Идем лучше есть, а то вас то ли от жары переплющило, то ли от голода, как с цепи сорвались оба. Кретины, блядь! Детский сад.***
Картошка немного пережарена, но это ничего, Слава в молодости и не такое жрал, когда жрать больше было нечего. И песок в салате чувствуется, совсем чуть-чуть, но это тоже не страшно, потому что все приготовлено руками Мирона. Фигня это все! Все равно вкусно. И Ванька вон жрет, даже не кривится. Дать бы ему по роже этой сковородкой, блядь! Молча жрет. Правда, и Славе в этот момент говорить ничего не хочется — просто небывалый случай! Вот совсем не хочется открывать рот, совершенно. Пнуть псину хочется, а ругаться больше нет — какой смысл, если Ванька тупой? А тупым что-то доказывать — себе дороже. Да и Мирона расстраивать больше не хочется — вон, тоже молчаливый сидит, смурной, опустил носяру в свою тарелку и жует медленно. Задумчивый. Расстроил его пес поганый, тварь безмозглая. Тьфу! О, на улицу попер, даже за ужин не поблагодарил. Рудбой не только тупой, но еще и неблагодарный. Курить, наверное, пошел. Как же, целых пять минут не курил, уже уши пухнут. И мозг тоже. Что? Слава навострил уши: мотор завелся. И тазик куда-то тронулся, вжикнув шинами по гравию. Слава улыбнулся: — О, куда это он на ночь глядя, за сигами что ли? Не удивлен, он же всего два блока взял, а ему с его темпами это на три дня — максимум! Мирон покачал головой (точнее, носом повертел из стороны в сторону, как флюгером): — Он в Пушкин поехал. — К своим? Мириться, наверное? Хорошее дело, наконец-то в псине гражданское сознание просыпается… — Нет, не к своим, — Мирон пожал плечами. — Ебаться он поехал. Что?! Мирон шутит? Нет, рожа, вроде бы, серьезная. — А-а-а, так это у Ваньки от недотраха крышу рвет! Как это я сразу не догадался! И найдет с кем? — Слава покосился недоверчиво. — Это же его вотчина, конечно, найдет. Еще не было случая, чтобы не находил. Снова шутка? Пиздец какой-то. Да кому этот пес шелудивый нужен? Только Мирону лучше этого не говорить, хватит сегодня Мирона злить, это не входит в Славины планы. У Мирона лучше другое спросить: — Он тебе об этом сам сказал? Вы что, в окситаборе, такое обсуждаете? — Зачем говорить? Я и так это знаю. — Откуда? — Мирон у нас еще и экстрасенс или что? У Славы заканчивалось воображение. И шутки. — Ванька что, презики у тебя попросил? — Нахуя? У него что, своих нет? Да и не подойдут ему мои… Слава засмеялся: — Гы-гы, что, размеры разные? Надеюсь, у Ваньки хуй меньше. — А что, двухметровая швабра с крохотным краником — смешно же! Мирон нахмурился: — А вы что, у себя в антихайпе такое обсуждаете? Что-то его величеству сегодня не до шуток. Слава улыбнулся примирительно: — Да не собачься ты так, Мирон, я же шучу. Ты ж меня знаешь, меня хлебом не корми — дай поржать. — Знаю. И Ваньку знаю, потому и говорю так. Ванька классный. Он очень важен для меня, Слава, и он правда хороший друг — друг, каких мало. Знаешь, Слав, я не могу рассказывать подробности — не хочу, но пару раз в жизни было так, что рядом никого не оказалось, кроме Вани. Он меня из такого лютого дерьма вытаскивал, ты не представляешь… Охуеть, какое сраное дежавю! Слава же такое уже слышал — от Рудбоя, почти теми же словами. И с той же восторженной теплотой в голосе. Почему Ванька так восхищается и дорожит Мироном, понять не трудно, но почему Мирон Рудбоем — рехнуться можно! Или Слава все же чего-то не понимает, или Мирон совсем кукухой поехал. Второе вероятнее.***
