Падшая

«Еще сорок минут. Сорок минут — это как четыре раза по десять минут. Или восемь по пять. Или двадцать по две. Еще немного. Еще совсем чуть-чуть» — вместо листочка с контрольной работой перед глазами Питера медленно тикали большие круглые часы. Они отсчитывали время до того, как он пулей выскочит из кабинета, домчится до школьной остановки и уедет на первом же пришедшем автобусе. Ему нужно было поскорее оказаться дома у Годфри, как можно быстрее ворваться в его спальню и проверить, все ли в порядке с ним и сестрой. Нет, конечно же, далеко не за состояние полутрезвого друга он так беспокоился. Внутри не унимались бушующие волны едких подозрений, которые засели изжогой промеж рёбер и теперь рисовали самые отвратительные, по мнению Руманчека, картины. Пьяный Роман способен на многое. Он может купить Атлантиду, жениться на лемуре и даже (упаси господь) заказать себе хастлера на одну ночь, если ему в этом поможет старина Джекки¹. Но лишь одно существо могло одолеть его Величество — одежда. Ох уж этот монстр из хлопка и ситца, сковывающий движения и запутывающий в своих нитях. Вот и сейчас бедняга уж полчаса как силился уснуть, да мешали проклятые пуговки на полурасстегнутой рубашке и жесткий кожаный ремень на брюках. Благо, он хотя бы туфли скинуть с ног додумался! А Ингер была альтруистом. Отдать последние карманные деньги бездомному алкоголику? Не вопрос. Перевести через дорогу бабушку, опаздывая на важный экзамен? Нет проблем. Раздеть постанывающего от головной боли Романа, которому в подобных делах доверия нет? Дайте всего минуту. Ее тонкие изящные пальцы очень медленно и плавно скользнули по обнаженной бледной груди, из-за чего светлые ресницы слабо дрогнули. Еще бы, ведь ее прикосновения — чертов электрический разряд. Неудобно было стягивать расстегнутую рубашку, пока он лежал на спине, а она суетилась где-то сбоку, ползая на коленях по шелковым простыням. Куда проще было оседлать обездвиженного и безоружного Романа, заставив непонимающим взглядом следить за ее действиями. Сквозь пелену высокого градуса он отчетливо ощущал, как ее руки медленно расстегивают железную бляшку на ремне, цепляя своими острыми ноготками кожу внизу живота. «Ты думаешь, это упростит задачу?» — парень усмехнулся бы, если б на то были силы. Мягкие, почти невесомые губы ласково коснулись шеи, ткань рубашки немного соскользнула с его плеч. Ингер легко сжала их своими хрупкими кистями с сине-зелеными венами, шумно выдохнув горячий воздух прямо на влажный след поцелуя. «Ты права, упростит раз в десять» — это не просто открывало второе дыхание. Это вмиг отрезвляло и заставляло самостоятельно сбросить одежду. Только вот не с себя. Это было особым ритуалом — раздевать. Шорох жестковатого ситца и податливого трикотажа о бледную кожу, запах ее яблочного парфюма и смесь недорогого алкоголя с баснословными сигарами. Неуверенные вздохи и нахмуренные мужские брови. Пальцы левых рук сплелись в странный замок, где не было ни ключа, ни скважины для него. Правая рука Романа несильно сжимала белую копну волос, от которых, казалось, исходило какое-то золотистое полупрозрачное свечение. Его длинные пальцы с выразительными суставами, что иногда напоминали грозного ядовитого паука, грелись между мягкими волокнами, чувствуя, как под ними летают искорки напряжения. Кисть Ингер немного стыдливо прикрывала маленькую грудь со светлыми ареолами, которую то и дело отстранял Годфри, дабы та не мешала ему самозабвенно вырисовывать языком витиеватые узоры вокруг. — Раздевай полностью, раз уж начала. Холодная рука слишком смело потянулась к уже расстегнутому поясу… — Твою мать… — Питер сжал кулаки, стараясь проглотить мерзкий скользкий комок отвращения. — Мистер Руманчек? — вопросительно уставилась на него старушка-учительница, видать, услышав нецензурную лексику от ранее приличного юноши. Тот без слов резко встал из-за парты и, положив листок на край учительского стола, пробормотал: — Можете