Зверь в землях де Шане

Леон не ошибся в своих предположениях – Эжени была в библиотеке, её любимом месте в замке. Когда он, тихо ступая, приоткрыл дверь и вошёл, девушка сидела у окна и что-то вышивала. Корнель устроился на шкафу – он копошился, возясь с кусочками бумаги, и время от времени хрипло покрикивал. Потемнело, и в подсвечнике на столе ярко горели свечи. Эжени, не замечая Леона, что-то напевала негромким мелодичным голосом. Капитан невольно остановился и вслушался в слова песни: Я в туманном краю средь болот родилась, И был лес колыбелью, постелью моей. Ветер, лес и вода – нерушимая связь, И росла я под сенью колючих ветвей.* Леон покачал головой – эту песню он никогда раньше не слышал. Когда Эжени запела снова, ему пришло в голову, что она сама сочинила её – уж больно герой песни был похож на него самого. Вот только его выцветшие на солнце, вечно спутанные и жёсткие волосы никто не называл «златыми кудрями» – он усмехнулся, услышав это из уст Эжени. А она, по-прежнему не видя его, пела дальше – о прекрасной девушке, в которую был влюблён герой, о безответно влюблённой в него героине, о войне, смерти и воронах, кружащихся над заброшенным замком... Когда её подрагивающий голос вывел последнюю строчку, в нём было столько горести, что Леон не удержался и шагнул ближе. – Прекрасная песня, мадемуазель де Шане. – О, это вы! – Эжени быстро выпрямилась, опустив шитьё, а Корнель на шкафу тревожно каркнул. – Вы так тихо вошли, я вас не заметила... – Я не хотел быть замеченным, – капитан склонил голову. – Вы сами это сочинили? – Сама, – она посмотрела на него грустно, но в то же время с вызовом. – Нетрудно угадать, о ком она, правда? – Нетрудно, – согласился Леон. – Но в жизни всё не так печально, верно? Война нам пока не грозит, а я пока ещё не стал добычей ворона. Эжени склонила голову, и её обычно бледные щёки залила краска. Леон подумал, что смущение ей идёт, пожалуй, дальше больше, чем Жаклин, которая, впрочем, смущалась редко. И улыбка Эжени ему нравилась, жаль только, улыбалась она не так часто. Вспомнив, что одной из причин её огорчений стал он, капитан откашлялся и проговорил: – Только что я попросил прощения у Анжелики и дал согласие на её брак с Раулем. – Прекрасно, – рот Эжени улыбнулся, но глаза по-прежнему оставались грустными. – Она вас быстро простила? – Конечно! Сестра не может долго злиться на меня – как и я на неё. – А Рауль? – А Рауль ничего не знал о нашей с Анжеликой ссоре. – Может, и к лучшему, – кивнула Эжени, взгляд и руки её снова устремились к вышиванию. Леон посмотрел на вышивку: на белой ткани золотистые нити образовывали что-то, очень похожее... Да нет, не может быть! Сначала эти странные взгляды, смущение при встречах и в то же время желание этих встреч, потом упрёки из-за Жаклин, теперь песня о воронах и вышитый рисунок, подозрительно напоминающий льва! Леон не особо разбирался в настроениях женщин и их тайных желаниях, но что-то уже несколько дней подсказывало ему, что Эжени к нему неравнодушна, и сегодня он получил очередное подтверждение. «Не сильно-то надейся», – одёрнул он самого себя. «Это чересчур хорошо, чтобы быть правдой». – Это лев? – спросил Леон, кивнув на вышивку. – Да, – Эжени по-прежнему не глядела на него, сосредоточив всё внимание на работе. Капитан откашлялся чуть громче. – Я попросил прощения у сестры, теперь хочу извиниться перед вами. Вчера я повёл себя грубо и недостойно, кроме того, я был неправ, упрекая Анжелику... – Я принимаю извинения, – быстро произнесла Эжени. – Вы... вы тоже простите меня. Я знаю, что вмешалась не в своё дело, что ваши отношения с сестрой и Жаклин меня не касались... Простите, что назвала вас Зверем, просто мне... – Это вы простите, что назвал вас ведьмой, – перебил её Леон. – Разумеется, я ничего такого не думал, сказал первое, что пришло в