А без Рудбоя, конечно, лучше — несравнимо! Никто не раздражает и можно никого не стесняться. Можно запросто разглядывать Мирона, можно касаться. Можно даже обнять, когда хочется, и при этом не оглядываться по сторонам, словно вор. Нет, обнимать Мирона на улице Слава больше не будет — этот урок Слава выучил. Если уж совсем не кривить душой, то Рудбой в чем-то прав, не надо им палиться. Это если быть честным самим с собой. Да, прав Ванька, нехорошо вчера получилось, опасно. А вот сегодня Ванька не прав, потому что жопа у Славы болит — хорошо этот засранец его розгой стеганул, профессионально, будто всю жизнь тренировался, говнюк! Да еще и два раза, и по касательной по ноге — третий. Нет-нет, обнимать Мирона на улице Слава больше не будет, а вот в доме, при задернутых шторах — это он может. И хочет. Боже, как же он этого хочет!***
Хочет-то хочет, но как же это страшно! Оксимирон — это же глыба, Эверест… ну вы поняли. А Слава КПСС — это всего лишь Берилл*(3) на минималках. Пиздец как страшно! Разве что как-то попробовать забыть на время про их разницу. Удалось же Славе это сделать на баттле, по крайней мере, Славе так тогда казалось. Славка в тот день злой был, дерзкий, немножко пьяный — больше от близости Мирона и от адреналина, чем от алкоголя, смелый и наглый. Тогда Слава смог, и сейчас сможет: нахуй выбросит из головы приставку Окси-, вычеркнет, забудет, контрол-альт-делитнет. Вон он, обычный Мирон, посуду моет. Ссутулился, опустил клюв в раковину. Острые локти, растянутые спортивки, тапки на три размера больше ступней. Без короны, без регалий, без места в списке Форбс. Это же просто Мирон — его, Славкин, Мирон, на этот вечер только его и больше ничей. Любимый. И все же велик, чертяка, охуенен и харизматичен, как английская королева! Мирону, видимо, совсем не страшно, потому что он вешает полотенце на крючок, поворачивается к Славе и спрашивает: — Ты уже отлил? — Вот так вот просто. Славка кивает в ответ. А Мирон снова: — Тогда иди наверх, я сейчас. Легкие прогреть не забудь. — Наверх? — тупо переспрашивает Слава, слыша в своем собственном голосе дрожь. — Ну да, — Мирон натягивает куртку, — я же не думаю, что перспектива завалиться на кровать Вани тебя прельщает. Нет, конечно же, не прельщает — еще не хватало! Мирон плотно прикрывает за собой входную дверь. А Слава тащится по лестнице в спальню, ощущая холод в подгибающихся коленях. И грохот внутри грудной клетки. И матерый стояк в штанах.***
Нет, совсем Мирон на девушку не похож: кожа другая, грудь волосатая, башка лысая, татухи… отчего же Славу так от него прет? Славка никак не гей — ни на секундочку, ни на миллиметр, ни один мужик его до сих пор настолько не вставлял, ни на одного мужика у Славы до Мирона не вставало. Что за волшебство такое? Хуй знает. А вот целовать Мирона приятно, хоть он и не девушка, у Мирона мягкие и жадные губы… — Кхе-кхе, — это Славке воздуха в поцелуе не хватило, он отвернулся от губ Мирона, — кхе, прости! — Ничего, — Мирон шепчет это Славе в шею, целует там кожу, а у Славы мурашки аж до пяток от прикосновения Мироновых губ и носа. Охуенно и немного щекотно. Слава гладит Мирона по голове. Шершаво, волосы уже миллиметра на два отросли, а под ними — умище. А в умище — хаос… — Слав! — Мирон дергает со Славы футболку, а Слава не помогает — завис Слава, отвлекся. Так, все хуйня, весь мир хуйня, кроме губ и рук Мирона… И кроме этого отвратительного хвойного запаха: — Кхе-кхе! В