Глаза Правды

— Привет, Том, — Эдд вынул ключи из замочной скважины и проскользнул в квартиру. Риджуэлл сидел на кровати, глядя в стену и лениво перебирая мозолистыми пальцами струны электрогитары. По выходным он всегда играл в это время. Эдду казалось, что он играл постоянно. Плотные занавески почти не пропускали предвечерний свет и без того мрачной от низких дождевых туч улицы, в комнате было душно и пыльно. — Как у тебя дела? — Зашибись, Гоулд. Чего опять притащился? — хрипло и грубо ответил Том. Эдд сглотнул. Взгляд его переместился на пустые бутылки из-под спиртного, которые Риджуэлл никогда даже не пытался убрать. Гоулд не обиделся. Он давным-давно свыкся с таким обращением и верил, что Том говорил так не со зла. Просто не умел по-другому. Риджуэлл же не противился тому, что навязчивый, наивный, почти никогда не затыкающийся Эдд приходит к нему домой каждый божий день, рассказывает что-то, интересуется его состоянием, просто слушает, как он играет. Гоулд стал настолько привычен, что если тот опаздывал к нему хотя бы на минуту, Том автоматически начинал посматривать на часы и неосознанно волноваться. А если приходил вовремя, то можно было и не здороваться. В любом случае, Эдд не дулся на него, а может, Риджуэлл просто не хотел этого замечать. Он не желал задумываться о том, что Гоулду не нравится натыкаться на его стену безразличия, вести дискуссию с самим собой. Том ждал, что к нему будут относиться с пониманием, жалеть, ничего не требуя взамен и не ожидая ответной поддержки. И такую роль охотно выполнял Эдд. Им легко было пользоваться. Не только Том знал это. Если Риджуэлл в редкие дни мимолетом отрывался от создания мелодий и смотрел на Гоулда, чтобы отвлечься от черно-белых знаков и расслабить глаза на его пастельно-зеленой толстовке, тот подрагивал от удовольствия. Если Риджуэлл сам задавал вопрос и будто бы ждал ответа, сердце Эдда сначала пропускало удар, а затем начинало гулко стучать в груди. Тогда было сложно заставить себя сосредоточиться и ответить, а не счастливо и глупо улыбаться. Если Риджуэлл начинал петь, Эдд смотрел на его растрескавшиеся губы, на бегающие по струнам пальцы, и ему казалось, что пропитый голос Тома, его растрёпанные волосы, бледное и заспанное лицо — верх совершенства, сюрреалистичный образ божества. Когда Риджуэлл позволял заклеить его стёртые в кровавую кашу пальцы пластырями, Гоулда попеременно бросало то в жар, то в холод. Становилось нечем дышать. Он боялся сделать больнее, причинить хоть какое-то неудобство. Не только ему, Тому. Эдд боялся стать помехой любому живому существу. Долго он не мог понять, в чем дело. Он не знал, что творится с его настроением рядом с Томом. Когда-то Гоулд позволил себе врезать по лицу Торду Ларссону, который, переезжая, в самых низких выражениях попытался высказать Эдду на прощание всё, что он думает об их компании и о Томе в частности. Гоулд однажды накричал на Мэттью Харгривза, когда уровень самооценки и эгоизма последнего превысил все допустимые границы. Конечно, когда Эдд оставался в одиночестве в своей однокомнатной квартирке, поглаживал довольного Ринго, он винил себя. Винил себя в неудачах друзей, винил себя в предательстве Торда, безработице Тома и расставаниях Мэтта; верил, что всё могло бы сложиться иначе, что ситуация бы разрешалась мирно, если бы его не было рядом. Гоулд был готов помогать и жертвовать, дарить и верить, но все почему-то втаптывали его в грязь. Его разведённая мать переезжала и переезжала, мотаясь по отелям и съёмным квартирам, и Эдд знал, что был для неё бесполезным багажом и напоминанием о жестоком муже. А уж воспоминания об отце заставляли неустанно помнить о собственной ничтожности. Эдд бы продолжил терпеть его нападки, если бы не мать. И все же Гоулд верил в людей, хоть никто и не верил в него самого. Лишь оставалось спрятанное глубоко внутри чувство неудовлетворённости, мешавшее спокойно жить. В душе он знал, что заслуживает лучшего. А с появлением в его жизни Тома, Эдду оставалось лишь робеть, пытаясь говорить тихо и быстро, чтобы не тратить время друга, но