голову, лишь бы задеть вас. – Вы не сильно меня задели, – на этот раз она улыбнулась более искренне. – Мне приходилось слышать слова и похуже. Мы с сестрой воспитывались в монастыре, и монахини были строги к нам – в основном из-за выходок Инессы. Возможно, она и правда любит меня, но свою любовь она показывает весьма странным способом, – лицо Эжени стало жёстким. – Знаете, когда Бертран ещё не посватался к ней, за Инессой многие ухаживали – а я обычно оставалась в тени. И она утешала меня. Знаете, что она мне говорила? – Эжени язвительно усмехнулась. – «Не печалься, сестрёнка, в тебя тоже кто-нибудь влюбится. Ты, конечно, не так красива, как я, но всё-таки...». Представляете, каково слышать это каждый день? – Не представляю, – чистосердечно ответил Леон. – Но, должно быть, неприятно. – А когда она сказала тогда за столом, при всех, что я питаю страсть к сломанным вещам – к больному ворону, к лютне с порванной струной! Странно, что она не добавила что-то вроде: «И муж у тебя будет такой же – ведь ты любишь жалеть убогих!» – Она так не думает, я уверен, – возразила Леон. – Она не хотела обидеть вас, говоря о сломанных вещах. – Не хотела, – кивнула Эжени. – Но обидела, – в её голосе звучала вся скопившаяся за долгое время боль, а иголка в руках яростно протыкала ткань. – Она искренне думает, что добра ко мне, и не видит ничего плохого в своих словах, а пытаться открыть ей глаза – получить новые булавочные уколы. А отец всегда встаёт на сторону Инессы – странно, что вчера он был на моей стороне... Хотя это, наверное, из-за нелюбви к Бертрану, – подумав, добавила Эжени. – Маме хватало любви на нас обеих, оставалось и отцу, ему же хватает любви только на Инессу, меня он по большей части просто не замечает. Простите, – внезапно она оторвалась от шитья и подняла глаза на Леона, – я веду себя ужасно некрасиво, жалуясь вам. Вы вправе меня упрекнуть. У меня хоть какой-то отец есть, а вы росли без отца... – Откуда вы знаете? – насторожился Леон, уже догадываясь, каким будет ответ. – Анжелика рассказала. – Надо же, разболтала, – усмехнулся он. – Она вам поведала всю историю наших похождений? – Да, – кивнула Эжени. – Правда, некоторые вещи в ней настолько невероятны, что я до сих пор не могу в них поверить. Не подумайте, что я обвиняю вашу сестру во лжи, но воскрешение отцов-мушкетёров это... это... – Именно то, во что сложно поверить. Понимаю – я сам до конца не могу поверить в случившееся. У вас бывало такое, что всё складывается настолько хорошо, что вам не верится, что это не сон? – Бывало. Но чаще бывало другое – всё настолько плохо, что хочется думать, что это лишь страшный сон, но он оказывается явью. Как тогда, когда умерла мама... – Да-да, – пробормотал Леон. Свою мать он едва помнил, поэтому не мог принести Эжени соболезнования, но вместо этого мог сделать кое-что другое. – Почему Инесса считает вас не такой красивой, как она? – негромко спросил он. – И почему вы в это верите? – Не знаю, – Эжени пожала плечами, продолжая выводить аккуратные мелкие стежки. – Всю жизнь, сколько я себя помню, ей восхищались больше – она ярче, она умеет улыбаться и охотно идёт навстречу людям, а я пряталась от них до тех пор, пока не поняла, что моё время прошло. Кроме того, меня всегда учили, что девушку украшает скромность, девушке не пристало гордиться собой. – А Инессу? – Инессу тоже, но она никого не слушала. Все лучшие женихи сватались к ней, а мне отец предлагал только стариков, охотящихся за богатством, – с отвращением произнесла она. – Теперь мне кажется, что во мне есть какой-то изъян, из-за которого никто не смотрит на меня, не говорит со мной. Суеверные люди назвали бы это проклятием. – Это неправда, – Леон присел на подоконник рядом с креслом, не обращая внимания на недовольное карканье Корнеля. – Вы ничем не хуже вашей сестры, может, даже