жопу хвою, заебала! Слава скидывает с себя футболку и со злостью швыряет ею в ароматическую лампу. Мирон тут же подрывается с кровати и бросается к ней, оттаскивает футболку, тушит свечу: — Воу-воу, ты Ване дачу не сожги, о’кей? — Похуй! — это у Славы само вырвалось. А что, Славе правда сейчас похуй на весь мир, а на Ваньку Рудбоя и его дачу и подавно. Но Мирон на этот раз не злится, он, вопреки ожиданиям Славы, улыбается: — Какой ты бойкий и горячий, чуть дом не поджег. — Неправильный панч, Мирон Янович, в первоисточнике было «ласковый»… — Завали, — Мирон закрывает рот Славы поцелуем. Да пусть хоть весь мир сгорит к чертям, лишь бы Славу вот так целовали! Век бы так продолжать. — Что это? — это Мирон стащил со Славы штаны и, нахмурившись, вглядывался в его голый зад. На жопе Славы красовались вспухшие красные полосы. — Бандитская пуля, — пробурчал Слава. — Это Ваня тебя так? — Мирон снова улыбнулся. — Боже, как дети! Дай полечу, — поцеловал след от розги, легонько коснувшись его губами. Приятно и немного больно. И второго легонько коснулся, потом подул. — Давай еще в больничку поиграем, Яныч, — снова пробурчал Слава, говорить на тему избиения в бане ему не хотелось — только не сейчас. — Я позже тебе мазь дам хорошую. — Позже? — Да. А сейчас надевай-ка ты гондон, милый друг, — Мирон протягивал Славе пачку презервативов. Да, вот так вот запросто. — Этот? — Этот. — Британский? Стремный он какой-то. — Это анальный, никогда не видел таких? Я потому и говорил, что Ване мои не подойдут… — Не видел, только слышал. А это… ну… тебя же растянуть надо. Мирон улыбался ямочками на щеках: — Я уже и сам управился, Слав. — Ты растянулся? Сам? Когда? — Слава, кажется, снова завис. — Слава, — Мирон погладил Славу по члену, тот дернулся вслед за ладонью, — я четвертый вечер растягиваюсь, заебался уже… Ты долго пиздеть будешь? Ладно, давай я сам. Вечно все нужно делать самому… Ворчит, как дед. Но про деда Слава Мирону говорить не стал.***
И жопа у Мирона худая и угловатая, совсем не девичья. Волос, правда, у него тоже нет — у девчонок они там не растут, а Мирон, видимо, специально удалил. Про волосатые булки это Слава так, из вредности думал, гладенькие они, белые… — Слав! — Мирон произносит его имя с легкой укоризной, немного повернув носатую башку. — Ты что там, опять дисс пишешь? Черт! Славе трудно отвлечься, а Мирон уже в коленно-локтевой стоит, готовый и открытый. И анус призывно «дышит», сжимаясь и расслабляясь по очереди, розовый и нежный. Ждет вторжения, жаждет. Вот же, блядь! Неужели все настолько просто? Без всяких лишних рассуждений, без сомнений и страха. Просто, когда любят и ждут. Слава будет ласковым, войдет осторо-о-о-ожненько, потому что растянутый Мирон или нет, а поначалу бывает неприятно и тут нужно терпение. Это Слава не из гейского опыта знает, он трахал несколько раз Сашку в жопу, и, если бывал нетерпелив, Сашке было больно и она потом надувала губки, мол, сидеть некомфортно и вообще, Славка, не подходи несколько дней, пока жопа не перестанет болеть. А чаще вообще его к заднему отверстию не подпускала. Сегодня Слава учтет предыдущие ошибки, потому что с Мироном ошибаться нельзя. Только не сегодня… — Слав! — А? — Можешь не настолько осторожничать, все хорошо. — Точно? — Точно, блядь, давай уже! Его Величество просят — нужно слушаться. Слава взялся за бока ягодиц, потянул на себя, вошел плавно, но уверенно — обильная смазка в помощь. Классные презики для