язык чаще всего заплетался, и приходилось начинать рассказ сначала, дабы не забыть, о чем, собственно, ведётся речь. Самопожертвование, всегда имевшее место в его сердце, достигло пика и расцвело буйным и безумным цветком. Иногда Гоулда посещали мысли, что такое отношение к другу несколько неестественно, но они приходили в основном поздно ночью, когда Эдд засиживался за очередным проектом в том состоянии, что думать об учебе уже не выходило, или за своим альбомом, делая наброски, слушая музыку и который раз обещая себе, что уже скоро перейдёт на графический планшет. Поэтому от таких раздумий Эдд отмахивался, прикрываясь усталостью и хроническим недосыпом. Гоулд подошёл к окну и аккуратно отодвинул край шторы, чтобы свет попадал на продавленное старое кресло, где он обычно устраивался. Эдд не знал, замечал ли это Том, но всеобщий бардак, распространяемый Риджуэллом, почти не затрагивал уголок Гоулда. Возможно, просто не доходили руки. Но скорее, эта территория, половина квадратного метра или около того, действительно негласно стала принадлежать только ему. Эдд безмолвно обогнул все препятствия, лежащие на полу и достиг шкафа с одеждой. Где-то там он с месяц назад находил синий плед, которым Том разрешил ему пользоваться. Вообще, Риджуэлл ещё в первые дни знакомства сказал, чтобы Эдд не стеснялся брать любые вещи в его квартире, главное — чтобы они после использования всегда были там, где лежали раньше. Стесняться Гоулд перестал лишь через пять лет знакомства, когда он стал совершеннолетним, забрал свои вещи из материнской квартирки, оставил записку и перешёл в такой период жизни, когда человек способен сделать что угодно ради выживания. Тогда ему пришлось повидать многое: заплесневелые душевые общежитий, Мэтта, накачанного наркотиками на вечеринке в его же доме, скрипящую раскладушку, сейчас сложенную на балконе у Тома и еще сотни нелицеприятных зрелищ. Но сейчас, по мнению самого Эдда, все стало довольно неплохо, а жизнь перестала кидать его от порога к порогу, вгоняя в краску вновь и вновь. Риджуэлл жил через дорогу, а до Мэттью всего пара автобусных остановок. Тихое, незаметное существование, не доставляющее никому проблем — то, чего Гоулду всегда хотелось. Не найдя плед, Эдд не расстроился, потому как с самого начала знал, что отыскать хоть что-то у Тома было практически невозможно. Зато на кухне ему попался вполне сухой пакетик чайной заварки и несколько конфет, из которых Гоулд решил устроить небольшое чаепитие на двоих, когда стемнеет. А пока можно было почитать книгу, принесённую с собой. Была она до жути скучной, из разряда романтики, такой, которую Эдд бы в жизни не взял, если б Мэтт не заставил её читать, ссылаясь на то, что другу давно пора найти себе девушку, а рассказ может подсказать пару подходов к противоположному полу. Хотя больше Гоулд рассчитывал на то, что это чтиво поможет справиться с бессонницей. Вернувшись в гостиную (она же была спальней), Эдд задал пару контрольных вопросов Тому, чтобы убедиться, что он всё ещё в относительном порядке, но не стал пытаться рассказать ему что-нибудь о собственной работе или об очередном кошмаре, вызванном продолжительной бессонницей, потому что это было довольно утомительно и повторялось изо дня в день, не имея ни малейшего отклика. Гоулд почти вольготно расположился на кресле, подперев голову и медленно переворачивая страницы. «О, Марта, я так тебя люблю! В твоём присутствии мои щеки пламенеют, а сердце готово выскочить из груди! — напевал Мартин, стоя под окнами её дома. Его окружали красные свечи, он наигрывал на гитаре лёгкую и приятную мелодию. Марта, недоумевая и отчего-то волнуясь, вышла на балкон. — Эта серенада посвящается тебе, милая…» Эдд закатил глаза. Лучше бы он сжёг эту книгу в тот момент, как Мэтт всучил ее. История любви Марты и Мартина не вызывала у Гоулда никаких чувств, кроме отвращения. Тем более некоторые описания создавали такое ощущение, будто он уже где-то сталкивался с подобным. Хоть Эдд и не представлял, как это могло произойти. Том взял сложный аккорд, который своей громкостью