умнее её – ведь это она, а не вы, помчалась сломя голову через лес, зная, что там Зверь. – И её спас Бертран, – грустно сказала Эжени. – Если бы там оказалась я, меня бы никто не спас – не с моим везением. – Вы неправы, – мягко проговорил Леон, не отрывая взгляда от её рыжеватых волос, блестевших в пламени свечи. – Знаете, я солдат и не особо смыслю в том, что говорят дамам, но всё же попробую. Вы тоже красивы, хоть и иной красотой, нежели Инесса, вы умны и чутки, вы сумели подружиться с Анжеликой, а у неё чутьё на хороших людей. Анри и Жаклин уважают ваш ум, Рауль благодарен вам за воссоединение с Анжеликой, мне нравится ваша улыбка... Вы плачете? – Немного, – Эжени подняла голову – в глазах у неё и правда блестели слёзы. – Леон, я и не думала, что вы можете найти такие хорошие слова утешения. Спасибо вам. – Это не утешение – я говорю то, что думаю. – Теперь я чувствую себя так, будто напросилась на комплимент. Простите за то, что я стала изливать вам свои тревоги, вы не обязаны это слушать... – Я рад, если вам стало легче от того, что вы выговорились. Эжени, вы мне и правда нравитесь... – Но Жаклин д’Эрбле нравится больше, верно? Леон тяжело вздохнул. Теперь он понял, что звучало в её голосе – неприкрытая ревность, и от осознания ему вдруг стало легче. Он скользнул рукой за отворот плаща и отцепил чёрно-золотую ленточку. – Нравится, – кивнул он. – Но не больше. Возможно, меньше, чем мне самому казалось. Но это неважно – важно то, что Жаклин никогда не принадлежала мне и никогда не будет принадлежать. Она вообще никому не принадлежит, даже Анри. Эти слова упали, как комья земли на крышку гроба. Леон произнёс их, как заклятие, и поднёс ленточку к пламени свечи. Ткань загорелась даже быстрее, чем он ожидал, пошёл дым, но его тут же унёс ветер из приоткрытого окна. Эжени вскрикнула и протянула руку, будто хотела выхватить ленточку из огня, но тут же отдёрнула её. – Лучше бы вернули владелице! – воскликнула она. – Тогда придётся объяснить, откуда она у меня, а это будет сложновато. Ничего, Жаклин не обеднеет от потери одной ленточки. – И вы надеетесь с сожжением ленточки уничтожить все чувства к той, что носила её в волосах? – Эжени не отрывала взгляда от догорающих остатков ткани. – Да, – честно ответил он. – Знаете, это легче, чем мне казалось. Кроме того, теперь мой интерес направлен на другую женщину. Он произнёс эти слова с улыбкой, но на Эжени они произвели странное впечатление – она вдруг побледнела и выпрямилась в кресле. – Не может быть! – ахнула она. – Леон, но ведь моя сестра... она же помолвлена! И она любит Бертрана! Леон от души расхохотался, но Эжени оставалась серьёзной, и он умолк, внезапно поняв, что она не шутит – она и правда не знает, о ком речь. – Я не про вашу сестру, – он улыбнулся ещё шире. – Ну же, вы ведь умны – догадайтесь, о ком я говорю. Судя по лицу Эжени, она добросовестно перебрала в уме всех женщин, с которыми и она, и Леон, были знакомы, и наконец растерянно произнесла: – Единственная, кто приходит мне в голову, Жанна Валли, но ведь у неё тоже есть жених – кузнец, кажется... – Невероятно, – Леон покачал головой. – Вы вчера так точно прочитали мои мысли, но не поняли, какое место в них отведено вам? – Нет, не может быть, – руки её упали на колени, рот приоткрылся, а лицо вдруг стало совершенно бесцветным – Леон испугался, не упадёт ли Эжени в обморок. – Это не может быть правдой, вы говорите это из жалости ко мне... или из желания пошутить, – она вскинула голову, а затем поднялась так резко, что Леон невольно качнулся назад. – Если вы смеётесь надо мной, лучше признайтесь сразу. Или вы думаете, что я беззащитна, что можно позволять со мной любые шутки? Думаете, раз я открылась вам, вы вольны смеяться надо мной? – Я не думаю, что девушка, вооружённая иглой, беззащитна, – Леон осторожно отступил, не