Тень над Петербургом

Каменные ступени уходят глубоко вниз и теряются в темноте. Алёша освещает путь, пытаясь не обращать внимания на прыгающие тени. Они стараются спускаться осторожно, не производить лишнего шума, поэтому продвигаются достаточно неспешно. На одной из ступеней Иван замечает тёмные пятна и просит брата поднести свечу поближе. Алёша невольно вздрагивает, когда на сером камне обнаруживаются капли красной, ещё не просохшей жидкости. — На брусничное варенье, которым нас за обедом потчевали, не очень похоже, — натянуто улыбается Иван. Говорит он шёпотом, и от этого мурашки бегут по телу. Пламя свечи выхватывает из мрака статую в человеческий рост, на миг ослепляющую их ярким металлическим блеском. Литая вакханка, запрокинув голову, застыла в беззвучном порыве то ли смеха, то ли страсти. Бронзовые бёдра и плечи целомудренно прикрыты наброшенным сверху белым покрывалом, явно не являющимся частью композиции. — Интересный выбор декораций для семейного гнёздышка, — Иван на секунду заглядывает под край покрывала, затем продолжает путь. Вакханка провожает его томным обещающим взглядом из-под тяжёлых полуприкрытых век. Алёша замирает. Ему кажется, что уголки губ спутницы бога вина растягиваются шире, а улыбка перерастает в злобный оскал. Вытянутая девичья рука словно обретает силу и с каждым мгновением всё более и более угрожающе нависает над ними. «Полно, да уж не сплю ли я?» — спохватывается он. И точно — как будто вот-вот проснётся. Откроет глаза — расплывчатый туман в голове сменится трезвой ясностью, Алёша окажется дома, жена будет привычно шутливо жаловаться на кухарку. Митенька приедет радостный, совсем не изменившийся, а Иван будет весело рассказывать про то, что в славном городе Петербурге совсем вымирает преступность: Павлу Владимировичу с Виктором остаётся расследовать дела не важнее кошеля, срезанного на ярмарке у приезжего простофили. «Как же приятно», — думает Алёша, ласково оглядывая пузатый медный самовар, таящий в себе духовитый крепко заваренный чай. Хорошенький светловолосый мальчик подбегает к нему и по-детски наивно жалуется на задание в гимназии. «Папенька, не пойму я эту латынь, в толк никак не возьму». Алёша смотрит на него и понимает в тот же час, что это и в самом деле его сын Феденька, названный в честь покойного деда. Лиза с материнской заботой пытается поправить тому воротничок, но мальчик ловко уворачивается и выжидающе глядит на отца, поблескивая тёмными глазками. «Ну пойдём, хитрец, только не надейся, что в этот раз я всё за тебя сделаю» — смеётся Алёша. Поднимается из-за стола. Следует за силуэтом сына, который мигом скрывается в коридоре. Останавливает его резкий грубый рывок назад. Алёша думает, что, должно быть, зацепился полой одежды за гвоздь и нетерпеливо пробует пройти вперёд ещё раз, но крепкая хватка никак не пускает. — Очнись, да очнись же ты, — слышит он знакомый голос. — Иван? Ты же уехал с полчаса назад к Сашеньке, для чего воротился? — непонимающе спрашивает Алёша. Затем обнаруживает, что находится в кромешной тьме, а удерживает на месте его никакой не гвоздь, а брат, причём с видимым усилием. Тот сперва ослабляет хватку, затем совсем разжимает руки. — Тысячу раз уже пожалел, что из постели тебя вытащил. Насилу сдержал. Хорошо, что ты свечку уронил — я на шум оглянулся, а ты уже ногу занёс над пустотой, словно шагнуть в неё собирался. Лестница-то высокая, ноги вполне можно переломать. Иван приседает, заново зажигает свечу и с немым вопросом глядит на него. — Померещилось кое-что. Пойдём скорее, — пересохшим ртом отзывается Алёша. Оглядывается на вакханку. У той невинно-радостное выражение лица, словно у девочки, распаковывающей подаренную куклу, которая до этого была выставлена в витрине магазина и изучена вожделеющим детским взором вдоль и поперёк, до последней ленточки на чепчике. Он торопливо сбегает вниз, почти не разбирая дороги, пока не оказывается на ровной земляной площадке. Пахнет сыростью и плесенью. Подоспевший Иван со свечой обходит небольшое пространство, изучает бочки, прячущиеся под лестницей, после чего разворачивается к высокой, разбухшей от влажности и не до конца прикрытой деревянной двери. Заглядывает внутрь. Передаёт свечу Алёше, вынимает из кармана револьвер и взводит курок. Затем резко распахивает дверь. Взгляду Алёши открывается обширное помещение, в котором царит