резанул по ушам Эдда. Тот мельком взглянул на Риджуэлла, невольно залюбовавшись отблесками черного лака на ногтях летающих по струнам пальцев. Гоулд, несмотря на стереотипность книги, продолжил заглатывать её содержимое с каким-то особенным азартом, который охватывал его при прикосновении к любому ещё не прочитанному экземпляру. Он и не заметил, как даже немного увлекся развитием сюжета и осилил треть истории. «…Верь в лучшее, милая Марта. Вместе мы справимся с этим…» К удивлению Эдда, сюжет разворачивался весьма трагично. Кажется, он начал чуточку переживать за судьбу главных героев. Но когда на следующей неделе он вновь встретится с Мэттом, то ни за что не признается ему в этом. « — Прости, Мартин. Ты бежал ко мне со всех ног, но я слишком далеко от тебя, — прошептала Марта, глотая слезы и оглядываясь через плечо. Попыталась беззаботно улыбнуться, но губы дрожали и не желали слушаться ее, так же, как и голос, то и дело норовя сорваться со спокойного на высокий, с истеричными нотками. Она мягко раскинула руки и решительно шагнула назад, в пропасть, сбрасывая свое тело вниз, на острые камни, омываемые волнами, но душой воспаряя вверх, к серым тучам, полным несбывшихся надежд». Эдд затаил дыхание: главная героиня ведь не могла умереть в середине истории! Все клише со счастливым и ванильным концом, которые Гоулд перечитал за свою жизнь, были мысленно уничтожены. За окном стремительно темнело. Том уже завершил «работу», как он это называл, и удовлетворённо откинул тетрадь, пополнившуюся лишь парой строчек, на тумбочку, заваленную какими-то журналами, которые никто и никогда не читал. Несколько, шелестя страницами, упало на пол. Эдд, не отрываясь от рассказа, нагнулся и поднял их. После многочасового повторения мелодии тишина казалась странной и непривычной, но приятной. Гоулд знал, что сейчас у Тома руки гудят от усталости, и он выжидательно смотрит на него, безмолвно прося обработать пальцы и перевязать их. Продвигаясь по ходу рассказа, следя за градацией сюжета и развитием его персонажей, Эдд вдруг понял, что его собственная жизнь ведётся неправильно, что он не должен быть здесь и постоянно испытывать жуткое чувство дежавю, терять дни своей жизни на повторение ненужной рутины. Впервые он захотел сделать что-то не потому, что ему так сказали, а приняв собственное решение. Том положил ему руку на плечо и заглянул в глаза. «Было бы здорово, если б он прямо сейчас спросил меня, все ли хорошо. Но это вряд ли случится». — Я очень устал, Гоулд. Серьёзно. Ты поможешь мне что-то сделать с пальцами? Давай. Ты ведь столько раз спасал меня. Не бросишь же ты меня за неделю до прослушивания? Эдда передёрнуло. Действительно, он столько раз выручал его. «Я люблю тебя, Марта. Можешь рассчитывать на меня в любой момент. Крикни, и я примчусь. Мы ведь так близко, дорогая». Голубые глаза Тома с сильно расширенным зрачком действовали одурманивающе. Эдд успел подумать, что хочет, чтобы и Риджуэлл делал шаги ему навстречу, но тут же почувствовал, что теряет уверенность в правильности своих мыслей («Это все ты виноват, слышишь?!» — кричала ему-семилетнему высокая, красивая и гордая женщина, слегка высокомерная, в расцвете сил. Сколько угодно эпитетов, лишь бы не называть ее мамой) с каждым тоном, на который его щёки становятся краснее. — Естественно, я не брошу тебя. Подожди здесь, возьму перекись и вернусь. Кстати, хочешь чаю? Том мирно кивнул, чуть улыбнувшись, как бы показывая, что он добился ожидаемого результата, и больше нет нужды продолжать разговор, который потерял для него всякий смысл. Это слабое подобие усмешки заставило Эдда улыбнуться в ответ. Гоулд сбегал на кухню, к обустроенному им уголку, где хранилось все самое необходимое, чтобы даже Риджуэлл в случае чего смог отыскать аптечку, и нашел все, что оставалось с прошлой перевязки. Бинты кончались, и по-хорошему надо было бы попросить купить их Тома, потому как Эдд в них не нуждался, но проще было сходить в ближайшую аптеку самому. В квартире все приобрело синеватый оттенок из-за сумерек. Они с Томом сидели за столом, который