отрывая глаз от иголки, зажатой в левой руке Эжени. Странно, он только сейчас заметил, что она левша... – Знаете, вы напомнили мне одну женщину, которую я знал раньше... Её звали Луиза де Круаль. – Она тоже угрожала вам иголкой? – Эжени опустила руку, но Леон видел, что она всё ещё напряжена. – Нет, она угрожала мне пистолетом, а ещё у неё был кинжал и бомба, – он усмехнулся. – И волосы у неё были тёмно-рыжие, точь-в-точь как ваши. – Она была красива? – Эжени воткнула иголку в ткань и дотронулась до своих волос, убирая вьющиеся пряди от лица. – Очень. Она была прекрасна, как сама смерть. – Какое странное сравнение! Разве смерть прекрасна? Хотя вы, конечно, встречались с ней чаще, чем я, и лучше знаете... – Обычно смерть грязна и отвратительна, но де Круаль была прекрасна. Что поделать, – усмехнулся Леон, – нравятся мне опасные женщины! – Вы всё же смеётесь надо мной, – Эжени, чуть успокоившись, отступила, и теперь они оба стояли у окна. Ветер трепал пламя свечи, ворон на шкафу завозился громче. Леон почувствовал, что сердце начинает биться сильнее при виде тонкой фигурки Эжени, порозовевшего лица и огромных глаз, которые сейчас смотрели недоверчиво и испытывающе. – Нет, не смеюсь. Я вами восхищён и увлечён, и вы мной тоже, если судить по вашей песне и по льву, которого вы с таким старанием вышиваете, – капитан кивнул на кресло. – Вы мне нравитесь, Эжени, нравитесь гораздо больше, чем ваша сестра или Жаклин. Эжени глубоко вздохнула, глаза её заблестели, но по щекам не покатились слёзы. Она подошла чуть ближе, одну руку протянув к Леону, другой словно готовясь оттолкнуть его, и негромко проговорила: – Знаете, мне снилось, что по ночам вы превращаетесь в Зверя и рыщете по лесу. А я иду в лес, там вы находите меня, возвращаетесь в человеческий облик, и мы с вами... Не договорив, она сделала шаг, другой, потом кинулась к Леону так же порывисто, как часом ранее Анжелика, обняла и поцеловала в губы. Леон, изумлённый её неожиданным поступком, шагнул назад и упёрся спиной в шкаф. Отталкивать Эжени было немыслимо, помимо того, тепло её губ, нежность её кожи, щекочущие рыжие пряди уже брали над ним вверх. Он прижался спиной к шкафу, обнимая девушку, гладя её спину, плечи, руки, сминая ткань платья, оказавшуюся необычайно тонкой. – Как во сне, – Эжени оторвалась от него, судорожно глотнула воздух и прильнула снова. С неожиданной смелостью куснула за губу – Леон тихонько рыкнул. «Что же мы такого вытворяли в её снах?» – мелькнуло у него в голове, но прежде, чем он успел понять это и попробовать осуществить, тишину библиотеки разорвал резкий крик, и чёрная молния взвилась в воздух, явно намереваясь атаковать капитана. – Корнель! – Эжени отшатнулась от Леона и погрозила ворону кулаком. – Не смей! Вернись на место! Ворон, однако, не слушался её и продолжал кружиться под потолком, возмущённо каркая. Леон рассмеялся, чувствуя небывалую лёгкость во всём теле. – Точно, ревнует. Кажется, мне надо уходить, а то он перебудит весь замок. – Это безумие, – Эжени отошла к окну и жадно вдохнула свежий вечерний воздух. – Простите, я не должна была этого делать... – Вам не понравилось? – усмехнулся капитан. – Очень понравилось... но мне так стыдно! Простите, мне не следовало целовать вас... – Радость моя, – Леон не знал, почему у него вырвалось это ласковое обращение, но оно ему очень понравилось. – Перестань извиняться передо мной. Это лучшее из всего, что ты могла сделать. – Это было так неожиданно, – Эжени прижала руки к пылающим щекам. – Позвольте покинуть вас, мне необходимо всё это обдумать. – Это твой дом, ты можешь не спрашивать моего позволения, – Леон поклонился, подмигнул бесившемуся наверху Корнелю и покинул библиотеку, насвистывая какой-то незамысловатый мотив. Впервые за последнее время ему было легко, и он ощущал себя вполне счастливым.

