Один шанс

Как кадры старой киноленты сменяют друг друга, так и герои приходят на смену один другому. Питер бы остановился, впечатлённый происходящим, щурясь от пестроты проносящихся мимо костюмов и звуков затянувшей всех битвы, если бы сам не был здесь. Если бы сам не был переходящим призом со взрывным содержанием. В его руках перчатка. Шесть призывно блестящих камней. Камней, что уже однажды привели мир в упадок. Что уже однажды взамен одним жизням вернули другие. Что призывают к новым жертвам надеявшихся положить конец однажды начатому. Начатому, казалось бы, ничего не значащим щелчком пальцев. Питер спотыкается, перехватывает удобней свою ношу, и бежит дальше. Он не знает конечной цели. Но он знает - у них один шанс. Питер помнит желанные объятия. Словно он стремился к ним множество долгих лет. Если верить мистеру доктору Стрэнджу, то пять. Питер помнит надежду в глазах мистера Старка и среди мельтешения и смешения тел пытается отыскать его взглядом. Он - цель Питера. Питер уверен, что никто не понимает происходящего лучше него. Никто лучше него не знает, что им делать. Ну, разве что, мистер доктор. Когда женщина-метеорит забирает у него перчатку, смысл происходящего меняется. Человек-паук перестает быть самой желанной мишенью на поле сражения в несколько миль. Теперь он просто мальчишка в геройском костюме. Мальчишка, чья жизнь, по мнению противника, как и жизни многих других, должна лечь на алтарь победы инопланетных вторженцев. Всё вновь встаёт с ног на голову, когда Питер находит взглядом мистера Старка. Он, проклиная свою подростковую неуклюжесть, устремляется к нему. Спотыкается. Падает. Но продолжает бежать. Он как мотылёк мчится на огонь. Его маяк – перчатка на руке Железного человека и шесть камней, что стали их проклятьем. Он боится опоздать. Боится не успеть. Но больше всего он боится потерять. Героя. Кумира. Наставника. Не безразличного ему человека. Человека, что стал для него если не всем, то очень многим. Выстраданные за пять лет в небытие объятия он ощущает фантомом. Они стали лучшей наградой мальчишке, жаждущему внимания, признания, любви. Время давать что-то взамен настало. Быстрее, чем он надеялся, но он не в том положении, чтобы спорить. Питер вскидывает руку, и паутина попадает в цель. Когда он по инерции врезается в мистера Старка, глаза Титана почти комично округляются. Но на смену этому выражению быстро приходит замешательство, когда он видит перчатку с шестью камнями на руке подростка в паучьем костюме. Режим мгновенного убийства всё ещё активен и именно благодаря ему Питер удерживает Железного человека на расстоянии. Не долго. Но этого достаточно чтобы просто… щёлкнуть пальцами… Питер не помнит, чтобы ему хоть когда-нибудь было так больно. Он не знает, что с его рукой. Да и к чему это сейчас, если ощущения такие… Питер не знает, какие. Он не знает, с чем сравнить эту всеобъемлющую боль. Он давится собственными криками, глотая их словно горячий парафин, и изо всех сил закусывает губы. За его спиной мистер Старк. За его спиной тот, ради кого он готов щёлкать пальцами до бесконечности. И пусть каждый раз это будет так больно. И пусть каждый раз он будет умирать. Питер каким-то чудом держится за сознание. Он смотрит в глаза Таносу и ему не нравится то, что он видит. Губы Титана растекаются в ухмылке, и Питеру становится от этого страшно. Над полем боя кружит пепел. Пепел, которым, стараниями Питера, стали без исключения все... Мстители… Осознание бьёт наотмашь. Собственный крик душит. Питер распахивает глаза. Хватает ртом воздух. Скулит затравленно. Цепляется пальцами за подушку, словно ловит ускользающую от него реальность. Глушит всхлипы, закусив край одеяла. Стоит дыханию мало-мальски прийти в норму, Питер позволяет себе судорожный вздох.       – Никаких отчётов, Пятница. Все показатели не выше допустимых пределов.       – Должна напомнить, Питер, что мистер Старк не глуп и обязательно заметит вмешательство в написанные им протоколы.       – Это будет потом. Выполняй, Пятница. Питер поднимается с кровати и идёт в ванную комнату. Сейчас у него лишь одна цель – смыть с себя липкий страх, второй кожей растекшийся по телу. Он открывает дверцу с зеркалом, ту, что над раковиной, и оставляет её в таком положении – видеть своё отражение он всё ещё не готов. Он понимает, после того, что с ним произошло - это нормально. Это, возможно, лучший исход, чем тот, что он себе пророчил. Выжить для него действительно оказалось чудом. Регенерация, что однажды поспособствовала тому, что смерть его стала мучительной, теперь словно пытается компенсировать всё сторицей. Питер, на поле боя, достаточно быстро принял свою смерть. Свою новую (вторую? третью?) жизнь так быстро у него принять не выходит. Лишиться руки – ничтожно малая плата за то, чтобы жил мистер Старк. Чтобы жила Мэй. Это просто непривычно. Это просто не так, как он мог бы себе это вообразить. Первое время Питер избегает зеркал и отражающих поверхностей. Он старается не смотреть на свою руку, руку – которой больше нет. Он накидывает на плечи плед или натягивает одеяло до подбородка. Он чувствует её. Ему кажется, что если это потребуется, он сможет пошевелить пальцами. Именно из-за этих фантомов принять действительность становится сложно. Он переписывает протоколы Пятницы, грубо и бесцеремонно вторгается в её коды, когда Тони (Шкет, для тебя Тони, хватит уже мистерстаркать) посреди ночи врывается в его комнату и сгребает его в охапку, выдёргивая из тисков ночного кошмара. В ту ночь Питер спит так, как не спал уже давно – тихо и безмятежно. В крепких, почти железных, объятиях мужчины, что стал ему наставником, что заменил ему отца. Но больше он этого себе не позволяет. Он справится. Всегда справлялся. Справлялся, когда каждую ночь задыхался под весом рухнувшего на него здания, справится и сейчас. Питер перекрывает воду и натягивает на себя кофту, что с вышивкой «Stark» на груди и на пару размеров больше. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, кому она принадлежит. Нужно быть просто морально уставшим от своего увечья подростком, чтобы понять, почему одежда именно с чужого плеча. Питер оттягивает рукава максимально низко, пряча за ними свою новую руку. Едва ли отличима от настоящей, только холодный блеск вибраниума напоминает о реальности. На его плече вместо красной звезды эмблема паука. Это забавляет и больно бьёт куда-то под дых. Он всё ещё помнит первую встречу с Зимним солдатом.       – Железная рука? Это же огонь, чувак! В сторону Баки он старается лишний раз не смотреть. Они теперь как зеркальное отражение друг друга с искажением чуть больше чем в полстолетия. На глаза Баки он тоже старается не попадаться – стыдно. Стыдно за чувства, что он испытывает в отношении этого совершенного человека. Стыдно за свою несовершенность. Металлическая рука – это так круто. Только одного из них она делает из калеки полноценным человеком, другого калечит, лишая паучьих способностей. Питер понимает – мировому убийце ни к чему мальчик-калека. Мальчик – мировой герой – не способный более быть героем. Питер бредёт в сторону кухни. Он уже слышит аромат оладий. Значит, готовит Нат. Он комкает рукав в металлическом кулаке и, улыбаясь, входит в помещение.       – Утро, rodnoi. Как тебе спалось? Он видит за столом Баки. Наташа у плиты искусно орудует лопаткой. Она в приглашающем жесте хлопает по свободному стулу за стойкой и ставит для Питера кружку.       – Утро, – Питер забирается на стул, стараясь игнорировать присутствие Барнса, – ну, то, что у меня теперь просто не получается не выспаться, говорит, что спалось хорошо. – Он притягивает к себе кружку и, игнорируя ручку, обхватывает ее ведущей, правой, рукой. Керамика идёт трещиной, и Питер спешит отставить посуду в сторону. Он ещё не привык, не всегда получается соизмерять силу.       – Я, пожалуй, потом поем, – Питер одним слитным движением соскальзывает со стула и когда он уже готов припустить к выходу, ему на плечо опускается чужая рука. Живая рука Джеймса Барнса опускается на его заново собранное из вибраниума плечо обтянутое тканью кофты с чужого плеча.       – Эй, dorogoi, - обращается к нему Наташа и, откладывая своё орудие готовки, что в её-то руках, думает Питер, может стать и орудием пыток и берет его лицо в ладони, вынуждая посмотреть на себя. За спиной, едва ли не в затылок, дышит Зимний. Питер ощущает себя загнанным зверем, которому не дают сбежать. Не дают закопаться в свои мысли. Не дают сосредоточиться на зализывании собственных ран. Душевных. В отношении них регенерация бессильна.       – Тебе просто необходимо поесть, – Наташа ненавязчивым движением подталкивает обратно к столу, вынуждая вновь взобраться на стул. Она ставит перед ним новую кружку, - Старк уже сказал тебе, чтобы ты выкинул все дурные мысли из своей беспокойной головы и просто делал то, что ты делаешь обычно. Одна кружка или десять, разницы нет. Это не то, о чём стоит переживать.       – Разве у меня есть о чём переживать кроме посуды, которую я выкашиваю, наверное, тоннами? Питер смотрит на очередную жертву перед собой, не решаясь взять её в руки, потому что просто не может ни на чём сосредоточиться. Баки по-прежнему не отпускает его, наверное, несильно, просто для уверенности, что он не сбежит, придерживая его за плечо. И это что-то убивает внутри Питера снова и снова. Потому что он хочет ощущать это прикосновение. Он хочет знать, как это, когда тебя касается человек, к которому ты неравнодушен. У них с Баки как игра в пятнашки: живая рука на металлическое плечо, металлическая на живое. И Питер, наверное, никогда не наберётся смелости попросить об обратном. Его дыхание сбивается, когда рука Баки опускается, едва ощутимо касаясь спины. Очередная кружка рассыпается осколками. Питер позволяет сорваться обречённому стону. Завтрак даётся ему с большим трудом. Он находит Тони в мастерской. По виду тот не спал добрую сотню лет. Питеру это совершенно точно не нравится. Он хмурится, рассматривая мужчину из-под бровей и, переминается с ноги на ногу – не решаясь ни войти, ни выйти.       – Ребёнок, не стой там немым укором, лучше присоединяйся, – он отвлекается от своей работы и подталкивает стул, на который предлагает усесться Питеру, - обещаю, тебе понравится. Питер подбирается к стулу практически бесшумно, но спотыкается о свою же ногу и тормозит ещё в воздухе только благодаря реакции Тони. Тот усмехается и треплет его по волосам. Питер сглатывает мысль, что вместе с рукой он потерял и свою паучью ловкость. Именно в этот момент ему как-то всё равно, что он всегда был достаточно неуклюж.       – Эй, Паучок, мне не нравятся мысли, которые ты думаешь.       – Я даже ничего не сказал, – возмущенно отзывается Питер и одаривает Тони ещё одним недовольным взглядом.       – И, тем не менее, я их слышу. Поэтому думай сюда, – Тони открывает ещё одно голографическое окно рядом с Питером и скидывает на него всю имеющуюся у него информацию. – Твои варианты, как нам усилить сцепление с поверхностью? Питер растерян, а ещё немного в шоке. Питер в восторге. Этот восторг так накрывает его, что он готов совершенно неприлично разреветься. Разреветься от облегчения. От осознания того, что он не просто сломанный, вышедший из строя герой. Питер шмыгает носом, а глаза его предательски блестят. Того и гляди правда разревётся. Он закрывает глаза руками, скрытыми рукавами вытянутой толстовки и поражённо охает, когда его притягивают к себе сильные руки. Тони обнимает его, наверное, как тогда, спустя пять лет небытия. Питер сказал бы точнее, да только флёр его ночных кошмаров всё глубже въедается в эти воспоминания, делая их мучительно тяжёлыми, тягуче-тёмными, едва уловимыми. Тони целует его кудрявую макушку и прижимает крепче, позволяя зарыться в футболку на своей груди, позволяя выплакаться.       – Ну же, Пит, – шепчет он мальчишке в непослушные волосы, – я помог Роуди научиться ходить заново, неужели ты думал, что я не научу тебя заново ползать по стенам? Ты так в меня не веришь? Питер упрямо мотает головой и душит судорожный всхлип. Питер бежит. Бежит изо всех своих паучьих сил. Спотыкается. Поднимается на ноги и снова бежит. Снова спотыкается и не успевает подняться. Его прижимает к земле шквал из огнестрельных орудий, а он беспомощно жмётся в комок и не может добраться до выпавшей из рук перчатки. Той, в которой яркими нездешними звёздами горят шесть камней. Он снова перегруппировывается в попытке добраться до перчатки, когда замечает бросившегося наперерез шквальному огню Баки. Баки, при взгляде на которого, сердце Питера судорожно сжимается и пропускает удар. От невысказанности неправильных чувств. От безвыходности собственного положения. От алых капель, что вырываются из тела некогда Зимнего солдата, которого, как и его, Питера, принимает на себя окропленная войной земля. Крик боли и отчаянья рвётся из лёгких и Питер надрывно втягивает воздух и… замолкает… Маленькие, совсем детские ладошки касаются его щёк. Тихий, как колыбельная, когда-то петая мамой, звучит голос: всё хорошо, братик. Питер тяжело, но размеренно выдыхает, сквозь сон, чувствуя, как к нему притирается детское тело. Морган улыбается ему в его сне и тянет руку, помогая подняться. Морган, пробравшаяся в его комнату, крепко обнимает его поперёк груди, в дар принося безмятежный утренний сон.