пронизывающий холод. Полки на стенах заставлены банками. Поначалу ему кажется, что это варенья, соленья и прочие заготовленные на зиму припасы. Пока из одного стеклянного сосуда на него в ответ не смотрит плавающий в мутной жидкости глаз. Вздрогнув, Алёша переводит взгляд прямо перед собой, но и там перед ним предстаёт не лучшее зрелище. Цепочка красных капель на полу обрывается у стола, перед которым стоит чёрная косматая фигура без лица. — Николай Петрович, бросьте нож, — кричит Иван, направив на ужасное видение револьвер. С облегчением Алёша понимает, что это хозяин, просто тот повёрнут к ним спиной и закутан в огромную медвежью шубу. Седоусый советник в недоумении разворачивается и роняет на пол окровавленный нож. Поднимает руки. — А, мои нежданные гости, — приглядевшись, радостно говорит он. — Иван Фёдорович, раз уж вы не спите, хотелось бы узнать ваше мнение. Он сдвигается в сторону, освобождая им обзор. На столе на специальной подставке красуется здоровенный щетинистый кабан, злющий, как живой. Загнутые клыки, кажется, так и готовы вонзиться в плоть любопытного смельчака, который рискнёт подойти поближе. — Не могу решить, глаза лучше немецкого стекла вставить или венецианского. Блеск передать али глубину? — любовно косится на своё творение Мамилов. Иван опускает револьвер. Более внимательно оглядывает обстановку. Потом неожиданно разражается почти безумным, неудержимым хохотом. — Так вы здесь чучела набиваете?! А я-то себя пинкертоном вообразил, Огюстом Дюпеном, верите ли, Николай Петрович, за убийства вас в острог готов был упечь. Ещё и брата с панталыку сбил, а ведь вы ему сразу приглянулись, он в людях хорошее чувствует. — С чего же вы тогда такой нелестный вывод обо мне сделали? — чуть заметно хмурится Мамилов. — Из окна видел, как слуги в дом что-то завёрнутое волокли. Кровь на ступенях, опять же. Статский советник подходит к широкому люку в полу и с усилием откидывает крышку. Холод в помещении усиливается. — Оленя подстрелили, да так удачно, прямо в глаз. На ледник перенесли, чтоб не попортился, пока я занят. С кабаном уже почти закончил, скоро и с тем разберусь. Естественнонаучный музей попросил как раз самца с рогами прислать. Иван, заглянув в люк, уважительно отзывается: — Хорош зверь. Пудов двенадцать на глазок. — Около того, — кивает Мамилов. — Готовое чучело меньше будет весить, конечно. Мне тут немец приезжий сконструировал машину-домкрат с каталкой, чтобы сам мог животных поднимать и возить, но чаще всего слуг зову, кто не спит. Сегодня Фёдор и Евсей с сынком Мишкой помогали. А вот Агафью не стал будить, чтобы кровь замыла, с утра решил. — Сами-то почему не спите? — уже совсем спокойно спрашивает Иван. Николай Петрович вздыхает. Тяжело опускается на стул. — Старый стал, вечером почивать тянет рано, а к середине ночи сна ни в одном глазу. Доктор всё на возраст списывает. Вот и завёл себе причуду, hobby, как англичане говорят. Сначала просто охотничьи трофеи выделывал, головы и шкуры, затем до полноценного таксидермиста доучился. Думал — женюсь, станет легче, спать буду сном младенца. К Машенькиному приезду приказал всё со стен снять, чтобы не пугать. Да только всё равно она меня боится, когда остаёмся наедине, в уголок забивается и дичится. И я уже забыл, какие слова женщинам говорить надо, как в любви своей убеждать, слишком долго бобылём жил. Вот и вернулся вновь к полуночничеству. — Так расскажите ей, она ведь вас страшится, потому что не знает. Для неё ваши ночные исчезновения подозрительны и пугающи, — вырывается у Алёши. — Мясником ведь сочтёт, не поймёт, — горько проговаривает Мамилов. Обводит рукой банки. — Да ведь Маша если сюда хоть одной ножкой ступит, немедленно чувств лишится. Как я ей могу объяснить, что храню органы и кости животных для образцов, чтобы затем глаза и металлические каркасы заказывать по образу и подобию настоящих? Слуги у меня не из болтливых, так и то просочился слух, что нечестивые богопротивные ритуалы здесь провожу, в деревне языками чешут. А я и не знаю, что лучше — позволить им так считать или дать знать, что барин, как последний сапожник, собственноручно кожи выделывает. — Всё равно, — упорствует Алёша. — Между мужем и женой не должно быть секретов. Поделитесь всем, что на душе, — и ей, и вам станет легче. Иван как будто кое о чём вспоминает и мрачнеет. — Николай Петрович, вы уж