сразу ставить двойку, миссис Крингл. Женщина удивленно нахмурилась, присоединившись к компании учеников, которые проводили Питера изогнутой бровью и поджатыми губами. — Говорил же, он странный. — Неврастеник… — У него глаза как у маньяка! — А мне он нравится… — Ну-ка тихо! — прикрикнула на шушукающихся подростков учительница, надевая узкие очки в тонкой красной оправе и беря в руки лист Руманчека. Задумчиво бегая глазами по строчкам, она покусывала щеку изнутри и одобрительно кивала всякий раз, когда видела правильный ответ. А это она делала, следует отметить, очень часто. — Дак за что же тут двойку-то, дорогой… — пробубнила она себе под нос, уверенно рисуя в углу букву «А». — Здесь все верно. Питер к тому времени уже шел нервным широким шагом по направлению к школьной остановке. Желтый автобус с потертой от времени краской будто все это время ждал именно его, одиноко прожигая бензин. Парень запрыгнул в открытые двери и водитель, как по заказу, тут же двинулся с места, едва не опрокинув на только что появившегося пассажира какое-то хрупкое низкое тело с вороньим гнездом на голове. — Черт, Хэмингуэй! — воскликнул Питер, осознавая, что даже такие худосочные полупризраки, как Кристина Вендалл, кажутся стокилограммовыми, когда наступают на ноги. — Извини! — испуганно отскочила девушка, занимая свободное место у прохода. В целом, она могла занять любое место, но выбрала именно то сиденье, рядом с которым, естественно, сидел Руманчек. Из всего пустого автобуса (в это время никто не уезжал с занятий, ведь все были заняты подготовкой к предстоящим танцам) он всегда выбирал ободранное серое сиденье прямо на колесе. Ему нравилось опираться на него ногой и затем ставить согнутый локоть на колено, подпирая кистью подбородок. Угрожающе осматривая автобус, он сидел так всю поездку, иногда отвлекаясь на то, чтобы переключить музыку в плеере или зыркнуть в сторону кого-то, кто начинал говорить что-то плохое о нем. — Ты разве не должен был остаться и готовиться к празднику? — иногда его раздражала ее страсть к допросам, а сейчас — особенно. — Морально я готов, — отмахнулся он. — А мишуру пусть развешивают сами. Кристина удивительно быстро осознала, что ее сосед находился в плохом расположении духа, потому не стала докучать ему вопросами. По крайней мере, ближайшие пять минут, пока не увидела на дисплее телефона с трещиной посередине среди контактов имя «Înger» и сердечко в конце. «Странно, я думала, сейчас я должна возненавидеть эту Ин… Инджер? Да, Инджер, кем бы она ни была» — подумала девушка, и была абсолютно права. Ее раздражал тот факт, что на «парня-с-указательным-и-средним-пальцами-одной-длины» мог претендовать кто-то, кроме нее самой. Но почему-то это странное имя, напоминающее ей о фрукте инжир, внушало незримое тепло и очень подозрительное спокойствие. И Кристина была бы какой-нибудь Эммой или Шерон, если бы не задала очередной глупый вопрос. — Кто такая Инджер? Руманчек был готов прямо сейчас превратиться в огромного клыкастого волка и разорвать беднягу на клочки за то, как она исковеркала это святое имя. Но не стал. — Ингер, — грубо поправил он. — Моя кузина. — Она тоже оборотень? — Вендалл спрашивала об этом так, будто это звучало настолько же обыденно, как и вопрос «она тоже работает кассиром в Волмарте?». — Нет, у нее разные пальцы, — закатил глаза Питер. — И она не такая волосатая. Кристина тихо усмехнулась, наматывая на палец прядь своих сухих и каких-то неживых волос. — Ты познакомишь меня с ней? — Если пообещаешь помолчать, пока я не выйду из автобуса, то я подумаю над этим, — пообещал парень. — И плюс двадцать баксов. — Идет, — кивнула девчушка, самодовольно улыбаясь. Молчать в компании Руманчека, на самом деле, было одним удовольствием. А денег он с нее не возьмет. Ведь он, как говорят сестры Сворн, «пушистый лапочка». Еще никогда путь до поместья Годфри не казался таким длинным. Хотя он и занял у него двадцать минут времени, Питеру