Strangers Or More

 — Не трогай меня! Она резко застыла на месте.  — Ладно, ладно, — бледные руки взметнулись вверх, ладонями наружу. Он не видел, но знал — там, над правым локтем змеится тонкий шрам. И чуть пошире, с неровными краями — на правом плече, спускающийся к лопатке. Он тряхнул головой и потянулся к мертвому оленю, но боль, пронзившая бок, заставила его застонать.  — Позволь мне помочь.  — Мне не нужна помощь от тебя. Глядя в ее удивленные, растерянные и упрямые глаза цвета молодой травы, он понял: не уйдет. Люцио был упрям, но эта девчонка могла запросто с ним посоревноваться. Мюриэль ненавидел Колизей. Он ненавидел Люцио. Он ненавидел свою одежду — в черных и красных цветах, которая «должна оттенять его свирепость», по словам Люцио. Мюриэль ненавидел убивать, и своих соперников он тоже ненавидел — именно за то, что ему придется их убить. Но больше всего он ненавидел себя. За то, что не смог противостоять Люцио. За то, что подставил под удар Азру. За ярость, которая ослепляла его во время боя. За кровавую пелену перед глазами, когда он становился, по словам того же Люцио, «настоящим гладиатором». За то, что из-за нее он даже не всегда помнил, как покидал Колизей. А позже к этому списку добавился еще один пункт: за то, что он едва не убил молоденького доктора, которого Люцио прислал разобраться с его ранами. Люцио заботился о нем, о да — так, как заботятся о мече или топоре. Присылал своего врача, чтобы тот обработал и перевязал раны, если ему сильно доставалось — не то, чтобы это случалось часто, редкому сопернику удавалось достать его своим оружием. Да, и об оружии Люцио заботился — не уставал напоминать, чтобы его топор, топор мясника, всегда был остро заточен и идеально сбалансирован. А однажды, когда его то ли забыли, то ли не успели заточить, все работники оружейной сменились. Мюриэль предпочитал не думать о том, куда подевались разозлившие Люцио люди. Он привык к полному говорливому врачу Люцио: к его подпрыгивающей походке, к влажным от пота рукам, к блеющему голосу — он постоянно нес какую-то испуганную чушь, пока накладывал неровные швы трясущимися руками. И однажды Люцио, наверное, решил, что дворцовый врач не должен возиться с гладиатором — а, возможно, это сам доктор все-таки уговорил его найти кого-нибудь другого для рискованного дела. А оно было рискованным. И едва не оказалось последним для нового врача — молоденькой девчонки с зелеными, как молодая трава, глазами. Люцио наверняка не сказал ей о завладевающей им ярости — ну, разве стоило упоминать о такой мелочи? Люцио наверняка не сказал ей, что приближаться к нему стоит медленно и осторожно. Что вообще сказал ей граф, как он заставил ее выйти на пыльную, пропахшую потом и кровью арену, с которой еще даже не убрали тела? Мюриэль этого не знал. Как не знал и того, что маленькая фигурка, стремительно приближающаяся к нему — врач, а не запоздавший соперник. Постанывая сквозь зубы, он тяжело поднялся на ноги — в этот раз его все-таки здорово потрепали — и как-то равнодушно подумал о том, что Люцио сошел с ума, выставляя против него женщину. Мюриэль не видел ее лица, не заметил, как она одета — его взгляд все еще застилала дымка, а в крови кипела ненависть — он только почувствовал, как вокруг нее концентрируется магия. Тело среагировало само: забыв о ранах, он стремительным рывком кинулся ей на встречу, схватил за горло — кажется, он мог бы сломать ей шею одним пальцем — и отшвырнул, как тряпочную куклу, которые несколько лет назад (целую вечность) изредка делал Азра. И вот тогда, перед самым броском, он встретился с ней взглядом — с ее удивленными и растерянными глазами. Зелеными, как молодая трава. Она упала на груду обломков, подняв в воздух пыль и песок, а когда Мюриэль — уже и сам растерянный и удивленный — нашел ее взглядом, она лежала на животе, неловко подогнув под себя руку, а по ее спине текла кровь. И хотя ярость оставила его при виде тонкой струйки крови, стекающей по ее руке в песок, он не запомнил, как добрался до дома и что кричал ему вслед рассвирепевший Люцио.