анального секса, самое то, даром что пиндосовские. А теперь подождать, потому что Мирон напрягся и сопит носом ритмично, привыкает, надо дать ему время. А когда мышцы сфинктера расслабятся, можно будет… Все, теперь можно! Слава вышел наполовину и снова двинулся членом вперед. И снова. И только когда почувствовал, что Мирон начал слабенько подмахивать ему задницей, ускорил темп. Наблюдать пока здесь не за чем, разве что за кособоким партаком тайского тигра на Мироновой спине, поэтому Слава прикрыл глаза, полностью отдаваясь ощущениям. И слушая проклятое скрип-скрип-сука-скрип раздолбанной евстигнеевской кровати. — Продолжай, — командовал Мирон. Ему и в сексе надо командовать — а как же, без активного участия его Императорского Величества даже оттрахать должным образом Императорское Величество не смогут. Что с них взять, с плебеев! — Так? — скрип-скрип-скрип. — Так. Я сам подстроюсь. Можешь немного резче. Слава может. Лишь бы Мирону было приятно. Вон он, выгнул спину колесом и постанывает уже. Постанывает от удовольствия под Славой, на Славином хую. Фантастика! От этих мыслей у Славы белые точки перед глазами. — Мирон, я… — Еще немного, Слав. Сейчас… Мирон стонет уже открытым ртом, активно надрачивая свой член: — А-а-а, а-а-ах, а-а-а, блядь, а-а-а… Резко дергается, подтягивая и прижимая к себе полотенце, приподнимается, его бьют спазмы, а Слава наклоняет голову, облизывая торопливыми поцелуями тайского тигра и сам кончает в презерватив, обхватив Мирона ручищей за плоскую грудь и крепко прижимая к себе. Драгоценного. Любимого. Медленно отпускает обмякающее тело, ложится вместе с Мироном, на него, не вынимая член из его задницы — горячий, мокрый, сжимающийся остаточными спазмами где-то на выходе из ануса. Раздавить не боится — Мирон хоть и щуплый, и мелкий, но все же не хрупкая девушка, выдержит. Они лежат так какое-то время вместе, странным бутербродом, где масло покрывает весь хлеб настолько, что хлеб из-под него почти не видно. Потом Мирон шевелится, и Слава нехотя сползает с него, стаскивает презерватив, бросает его не пол. Улыбается. Мирон нежно целует его в эту полубезумную улыбку. А потом ерошит пальцами волосы на голове и легонько в них дует.***
— Дай смажу, — Мирон переворачивает Славу на живот, выдавливает из тюбика мазь и аккуратно смазывает раненную Рудбоем Славину жопу. А заодно, заведя руку назад, и себе анус — видимо, для профилактики. — Утром будешь как новенький. Откладывает тюбик на подоконник, возвращается в постель, прижимается к Славиному боку — голый, теплый и улыбающийся, утыкается клювом в подмышку и затихает. Вот Слава и поимел Оксимирона по-настоящему… Нет-нет, Слава, стоп! Не так, так нельзя. Ты любил Мирона по-настоящему, занимался с ним любовью и просто любишь. — Мирон, я… — «тебя люблю» так и не срывается со Славиных губ, хуй знает, почему. Все-таки ступор какой-то в нем не дремлет, останавливает, замораживает обычно такой смелый Славин язык. Но Мирон понимает его и так, кивает Славе в подмышку: — Я знаю. Спи. Его Императорское Величество приказали — надо слушаться. И Слава закрывает глаза. И впервые в жизни ловит себя на том, что засыпает с улыбкой на устах. Абсолютно счастливый. Сноски: *(1) Трихотилломания (от др.-греч. Θρίξ (род. τριχός) «волос, волосы» + τίλλω «щипать, вырывать» + μανία; *(2) Имеется в виду это видео https://youtu.be/dJXX-oQ1UAc ; *(3) Гора Берилл – высшая точка Хабаровского края, высота 2933 м над уровнем моря.