***

Следующее утро пришло вместе с дурными вестями – Зверь, словно мстя за Великую охоту и за неудавшееся нападение на Инессу, растерзал ещё одну девушку – молодую крестьянку Агнессу Фурнье, старшую сестру Мари Фурнье, Мари-Цветочка, убитой Зверем несколько недель назад. Узнав о нападении, дети мушкетёров единогласно изъявили желание осмотреть тело – даже Анжелика и Жаклин решились поехать, хотя Анри, Рауль и Леон проявили редкостное единодушие, уговаривая их остаться. – Стыдно мне, дочери д’Артаньяна, бояться крови и мёртвых тел, – воинственно выставила подбородок Жаклин. С утра у неё всё не заладилось: спалось плохо, вино казалось кислым, еда – недосоленной, а тут ещё и весть о новом убийстве окончательно испортила настроение, но уговоры мужа и друзей только подогрели её упрямство. – Я с вами не разлучусь! – Анжелика стиснула зубы, не скрывая свою досаду, и поглядела прямо в глаза брату – тот склонил голову, не выдержав её напора. Эжени тоже подала голос, что немало удивило Жаклин: – Я тоже поеду. Раз уж я взялась за это дело, надо довести его до конца. Никакие уговоры отца и сестры не могли на неё подействовать. Впрочем, уговоров было не очень много – Себастьян с Инессой отправлялись к Бертрану Железной Руке и не могли тратить время на споры с Эжени. Так и получилось, что вскоре после завтрака шестеро всадников уже неслись по дороге к расколотому молнией кресту – именно там было найдено тело. Отца Роберта, к огромному облегчению всех детей мушкетёров и Эжени, на месте не было – никто не призывал к покаянию и не грозил пламенем из пасти Зверя. Тело девушки, закрытое белым покрывалом, было видно издалека, возле него стояли, опустив головы, несколько мужчин из местных жителей – среди них Жаклин узнала Шанталя. Анри спешился первым, подошёл к телу, опустился на колени и смело откинул край покрывала. Анжелика поспешно отвернулась и перекрестилась, у Эжени и Жаклин выдержка оказалась лучше, хотя Жаклин ощутила горький привкус во рту и заметила, как побледнела де Шане. Платье несчастной Агнессы Фурнье было разорвано и сплошь покрыто бурыми пятнами, на горле и животе – страшные раны. Возможно, при жизни она была красавицей, но теперь её лицо было искажено ужасом и страданием, светлые вьющиеся волосы спутались и местами потемнели от крови. Мужчины, более привычные к крови и смертям, быстро осмотрели тело, кое о чём переговорили с крестьянами, и те, осторожно завернув покрывало, понесли Агнессу Фурнье туда, где она должна была обрести последний покой. – Такое ощущение, что она бежала по дороге от деревни к замку, – произнёс Рауль. На его лбу уже не было повязки – теперь его пересекал тонкий, но всё же заметный красноватый шрам. – Она была убита ночью, может быть, даже на рассвете. Что ей могло понадобиться в замке в такое время? – Может, она видела что-то и хотела рассказать де Шане? – предположила Жаклин. – Может, заподозрила кого-то в связи со Зверем? – А он догадался и натравил на неё Зверя? – Анри огляделся, словно ожидал нападения прямо сейчас. – Что же она такое видела? Надо бы поговорить с её семьёй... – Там семьи-то – пьяница-отец да брат, совсем ещё мальчишка, – бросил Шанталь. – Есть, правда, тётка, но она живёт не с ними. Мать у них умерла несколько лет назад, Мари-Цветочек растерзал Зверь, а теперь пришёл и за второй сестрой. Видать, по вкусу ему пришлась семейка... – Шанталь, перестаньте! – зло бросила Эжени. – Вы говорите просто отвратительные вещи! – А вы не слушайте, – огрызнулся Шанталь. – А вы будьте повежливее с дамой, – посоветовал ему Леон. Жаклин удивило это неожиданное заступничество, Шанталя, по-видимому, тоже. Он открыл рот, явно намереваясь что-то возразить, но Жаклин этого уже не услышала – в ушах вдруг зашумело, мир поплыл перед глазами, и она едва успела спешиться перед тем, как всё вокруг окончательно потемнело, и земля сама кинулась ей навстречу. Когда она вынырнула из темноты, вокруг неё плыли и качались испуганные лица детей мушкетёров. Анри осторожно похлопывал её по щекам