показалось, что он успел несколько раз поседеть и получить микроинсульт за этот отрезок. Тарабаня в дверь, он буквально молился всем богам, которых только знал, чтобы дома не оказалось Оливии, которая наверняка послала бы его куда подальше от своего змеиного гнездышка. Хотя в таком случае, она бы и Ингер не пустила на порог, а сестра однозначно находилась в поместье. Яблочный запах пропитал его стены с первой же секунды ее появления в них. — Шелли! — воскликнул Питер, когда двери, наконец, распахнулись. Уже второй раз за день девушку вводило в заблуждение появление кого-то из цыган. Это у них что, семейное? Или как правильнее сказать… Таборное? Шелли все хотела расспросить Питера о том, действительно ли они живут огромными таборами и рожают в тринадцать, или это все мифы? Но это был точно не тот момент, нет. Такого растерянного и в то же время сосредоточенного Руманчека она еще никогда не видела. — Твой брат наверху? — спросил он уже у лестницы, забыв уточнить, точно ли Роман вернулся домой, а не укатил с его сестрой в увлекательное несвадебное путешествие по барам Хэмлок Гроув. Уж кому-кому, а Годфри он бы экскурсию по городу не доверил — больно страстную любовь тот питал к забегаловкам, которые даже как-то статусу его не соответствовали. Хотя, если быть откровенным, вряд ли он повел бы Ингер в такие заведения. Несмотря на то, что никакого особенного уважения к девушкам он не испытывал, Богровых попросту не позволила бы ему даже допустить подобной мысли. Был у нее какой-то своеобразный дар — отбирать у мужчин право относиться к ней как-то унизительно. Хоть в поместье заблудиться было достаточно просто, сейчас парень безошибочно дошел до приоткрытой двери, которая вела в спалью лучшего друга. И что же его ждало там? Питер замер. Ингер действительно восседала на полупьянице в попытке раздеть его? Или полупьяница уже давно протрезвел и теперь сам взял на себя ответственность за избавление их обоих от одежды? И что это за чертовы стоны?! Или это всего лишь скрипит оконная рама? Зажмурив и резко открыв глаза, Питер безо всяких угрызений совести вошел в спальню без стука, чем напугал Ингер. Конечно, его сестра даже не думала заниматься ничем из вышеперечисленного. Напротив, она стояла у раскрытого окна и рассматривала полуувядший сад, который наверняка намеревалась оживить как появится время. Ее волосы, чуть завившиеся от влажности воздуха, были заплетены в слабую пышную косу, как и вчера, хотя брат не любил, когда она так делала. Ему больше нравились ее струящиеся по плечам локоны. Прельщала перспектива аккуратно запустить в них пальцы и чуть сжать в кулаке, словно бы говоря этим жестом: «Мое. Пшли отсюда. Частная территория». Роман самозабвенно посапывал, действительно пребывая в полураздетом состоянии. Но, судя по тому, что рубашка была стащена лишь наполовину, а джинсы с ремнем по прежнему оставались застегнуты, он пытался справиться с этой миссией сам. Даже если Ингер и пыталась как-то помочь, он, скорее всего, оттолкнул ее. — Как твоя контрольная? — шепотом спросила сестра, улыбаясь. — Не представляю, — честно признался Питер, подходя к ней. Он был счастлив впервые за последние несколько дней. Счастлив, что его подозрения оказались ложными. Про себя сплюнув что-то вроде «параноик», он приобнял Ингер и повел в сторону выхода из комнаты. Та вдруг остановилась и нахмурилась, с непониманием указывая на все еще спящего ее хозяина. — Забей, — отмахнулся брат, с насмешкой глядя на друга. — Сегодня пятница, продавцы в магазинах через дорогу уже давно привыкли. Как только он проснется, сразу пойдет в тот гастроном напротив, купит минералку, а с него даже не возьмут денег. Потому что он сам их забудет взять. Потом пойдет за углем в аптеку, ибо хранить подобное дома — не про Годфриевскую честь. Ну, и в довершение всего он выслушает от сестры Литы внеочередную лекцию о том, что пить — это очень и очень вредно, плохо и все такое. Это его окончательно отрезвляет. Так что можешь не переживать. Этого пропоицу никакой бодун не сломит. С этими словами цыгане покинули дом. Шелли не хотела прощаться с ними, хотя с Ингер даже не успела толком пообщаться. Даже двух минут рядом с ней хватало обыкновенному смертному, чтобы навсегда потерять резон расставаться. Шагая по уже высохшему асфальту, девушка все оглядывалась и оглядывалась, чем немного смущала Питера. Что ей там чудилось? Что сзади нее вдруг появится раздосадованный Роман Годфри и предъявит претензию, вроде «какого черта ты ушла?»