извините нас за такое поведение, но должны признаться, что мы с моим братом не просто погостить на свежем воздухе приехали. Привела нас сюда записка, найденная рядом с телом жестоко убитой молодой женщины. Говорилось в ней: «Что просили, то исполнил. С совершенным почтением, Н. П. Мамилов». Вот и решил я для своего друга из полицейского управления эту ниточку проверить. Хотя сейчас, готов поклясться, объяснение у вас найдётся из самых простых и логичных. Хозяин задумывается. — Да ведь я такие записки с каждым заказом отсылаю. Сейчас посмотрю. Он открывает кожаный гроссбух, страницы которого пестрят размашистыми записями. Иван с Алёшей подходят ближе. — Глядите, вот, к примеру, последняя запись. «Самецъ оленя благороднаго, сирѣчь Cervus elaphus, для музея въ Екатеринбурге. Обещано включеніе въ списокъ благодѣтелей». Деньги мне особо ни к чему, так что я либо даром жертвую для пользы научного дела, либо если для частного лица, то меняемся на экспонат, способный пополнить мою коллекцию. Иван просматривает желтоватые листы. — А вот это что? — его палец упирается в строчку «Чучело составное гада морскаго съ крылами и когтями». — Ах да, — оживляется Мамилов. — Прелюбопытнейший запрос. Несколько месяцев работал. Склеивать пришлось тело и конечности ящериц так, чтобы существо стоймя оказалось, крылья летучей мыши и голову осьминога. С осьминогом больше всего возни было — попробуй-ка просуши его так, чтобы не сгнил и в то же время не слишком съёжился. Лаком щупальца покрыл, заблестели как живые, будто слизью измазанные. Довольно устрашающее впечатление на меня произвела эта штуковина, честно говоря, рад был, когда отослал. — А кто же и зачем попросил такого левиафана сотворить? — тихо интересуется Иван. Алёша видит, как в глазах брата вновь загораются погасшие было азартные огоньки. — Вот в том-то и дело, что секретность полнейшая. Поймал меня в присутственном месте молодой человек за рукав, отвёл в уголок, я уж хотел возмутиться, а он шепчет: «Коллекцию свою хотите пополнить, Николай Петрович?». Заинтересовал он меня, поехали на обед вместе. Откушали в ресторации, и рассказал он мне, что действует в интересах известного иностранного путешественника-аристократа, желающего остаться в анонимности. Лорд сей якобы доплыл в составе экспедиции до Гренландии, где обнаружил племя эскимосов, поклоняющееся доселе невиданному божеству. Другие племена, что примечательно, держались от них в стороне и даже торговлю не вели. За деревянную грубо исполненную статуэтку и лист с подробным описанием культа попросили меня сотворить вот такое чучело, по возможности близкое к рисунку, обязательно целиком из частей живых существ. Единственное, что искусственным пришлось сделать — глаза из двух гранатовых камней чистой воды, их мне тоже прислали. Я, хоть инуитские мифы и изучал, о таком ещё не слышал, так что наживку заглотил как миленький. Хотя все учёные мужи, кому я после описание высылал, в один голос говорили, что меня, скорее всего, обманули, и такого божества даже отдалённо нет ни в одной из когда-либо описанных культур. Что характерно, навестивший меня знаток древностей затруднился определить происхождение статуэтки. Лишь сказал, что изготовлена она не очень давно, в последние пару десятилетий, так что вполне может быть подделкой. Сделана из тундрового дерева, которое что в Гренландии, что у нас можно встретить. В общем, полная неразбериха. — Фамилию молодого человека помните или адрес, куда отсылали? — Борисов, кажется. Адрес поищу, записан был. Где-то около Васильевского, наёмная квартира. — Уж не наш ли самоубившийся студент Борисов? — резко поворачивается к брату Иван. Алёша только стучит зубами. Давно потерявший нить разговора, он сейчас больше всего на свете мечтает вернуться наверх. Плохо протопленная комната кажется райским уголком по сравнению с ледяным подвалом. — Что же это, совсем я вас заморозил, Алексей Фёдорович, — спохватывается хозяин. — Гостеприимец из меня, как видите, тоже неважный. Сам тут в шубе хожу, а вы едва одеты. Пойдёмте наверх, согреемся, да я как раз в кабинет зайду. Бумаги просмотрю. Статуэтку, если хотите, покажу, вчера-то я её не доставал, в дальнем ящике припрятана. — Очень хотим, — отвечает за двоих Иван. Блаженное тепло окутывает Алёшу, как только они поднимаются в коридор. Подумать только, что раньше он мысленно жаловался на здешний