Finally

      Я догадывалась, что по Андромеде Тонкс можно будет сверять часы, и оказалась права: ровно в четыре звонит заколдованный колокольчик, и она входит в лавку с приветливой улыбкой.       – А где же Тедди? – спрашиваю я, когда все приветственные церемонии завершены, и мы поднимаемся по винтовой лестнице.       – С родителями Теда. У меня будут кое-какие дела завтра, поэтому я отвезла его к ним сразу на два дня, – отвечает Андромеда, садясь на диван, на котором обычно сидела Беллатриса, и протягивая руки к камину. – Они быстро начали сдавать, когда его не стало, и всегда радуются, когда я оставляю с ними Тедди.       – Не боитесь оставлять его в маггловском квартале? – спрашиваю я, разливая чай и доставая из духовки песочное печенье – моё недавнее достижение. – Я имею в виду, он не шалит с внешностью?       – Шалит, конечно, – смеётся Андромеда. – Поэтому обычно, если с ним надо побыть дольше пары часов, я переношу их к нам домой. Но к трансгрессии они так и не привыкли…       – О да, понимаю! – Я вспоминаю свои первые опыты трансгрессии. – В таком солидном возрасте, да ещё с непривычки это должно быть серьёзным испытанием.       Андромеда рассеянно кивает и расставляет чайник, чашки, молочник и тарелки с вкусностями, которые я не очень аккуратно левитировала на столик.       Её волосы идеально убраны, а на платье – как и на мантии, которая сушится у камина – ни единой складки, но всё же она не производит впечатления безукоризненной опрятности, на которую боишься дышать. Такие люди скорее пугают своей манией порядка, а на Андромеду просто приятно смотреть. К тому же к её груди приколота брошь из бутона какого-то невообразимого цвета. Поймав направление моего взгляда, она улыбается:       – Тедди ещё летом принёс цветок и очень таинственно попросил перекрасить его в строго указанные цвета, приделать к нему крепление и не дать увянуть. А утром я нашла у себя на тумбочке вот это.       – Какая прелесть, – искренне говорю я.       Какое-то время мы молча пьём чай. Это не совсем та дружеская тишина, в какой мы могли бы сидеть часами с Джинни или Полумной, но всё же нельзя сказать, что с Андромедой мне некомфортно. Это просто небольшая неловкость не очень близко знакомых людей, со временем она сгладится.       И действительно, когда она спустя какое-то время обращается ко мне, это не звучит как вымученное нарушение неловкой тишины.       – Очень вкусное печенье, Гермиона. Поделишься заклинанием?       – Ну… Вообще-то я не особо разбираюсь в кулинарной магии, – признаюсь я. – Люблю готовить руками, по-маггловски.       – Да, понимаю, – отзывается Андромеда. – Я в детстве тоже любила кулинарить, заставляла нашу эльфийку Летту учить меня готовить. А она сердилась: зачем, мол, если можно всё сделать магией. – Я с интересом жду продолжения, но она вдруг говорит нечто совсем неожиданное. – Мы с Беллой всюду бегали вместе, а вот на кухню её было силком не затащить.       Она произносит это так легко и естественно, что я открываю было рот, чтобы рассказать о кулинарном шедевре Беллатрисы на моей кухне, но вовремя себя одёргиваю. Странно. Не думала, что она вот так легко вспоминает о Беллатрисе, пусть и в контексте детских воспоминаний.       Она вдруг хмурится, будто тоже понимает, что сказала что-то не то. А я поспешно говорю:       – Моя мама была неважным поваром, а вот пекла отменно. Хлеб, печенье, булочки – объедение.       – Так это она научила тебя этому рецепту? – подхватывает Андромеда бессмысленный разговор. И мы ещё какое-то время обсуждаем рецепты печенья.       Но вдруг она опять задаёт опасный вопрос.       – А где сейчас твои родители?       