? Да ну, смешно. Хотя, что греха таить, в каком-то смысле этот вариант был совершенно правильным. Она действительно думала о нем, а порой даже надеялась, что он выпрыгнет из-за угла и посмотрит на нее своими огромными щенячьими глазами, словно умоляя вернуться. Уж слишком она была падкой на просьбы о помощи, а особенно если они исходили от Романа Годфри. Почему-то от парня, который всю жизнь всем приказывал, просьбы были как-то ценнее или приятнее, чем банальные комплименты ее фигуре или губам. «Попроси меня помочь тебе» — невзначай подумала она. — «Скажи, что я тебе нужна». — О чем ты думаешь? — вдруг не выдержал Питер, хмуря брови. Очень странно — как только приехала та, что всегда делала его счастливым, он стал хмуриться в два раза чаще. Ингер помедлила. Она очень сильно не любила врать, а если еще и брату, то это вообще было для нее сродни пытке. Однако она ловко уворачивалась от нежелательных скандалов посредством самых невинных выдумок. Например, как сейчас: — О всяком. О птичках. Хотела бы знать, что они поют. Жалко, что мы их не понимаем, правда? — Да, аж до слез, — картинно опечалился Питер, не почувствовав никакого подвоха в ее словах. Птицы действительно пели хорошо. Ну, по меркам далекого от искусства Руманчека, все, что не карканье вороны, — уже прекрасно. Да и сестра была такой, что могла на целый час зависнуть у распахнутого окна в -30°, слушая, как шелестят снежинки или завывает метель. Однажды она так схлопотала воспаление легких, и матери — не самой заботливой и образованной, что кстати, — вздумалось отпаивать ее травяным чаем несколько дней. Но чай, конечно же, не помогал. А девочка на удивление быстро пришла в себя, хотя врачи ставили ей весьма неутешительные прогнозы. После такого чудного выздоровления по всей Трансильвании мгновенно разнеслись слухи о том, что Злата Богровых не то родила на свет ведьму, не то сама являлась отродьем дьявола. Дома они оказались быстро. Ингер хотелось тут же поставить чайник и приготовить что-нибудь вкусное на двоих этим вечером, а затем увалиться на продавленный пружинистый диван и включить какое-нибудь ненапряжное кино. Но ее планы обломились ровно в тот момент, как они повернули ключ в двери трейлера и открыли ее. — Мам? — сказать, что Питер был удивлен появлению матери в доме, — ничего не сказать. Особенно сильно его поразило то, что она сидела в обнимку с бутылкой дорогого виски, который был у них, так сказать, на черный день, и кучей носовых платков. Недорогая тушь черными дорожками стекала по ее чуть морщинистым щекам, а губы не могли вымолвить ни слова. Первое, о чем успела подумать Ингер, была мысль, что о них с Питером кто-то рассказал Линде. Пожалуй, страшнее этого уж ничего не могло произойти. Хотя… — Принеси воды, — велел брат, отправляя ее на кухню приказным жестом руки и присаживаясь рядом с матерью. Ему повезло — у Ингер была великолепная привычка закрывать за собой двери, потому ему было проще выпытать у матери информацию, которую она явно не хотела выдавать при сестре. — Злата… — только и смогла выговорить Линда, как вдруг вновь зашлась в рыданиях. «Злата…» — про себя проговорил Питер, вспоминая эту вечно грязную, ругливую цыганку, которую хлебом не корми дай на кого-то мелочную порчу навести. Было удивительно, как Ингер вообще выросла адекватной и добродушной. Ведь с такой матерью никто бы и не удивился, если б она стала очередной уличной попрошайкой или «ручкопозолотительницей». — Что Злата, мам? Она обидела тебя? — отбирая у матери бутылку, спрашивал парень. — Нет больше Златы, сынок, — тихо проговорила женщина. — Мертва она. В этот момент раздался оглушительный звон граненого стакана о пол. На пороге в гостинную стояла незаметно вошедшая Ингер, которая превосходно услышала эту тихо сказанную фразу. Будучи очевидно пьяной, Линда не обратила на это никакого внимания и продолжила говорить: — Это все из-за этой проклятой суки… Она всегда сводила с ума мою сестру, и теперь довела до ручки. Богом клянусь, Питер, если она заявится на порог нашего дома, я вырву эту солому из ее головы, а затем сниму скальп и повешу над входной дверью! — Эй, мам, ты чего? — округлил глаза парень, впервые в жизни слыша, чтобы об Ингер кто-то отзывался так яростно. — При чем здесь Ангел? — Ангел?! — возопила мать, только заметив девушку, у которой бесконтрольно текли слезы по бледным щекам. — Да ты же самый настоящий демон, мразь! Признавайся, что такого можно было сделать со своей матерью, чтобы она вскрыла вены, перед этим напившись белладоны?! — Мама, очнись! — повысил голос Питер. — Она не живет с ней около полугода, Злата давно сплавила ее к прадяде Джанко! И посмею себе напомнить, что она всегда была такой припадочной! Ты считаешь, что Ангел с самого рождения доводила твою сестру? Неужели тебе больше некого обвинить в смерти тети, кроме теперь осиротевшей племянницы? В пьяных глазах Линды появился легкий огонек просветления, она начала прокручивать в голове сказанное снова и снова, пока не зажала рот ладонью и не ужаснулась своим словам. — Ингер… — только и произнесла она вслед убегающей девушке. — Постой, Ингер! Пожалуйста! — Твою мать… — выругался Руманчек, сбрасывая с себя куртку на диван и выбегая вслед за сестрой. Девушка бегала быстро, особенно когда очень хотела убежать от себя. Все люди так делают — включают турбо-режим, как только чувствуют себя виноватыми, а им в глаза заявляет об этом каждое их отражение. Из виду она пропала, поэтому оставалось искать ее по яблочному шлейфу, который иногда перебивал запах лесной сырости. Но долго бежать за ней не пришлось — неимоверная боль между ребер подкосила ее и Ингер без сил упала на колени, царапая нежную кожу сухими ветками. — Ингер, ну стой же… — наконец, Питер настиг ее и остановил, положив на плечо руку. Девушка и не планировала дальше бежать — боль опоясывала и сплетала конечности, а в голове слышался какой-то треск, будто внутри рушилось здание или вроде того. Горячие слезы капали на землю, настолько пропитывая ее болью, что, казалось, она начинала немного дымиться. «Твоя вина, Ангел, это только твоя вина» — шептал каждый листик, каждая травинка, окружавшая девушку. Не слыша успокаивающих слов брата и не ощущая, как он прижимает ее к своей груди, она беззвучно рыдала, повторяя про себя одно и то же. — Ангел, она всегда была сумасшедшей… — слова Руманчека доносились очень медленно, хруст бетона и грохот валящихся наземь стен внутри черепной коробки перекрикивали их. — Ты не при чем, девочка… Ты не виновата… В какой-то момент этот шум стал невыносимым. Он долбил в стенки черепа бесконечным каменным валом, доставляя ощущение, будто из ушей и глаз вот-вот повалит водопад крови. Девушка не выдержала и, схватившись за голову, закричала что есть силы. Питер даже отпрянул от сестры на секунду, испугавшись этого сумасшедшего крика, но тут же помотал головой и поднял сопротивляющуюся Ингер с земли, неистово тряся за плечи. Казалось, его слышала даже семья Вендалл, которая жила недалеко отсюда. — Хватит! Хватит, пожалуйста! — сорваным голосом просила она, явно обращаясь не к нему, а к тем, кто долотом стучал по ее вискам из недр воспаленного мозга. На помощь подоспела и Линда, которая, несмотря на изрядное опьянение, смогла собраться с мыслями и помчаться за буквально обезумевшей от горя племянницей. Злата никогда не относилась к Ингер тепло… Что уж тут говорить, лупила