холод; теперь, когда по окоченевшим рукам и ногам весело разливается кровь, ему становится даже жарко. Николай Петрович затапливает камин в кабинете, оставляет гостей греться, а сам выходит в комнату со своей коллекцией. — Дурак, какой же я дурак, он ведь мне про охоту все уши прожужжал, мог бы и догадаться. Револьвер ещё прихватил, тьфу, — недовольно бурчит Иван. — Мы ведь нашли связь, так что всё не напрасно, — зевает Алёша. Теперь, когда он совсем перестал зябнуть, сон наваливается на него с новой силой. Голова неудержимо клонится книзу. Он откидывается на диване и сквозь полуприкрытые веки наблюдает за тем, как Иван горячо обсуждает с вернувшимся хозяином содержимое принесённого листа. — In his house at R'lyeh dead C'thulhu waits dreaming… Так, значит… в доме своём в Р’льехе мёртвый Ктулху спит и ждёт пробуждения. Примерно так. И где же находится этот Р’льех? — Вот здесь лордом подписано, что предположительно на дне Pacific ocean, то бишь Тихого океана. — Бессмыслица какая-то. — Совершеннейшая бессмыслица. — Николай Петрович, я понимаю, что мы и так злоупотребили вашим гостеприимством, — вкрадчиво начинает Иван. — Но если бы вы согласились нам статуэтку и текст передать на время, чтобы мы в Петербурге с ними поработали, то заслужили бы мою величайшую благодарность. Расписку вам написать могу, залог любой оставлю. Понимаете, людей ведь там убивают. Предположительно в целях поклонения этому самому божеству. Мамилов долго молчит. — А, забирайте и без расписки, Иван Фёдорович, — машет он рукой. — Всё равно я экспонаты сии даже выставить не могу нормально, только взгляну — и сразу мороз по коже. Кажется мне даже, что с тех пор, как эту статуэтку заполучил, спать ещё хуже стал, причём не только я, но и Машенька. Избавьте старика от причины для глупых суеверий. Алёша, не в силах бороться с вялостью, окончательно закрывает глаза.

***

— Проснись и пой, засоня, — звонко звучит голос Lise. Алёша неожиданно обнаруживает себя в постели, правда, одетым, что доказывает реальность ночного путешествия в подвал. Лиза притворно путается в пышной юбке и падает к нему на край кровати. — Уже вечереет, а ты всё не выспишься никак. Тут такие новости, не вытерпела, разбудила тебя. — Какие же? — интересуется Алёша, притягивая её поближе к себе. — В жизни не поверишь. У Marie и её пожилого мужа начался медовый месяц. Настоящий. Друг от друга отойти теперь не могут, — округляет она глаза. Переодевшись, приведя себя в порядок и выйдя в коридор, Алёша убеждается в правоте жены. Нежный голос Маши неожиданно громко разносится по комнатам. Она отдаёт приказания слугам. — Как это не помните, что здесь висело? — топает она ножкой. — Вот же, смотрите, по какой форме тканевые обои от солнца выгорели. Значит, голова винторогого козла тут была. Слуги послушно выносят снизу всё новые и новые чучела и охотничьи трофеи. Николай Петрович с улыбкой приобнимает её за стан. Распалённая перестановкой Машенька чудо как хороша, и даже хозяин на её фоне кажется помолодевшим. — Дурашка ты, Николя, нужно было сразу мне сказать о своём увлечении, — ласково говорит она мужу за ужином. — У меня дед охотником был, всё детство меня стрелять учил. Лиза вон тоже припомнит, наверное, как мы с ней совсем девочками диких уток и куропаток потрошили. Знаешь, чего только у них в желудках не попадается. Камушки, шишки, монетки. Поварёнок мне сказал раз, что в зобе у куры алмаз нашёл. Пошутил, наверное, но я всерьёз тогда решила охоту на куриц устроить, пока бабушка в угол не поставила. Лизанька неопределённо хмыкает. — А чучела — вообще искусство. Скульптор может что угодно слепить, а у тебя всего один шанс шкуру натянуть так, чтобы не попортить. Да чтобы оно не развалилось через пару лет, — продолжает Маша. — Следующее сделаю на твой вкус, какое захочешь, — обещает жене Мамилов, пребывающий в полном восторге. Она задумывается и хлопает в ладоши. — Медведя хочу. Чтобы огромный, злой, косматый, с когтями и клыками. У дверей пусть серебряное блюдо держит, где гости визитки будут оставлять. То-то потеха будет, как в первый раз кто приедет да напугается. — Будет тебе медведь, — смеётся статский советник. — И малыш с детства пусть привыкает, чтобы бесстрашным вырос. Мальчик будет, я чувствую, — мечтательно говорит Marie. Лиза, с улыбкой глядящая на неё, находит под столом руку Алёши и крепко сжимает.