Время помнить (сборник)

- Ты оставил свой народ, ты ведь об этом думаешь тоже? Голос как осанвэ, звучит в самом сердце, внутри головы, звенит в ушах. Ничего этого у души без тела нет, но ощущения остались. Память того самого тела. Сперва она была сильнее, такая, что казалось боль от ран никуда не делась. Они горели огнем, и ему все время хотелось вдохнуть, еще хоть немного воздуха втянуть сквозь зубы, но грудь раздирало болью сильнее всего… пока он не привык, что дышать не нужно. Правда, тело свое он продолжал видеть, слишком прочна была связь, чтобы рассыпаться совсем туманом и дымкой. Видел, как запомнил в момент смерти. Рассеченные доспехи, кровь запечься не успела. - Оставил свой народ… Голос не то его собственный, не то одного из майар. Неважно. Он все равно повторяет лишь то, что и так не дает покоя. Финголфин отвечает не сразу, потом все-таки произносит. - Не оставил. Там теперь Фингон. Он не говорит слова, но это имя словно обретает цвет и звук. Фингон. Финдекано. Финголфин поднимает руку, прижимает ее к горлу, потому что на миг кажется – слово настолько ясное и явное, что прозвучит на самом деле. Дальше можно не объяснять, ведь все вопросы только для него самого. Почему не было ни малейшего сомнения, что с того момента, как он взлетел в седло Рохаллора и Барад Эйтель остался в клубах пыли и пепла, с тех пор, как он перестал быть королем, для тех, кто остался, ничего не изменится. Если этот мир вообще устоит, Финдекано справится не хуже него. Лучше. Лучше. Сын был похож на него так же, как сам Финголфин был похож на Финвэ. Похож, но другой. Глаза Анайрэ, ее улыбка… Оставив жену в опустевшем доме, он видел ее тень в сыновьях и дочери. Иногда застывал, засмотревшись, и получал в ответ удивленные или встревоженные взгляды. Улыбался: «Ничего, задумался просто». Больше всех с Анайрэ был схож Турукано… но он уехал навсегда, строить свой белоснежный город, а с ним Ириссэ. Финдекано резкий, быстрый, порывистый. Всю жизнь, еще в Амане, он берег старшего сына меньше всех, так уж вышло. Слишком много ему рассказывал того, что следовало бы оставить при себе, незачем сеять семена вражды и смуты дальше. Но когда Финдекано вырос, сам Нолофинвэ едва дошел до порога совершеннолетия и не было у него на такое мудрое решение ни опыта, ни понимания. Вырастил себе не только сына, но и лучшего друга. Первое воплощение их с Анайрэ любви, самый лучший, самый прекрасный из всех детей – так он думал, пока не увидел Турукано, Ириссэ, Аракано. Любви хватало на всех, поровну, а не как он поначалу страшился. Но Финдекано навсегда остался первым, получив вместе с любовью отца и его ошибки. Его честность и открытость казалась едва ли не наивностью. Но Финголфин всегда, с самого детства сына знал, что наивным тот не был. Просто если сам – чистый свет и правда, то не видишь в других иного. И защищать его было не нужно, Финдекано сам мог кого угодно защитить и охранить. Эта его сила, и правда, стоявшая за ней, была настолько притягательной, что Финголфин иногда не мог удержаться сам рассказывал Финдекано то, чего говорить не следовало, получая от сына так нужные ему слова поддержки и уверенности в том, что все будет хорошо. - Там остался Финдекано. Часть меня. Лучшая часть меня. Я себе не всегда так верю, как ему, - Финголфин проговорил это вслух, хоть и не видел больше рядом фигуры спрашивающего. Но знал, что его слышат. - Он остался один, - голос многократно отразился эхом. - Мы все остались одни, - сказал Финголфин. – Каждый из нас. Он будет хорошим королем. И если со всем этим еще можно что-то сделать и как-то спасти, он это сделает. Он… умеет. Знает – как. Голос молчал, но было ясно, что разговор не закончен. - Я отдал свою жизнь, - Финголфин сам удивился тому, как бесцветно и тускло это прозвучало, ничем, кроме усталости, не отозвавшись в душе. – Но и еще… гораздо больше, чем свою жизнь. Он справится лучше и в этом надежда. А не в семи ранах Врага. Об этом не стоило говорить, Финголфин снова почувствовал боль и грудь сжало, сдавило так, что сказать он больше ничего не мог. Зато мог думать. И от страшной, мертвой, огненной той долины, где осталось его тело, Финголфин мыслями обратился к тому, о ком только что рассказывал – майя Намо или себе самому. «Не знаю, что делать, пойду пока постреляю», - и Финдекано, подхватывая лук, выбегает из дома. Свет золотого Древа играет в его волосах, и Финголфин улыбается, вздыхает, разом избавляясь от боли и удушья. Когда-нибудь они встретятся и он сможет снова его обнять.