и брызгал водой из фляжки. Жаклин попыталась подняться, но тело вдруг стало точно свинцовое, и она упала обратно на постель. Постель... откуда здесь постель? Она сощурила глаза и различила вокруг себя очертания комнаты – тёмной и закопчённой, с низким потолком. – Где я? – слова казались тяжёлыми и неповоротливыми, точно камни. «У меня был обморок», – медленно дошло до сознания. Кажется, раньше она падала в обморок всего один раз – когда ещё девочкой училась ездить верхом и свалилась с лошади. Тогда над ней так же плыло и качалось испуганное лицо отца, теперь – лицо мужа... – В доме Шанталя. Ты не приходила в себя, и мы отвезли тебя сюда, – пояснил Анри. Жаклин, морщась, оперлась на его плечо и села – комната снова качнулась перед глазами, но уже не так сильно. Дети мушкетёров смотрели на неё встревоженно, Эжени возилась где-то в углу. – Здесь ничего нет, – она с досадой повернулась к остальным. – Только плётки да старые ошейники, больше ничего. Я не жду в доме охотника нюхательных солей, но хоть вино или воду... какое-нибудь питьё! До ушей Жаклин донёсся скрип, и Эжени быстро отошла к постели – Шанталю явно не понравилось бы, что так нелюбимая им господская дочка роется в его вещах. В комнату вошёл охотник и с мрачным видом протянул Анри бутылку с тёмной жидкостью – судя по запаху, это было вино, причём вполне приличное. Анри наполнил любезно предоставленный Шанталем стакан, разбавил его водой из фляжки и протянул жене. Жаклин с жадностью сделала несколько глотков – она побаивалась, что её вырвет, но вкус у вина был вполне приятный, и она сразу почувствовала себя лучше. Затем Анри налил себе, а потом стакан обошёл всех детей мушкетёров и Эжени. – Простите, месье Шанталь, что мы вас стесняем, – вежливо сказала Анжелика. – Спасибо вам за помощь. – Рассчитывать надо свои силы, – буркнул он, выходя из комнаты. – Если боишься крови и трупов, так нечего ехать. – Я не боюсь! – злость придала Жаклин больше сил, чем вино. – Я... я упала в обморок совсем не поэтому! – она и сама не понимала причин внезапной потери сознания, но была уверена, что обезображенное тело Агнессы Фурнье тут не при чём. – И всё же он прав – вам надо быть осторожнее и заботиться о себе! – с неожиданным укором обратилась к ней Эжени. – Если вы не думаете о себе, то подумайте хотя бы о ребёнке! – О каком ребёнке? – Жаклин изумлённо уставилась на неё. – О том ребёнке, что вы носите под сердцем! О Боже, Жаклин, – воскликнула Эжени, видя, как расширяются глаза её собеседницы, – неужели вы ничего не знали! Даже я, у которой никогда не было детей, заметила! Головокружение, тошнота, пристрастие к яблокам, которых вы до этого не любили, теперь обморок... Вы беременны, у вас будет ребёнок! – Ребёнок, – слабо повторила Жаклин. Она сидела на постели, опустив руку на живот, потрясённая и оглушённая внезапным открытием, и весь мир словно перестал существовать – исчезли запахи, звуки и цвета, и только сильно билось её сердце. – У меня будет ребёнок. – Не может быть, – сквозь затянувшую мир пелену к ней прорвался голос Анри. – У нас будет сын... или дочь. Как же... Это так... неожиданно! – он с беспомощной усмешкой оглянулся на друзей. Рауль сконфуженно молчал, Анжелика счастливо улыбалась. Леон, который всё это утро выглядел необычно довольным, похлопал Анри по плечу: – Ничего, д’Эрбле, ничего. Когда мужчина и женщина любят друг друга, такое иногда случается. Я бы даже сказал, довольно часто случается. – Да подите вы со своими шутками, – беззлобно отмахнулся Анри, садясь на постель рядом с женой. – Жаклин... Жаклин, ты меня слышишь? – Слышу, – она очень осторожно провела ладонью по животу, пытаясь свыкнуться с мыслью, что она теперь не одна, что внутри неё живёт новое существо – наследник или наследница д’Артаньяна и Арамиса. – Господа, – голос Эжени звучал взволнованно, а сама она выглядела очень задумчивой, – я рада за вас. Теперь позвольте мне покинуть вас и вернуться в замок. Мне надо... кое-что проверить. И она беззвучно выскользнула за дверь.