И я вспоминаю, как месяц назад на этом же месте сидела Беллатриса и задавала мне тот же самый вопрос. И – как странно – ответить ей тогда было проще, чем сейчас её сестре. Я собираюсь с духом.       – Четыре года назад, уходя из дома, я стёрла им память и внушила, что они хотят переехать в Австралию. Боялась за них. Боялась, что Пожиратели захотят через них выйти на меня, а через меня – на Гарри. – Андромеда кивает. – Когда всё закончилось, я отыскала их, чтобы расколдовать – и не смогла. Восстановление памяти – более тонкая магия, чем стирание, и я, наверное, не рассчитала свои силы.       – Это ужасно. – Она сочувственно качает головой.       – Я даже думала о том, что, возможно, некоторая древесина лучше реагирует на ментальные заклятья – ведь я накладывала забвение другой палочкой, которой у меня больше нет. Возможно, они вступили в конфликт, – рассуждаю я вслух, на автомате доставая палочку из грецкого ореха и привычно вертя её в руках. И вдруг замечаю, с каким странным выражением смотрит на мои руки Андромеда. А спустя секунду понимаю, почему она так смотрит. Моё лицо отчего-то вспыхивает, и я поспешно встаю, чтобы поправить дрова в камине.       – Да, это палочка Беллатрисы, – отвечаю я на вопрос, которого она не задавала. – Она попала ко мне после одной стычки, и с тех пор я пользуюсь ею. Даже не знаю толком почему. Сначала как-то руки не доходили, а потом… – Я запинаюсь, поймав взгляд Андромеды.       – Гермиона, – очень тихо говорит она. Я силой заставляю себя не отвести глаза. – Что ты пытаешься от меня скрыть?       Я не знаю, владеет ли она легилименцией. Но точно знаю, что она не полезет ко мне в голову без моего разрешения. Как знаю и то, что давать его не нужно. Я сама всё расскажу. Я знаю это – и я знала это, когда она только заходила сюда. Я знала это, когда писала ей письмо. Я знала, что это единственная причина, по которой она здесь – потому что я должна всё ей рассказать. Всё это я знала – и не знала, что знаю. Зато теперь отрицать уже нечего.       “Лги другим. Никогда не лги себе.”       Я сажусь на диван и делаю глубокий вдох.       И начинаю говорить. Я говорю долго, то быстро, то медленно, запинаясь, останавливаясь. Сначала я смотрю на свои руки и на палочку, которая лежит на столике возле моей недопитой чашки чая. Но чем дальше, тем чаще я поднимаю глаза на Андромеду, которая слушает, сидя неподвижно, словно статуя. Я говорю всё громче, перехожу то на шёпот, то почти на крик, мне кажется, если я что-то упущу, то совершу страшное преступление. Самое страшное преступление на свете – преступление против истины. Я должна рассказать Андромеде всю правду, это самое меньшее, что я могу для неё сделать.       Я пересказываю ей все последние полгода – все скандалы и разговоры, всё смешное, грустное и страшное, всё, что есть, я вываливаю перед ней. И наконец замолкаю, спрятав лицо в ладонях.       Андромеда молчит. Не в силах встретиться с ней взглядом – теперь, когда мне нечего больше сказать – я снова подхожу к камину и опускаюсь на колени, чтобы пошевелить дрова, которые и без меня прекрасно горят. Андромеда, которая сидит теперь прямо за моей спиной, кладёт мне руку на плечо.       – Гермиона, – очень мягко говорит она.        От этой мягкости, от её сочувствия мне почти физически плохо, и я, положив кочергу на место, сажусь прямо на пол у дивана. И в следующую секунду я уже горько плачу, уронив голову ей на колени. А она гладит меня по плечам, по спине, по голове. Сзади припекает камин, но какая разница. Я плачу совсем тихо и почти неподвижно, но очень долго.       Придя в себя настолько, чтобы быть в состоянии иронизировать, я поднимаюсь с пола и сажусь рядом с ней на диван.       – Многовато я стала плакать последнее время.       