ее каждый день почем зря да визжала в глаза, как сильно ее ненавидит. Но великодушие бедняжки не знало границ, потому она свято верила, что мама попросту еще не осознала всю ценность ее рождения. Она ждала, что когда-нибудь дождется от нее три заветных слова, которые не слышала ни разу за все свои семнадцать лет. И несмотря на это, ее смерть была равносильной сквозному выстрелу промеж глаз. — Господи, веди ее в дом, — не на шутку испугавшись, велела женщина, помогая сыну поднять обездвиженную сестру с земли. Из ушей текли две тоненькие струйки бледно-красной крови, в глазах, казалось, лопнули все присутствующие в них капилляры, губы побледнели до того, что слились с кожей. Несмотря на то, что Ингер была совсем малышкой, худенькой да по шею Руманчеку, нести ее было невероятно тяжело, словно позади нее волочились еще две здоровенные гири в полтонны. Едва донеся ее до трейлера и уложив на свою кровать, Питер шумно выдохнул и согнулся, опираясь на колени. — Теряешь сноровку, сынок, — горько усмехнулась Линда. — Похоже на то, — скривился он, не понимая, с чего бы ему вдруг было до того тяжко нести на руках легчайшее на вид тельце. Настолько буквально на ней отражается бремя пережитого горя? — Ладно, нужно собраться, — женщина сжала кулаки и крепко зажмурилась. — Теперь ей абсолютно негде жить. Джанко с Марией не примут ее, ведь теперь сами уехали Бог весть куда и им будет накладно. Остальным я ее не доверю, подсадят на градус или того похуже. Она точно останется у нас. — Серьезно? — радость на лице была бы ни к чему в данной ситуации, потому Питер приложил все свои усилия, дабы свести скулы и не улыбаться, услышав это решение матери. — Эм… Да, — похоже, Линда колебалась между «к сожалению» и «к счастью», потому ответила так коротко. — Похоронами займутся родственники в Румынии, от меня там нет никакого смысла. Мне же стоит напрячься и до конца этой недели решить вопрос с ее пропиской, учебой и так далее. Пожалуйста, пообещай, что будешь с ней до вечера и никуда не отойдешь, пока меня не будет. «Еще бы, меня об этом и просить не надо» — подумал Питер, кивнув. — Хорошо. Тогда сейчас я поеду решать вопросы по ее документам, а ты следи! Как только проснется — не своди с нее глаз. Я не хочу, чтоб она повторила судьбу своей матери. Немного помолчав, Линда добавила: — Я приехала как только смогла. Жаль, что не сказала ей то, что действительно хотела. Не представляю, что заставило меня выпалить эти ужасные глупости. — Виски, мам, — печально усмехнулся Питер, присаживаясь рядом с Ингер и убирая с ее лица волосы. «Что ты сейчас чувствуешь, Ангел? Сколько песчанных замков только что обрушилось внутри тебя? Сколько бабочек издохло в самом низу живота, когда ты услышала эту новость? Тебе больно? Грустно? Ты хочешь дальше жить? Я уверен, что да. Ведь в отличие от меня, ты всегда находила поводы. Когда я изнывал от жары, ты вытаскивала меня купаться на речку, уверяя, что нам будет круто. И когда я дрожал под двумя пуховыми одеялами, ты строила шалаши из них и тащила туда электрический обогреватель, представляя, что ты — единственный выживший член ответственной экспедиции на самую вершину Эвереста. Это была твоя хижина из льда и снега, а обогреватель играл роль худо-бедно разведенного костра. Черт, даже когда я лежал почти кверху брюхом после первого в моей жизни превращения, ты гладила мою густую черную шерсть, приговаривая, что теперь я — твой щеночек. Мама ведь запрещала тебе заводить собаку, а теперь у тебя есть настоящий волк! И он всегда защитит тебя от придурков, которые издевались над твоими белыми волосами, говоря, что ты приемное и никому не нужное здесь дитя. О да, над тобой слишком часто шутили из-за внешней несхожести с цыганами. Но я-то знаю, какая кровь течет в тебе. Знаю, что лучше тебя никто не танцует наши народные танцы и не гадает по линиям на ладони. Чем же подбодрить тебя, Ангел? Ну… Может, тем, что теперь тебе точно можно завести щенка?»