Libertatem

      На своём веку Артемий не застал авроксов, но ему думается, что они были похожи на китов — огромные, грузные, неторопливые чудовища, плывущие по степи. Артемий сам себя чувствует таким чудо-быком, до того медленным и тяжёлым был каждый его шаг, с таким трудом они ему давались. Позади остался злосчастный локомотив и офицерский состав. Впереди город, скрытый во тьме — только верхушка Многогранника сияла в небе точно вторая луна. Аглая мягкой степенной поступью шагала рядом, нога в ногу.       — А ночи в степи красивые. Не замечала раньше. Не до красот, когда эпидемия бушует.       — В степи у нас всегда красиво.       Особенно на рассвете, когда туман — отец, помнится, брал его собирать травы только засветло. Какой же неописуемый покой царил вокруг в это время. И какой прекрасный рассвет. Жаль, Аглая его больше не увидит.       — Ты не переживай так, — говорит она. — Меня же в этой вашей степи и застрелили. Видимо, в траву теперь перерасту. Вы так верите, да? Стану каким-нибудь савьюром.       — Какой из тебя савьюр. Вылитая сечь. Такая же ядовитая. И жжешься, — отмахивается Бурах. — И я не столько расстроен, сколько в недоумении. Как я вообще согласился уехать? У меня здесь Уклад с детьми. Долг отцовский. А услышал тебя и будто волю потерял... может, не такой уж я и свободный человек, как ты обо мне думаешь, — Артемий игнорирует то, как лёгкая улыбка Инквизитора гаснет от его слов, а взгляд мрачнеет. — Зря согласился. Только к гибели привёл. Так, гляди, и прожила бы подольше.       — На сутки разве что. Велика разница.       — Я бы придумал что-нибудь. Только этим и занимаюсь с тех пор, как приехал. Да хоть бы в Шехэне тебя спрятал.       Или в Бойнях. Или в Скорлупе. Да много ли здесь мест потайных, куда бы ни один военный не сунулся в здравом уме? Если б только он не поторопился, а спокойно подумал. Выход бы обязательно нашёлся. Не может же, правда, у Аглаи быть такая линия?       — Зато ты теперь свободна. Капитально так. Ты же этого хотела?       — Грош цена такой свободе. Тебе ли не знать, что смерть — это далеко не конец. Уж эти-то... Они с того света достанут, если захотят. Как только новую игру придумают.       — Они-то достанут, — задумчиво соглашается Бурах. Перед его глазами вставали две помпезные уродливые маски Когтя и Клюва.       Верхушка Многогранника сияет всё ярче и ближе. Уже и фонари, и станцию можно разглядеть. И шаг всё тяжелее становится. Гаруспик с тупой болью понимает, что путь вот-вот подойдёт к концу.       — Ты погоди уходить, Артемий, — Аглая останавливается, не дойдя пару метров до первого фонаря. И правда конец. — Поцелуй меня напоследок. Больше вряд ли свидимся.       — Во снах свидимся, не переживай. У меня сны как проходной двор, все кому не лень приходят. Милости прошу и тебя, — иронизирует Артемий, но всё же послушно кладёт руки на чужую талию. Тепло чувствуется даже под перчатками, как и размеренное дыхание. Так и не скажешь, что в живых уже нет, что тело лежит далеко отсюда на рельсах, а в груди у неё — дыра от дроби почти в упор.       И губы у Аглаи тёплые. И мягкие, кто бы мог подумать. А раньше казалось, что вся она из металла выкована, как те Невесты из земли.       Артемий отстраняется, смотрит вопросительно.       — Тинктуры у тебя очень горькие, да? — снисходительно улыбается Аглая. — Даже так чувствую.       — Лекарство же. Это его прямая обязанность — быть невкусным. Люди здоровье берегут только бы пить не пришлось.       — Спасибо всё-таки, что согласился уехать. Пусть это мало что изменило. Зато я умерла рядом с тобой. И, хоть и ненадолго, но у меня была иллюзия, будто я стала настоящим человеком.       Бурах отвернулся от неё с чувством неясной тоски в сердце. Ему представилось, как они могли бы сидеть в поезде или в Церкви — и разговаривать. Об устройстве мира, о сотворении человека, друг о друге — или какой-нибудь неважной чепухе. Совместные вечера, что могли бы быть, но теперь никогда не настанут. Если бы у них было хоть немного времени!       Но времени как всегда не хватает.