К моему удивлению, Андромеда улыбается – совсем не так печально, как я думала, а почти весело.       – Неудивительно. Моя сестра самого Салазара Слизерина довела бы до ручки. – Я нервно хихикаю. – Я знала, что она больна. Задолго до того, как это стало ясно остальным. Ещё в школе с ней стало твориться неладное. И конечно, после того, как она связалась… с теми, с кем она связалась, всё становилось только хуже. – Я слушаю затаив дыхание. – Когда я уходила из семьи… Наверное, это стало началом конца. В детстве мы были не разлей вода. В школе, конечно, что-то изменилось, но всё равно у меня не было никого ближе неё. А у неё не было никого ближе меня. Тот последний разговор… – Она очень тихо вздыхает. – Она злилась, потом упрашивала, потом плакала, потом снова злилась. И всё время кричала, что это я во всём виновата. Что я всё испортила и я всё сломала. И какое-то время я даже этому верила. И чисто технически так ведь оно и было. – Она невесело улыбается.       – Вы поступили так, как велела вам ваша совесть.       Она кивает.       – Да, верно. И тебе надо поступить так же. – Какое-то время она молчит, а я пытаюсь осознать, что она хочет этим сказать. – Мне сложно, даже после твоего рассказа, представить, какая она сейчас. Но если всё так, как ты говоришь… Думаю, я не ошибусь, если скажу, что она нуждается в тебе по меньшей мере так же сильно, как ты нуждаешься в ней.       – Конечно, нуждается, – отмахиваюсь я. – В бесплатной прислуге и сердобольной санитарке.       Андромеда качает головой.       – Или ты лжёшь сама себе – а в этой ситуации я вполне могу тебя понять – либо очень сильно заблуждаешься. Её психопатия и, за неимением лучшего слова, неважные социальные навыки не были связаны с её болезнью. Что бы ни сделал с ней тот исландский колдун, ты сделала для неё намного больше.       Я хмурюсь.       – Исландский?       – Ну да. Этот остров, на котором она жила – это же, судя по расположению и именам – Исландия. И насколько я слышала, на юго-восточном берегу там действительно есть магическая деревушка. – Увидев моё замешательство, она смеётся. – Я всегда считала, что детям из магических семей не хватает маггловского школьного образования. Но ты-то, Гермиона, от тебя я такого не ожидала!       – И правда, вот же глупость.       Почему-то это кажется ужасно забавным, и некоторое время мы просто смеёмся, как будто с нас обеих сняли невыносимо тяжёлый груз.       Наконец она произносит, теперь уже серьёзно:       – Нельзя просто взять и перечеркнуть всё, что она сделала. Но я пойду против себя, если откажу ей в праве исправить свои ошибки. Как бы там ни было, она моя сестра. И я никогда не отрекалась от неё. Никогда. Даже когда ненавидела. И даже смерть Сириуса и смерть Доры… – Она судорожно выдыхает. – Если обвинить в этих – и не только в этих – смертях всех, кто действительно в них виновен – нам не хватит камер в Азкабане. Твоё чувство, Гермиона – прекрасно, потому что оно созидательно. Как говорил Дамблдор – если не знаешь, как поступить, всегда исходи из универсального закона любви.       – Я не знала, что он так говорил…       – Когда трава была зеленее, а Дамблдор был немного моложе – он изъяснялся ещё более возвышенно, чем когда ты его знала, – улыбается Андромеда. На секунду мне кажется, что она хочет сказать что-то ещё, но вместо этого она берёт в руки чашку и подогревает остывший чай заклинанием. – Ну вот. Ты пригласила меня на чай, а я вместо этого учу тебя жить.       – Спасибо вам, Андромеда, – говорю я. – Я не могу передать словами, как я вам благодарна.       – Не можешь передать словами, – деловито отвечает она, – передай тарелку с сэндвичами. Кажется, я проголодалась.