жалко ютился между холодильником и узким диваном. Из динамика телефона гремела металлика. Звук был нечёткий, чуть приглушённый, словно слегка расплывшийся от концентрации молчания в комнате. Эдд любил тяжёлый рок, но не столько из-за звучания, сколько из-за того, что тот заглушал собой мысли и давал голове отдохнуть от постоянных переживаний. Риджуэллу тоже нравился такой жанр музыки, и он уже давно мечтал вступить в рок-группу. Одна из его любимых с месяц назад объявила о наборе одного-двух новых людей вместо покинувших группу, и Том просто помешался на этом событии, всем сердцем желая пройти испытание и стать частью «великих отбросов общества», как он сам выразился. Именно тогда, кажется, Риджуэлл окончательно забыл о существовании понятий «друзья» и «общение» в целом и о Гоулде в частности. По крайней мере, отложил мысли об этих пустяках до дня отбора. — Погоди, не шевели пальцами. Я выключу чайник и продолжу, — Эдд суетился, что-то делал, а Том смотрел в одну точку, где-то между занавесками и картиной с мрачным зданием, висевшей на той стене ещё до того момента, как Риджуэлл приобрел квартиру. Он думал о боли в руках, о том, что после ухода Гоулда придется открыть новую бутылку спиртного, потому что позавчерашняя кончилась, о последнем куплете незаконченной песни, с которой он выступит через неделю на прослушивании, о том, что если всё-таки пройдёт его, то, возможно, стоит пригласить Гоулда в кафе, чтобы отметить это. Наверняка будет свободен, он ведь работает до… А где он, собственно, работает? И работает ли вообще? — Твой чай, Том. Полторы ложки сахара, прямо как ты любишь, — мягко улыбнулся Гоулд, аккуратно ставя перед другом чашку, от желтовато-зеленой, почти как толстовка Эдда, поверхности которой отделялись завитки пара. А сколько сахара добавляет Гоулд? Может, совсем не добавляет? «Что я за друг такой?» — вдруг подумалось Риджуэллу. *** — Я сам закрою дверь, не переживай. Завтра загляну в то же время, как всегда. До скорого, — Эдд наигранно весело помахал рукой и закрыл за собой входную дверь. Повернуть ключ один раз, другой, кинуть в рюкзак, и все — он свободен, как птица, просто этот факт слишком долго укладывался в голове. Гоулд понимал, что Том наверняка станет вести себя чуть лучше после своего выступления, но это произойдет, если оно пройдет успешно, а вот что будет, если Риджуэлл провалится, Эдд боялся представить. Проще, гораздо проще хоть разок побыть на месте Тома, напиться и забыть обо всех чёртовых проблемах мира. Гоулд отчаянно хотел, чтобы и его утешили, интересовались им, помогали ему. Грязный, заклеенный старыми, пожелтевшими от сырости объявлениями, с застоявшимся воздухом подъезд навевал воспоминания из детства, когда его мать с чемоданами крепко держала его за руку и выводила из точно такого же места. Он был худеньким бледным мальчиком с рюкзачком на плечах, выделяли которого только красивые зелёные глаза, впрочем, вечно унылые и блёклые, им же Эдд и остался, несмотря на чуть возросшие габариты. На улице шёл дождь. Точнее, в промозглом воздухе повисла тонкая завеса из мелких капель воды, составляющих нечто среднее между туманом и моросью. Машины, проезжающие по узкой дороге, выплывали из расплывчатого пространства, подмигивали фарами и растворялись чуть дальше, скрываясь за водяной шалью. Гоулд натянул на голову капюшон и побрел в сторону ближайшего парка, не задумываясь о том, куда, собственно, он направляется. Мимо него проходили люди, держа над собой бесполезные зонты, все толкались, спеша домой, в тепло, у каждого из них были проблемы и похуже его, но от этого Эдду легче не становилось. Водные пылинки мешали дышать, своим холодом подталкивали к отоплению в квартирах, и Гоулд хотел бы быть в тепле, но только не у себя дома. Даже образ голодного, жалобно мяукающего Ринго не вызывал у него сожалений по поводу вечерней прогулки в мрачные недра осени. Неоновые вывески магазинов и светящиеся квадратики окон многоэтажек с черными силуэтами людей в них не мешали концу сентября делать свое дело, напротив, они лишь дополняли его и оттеняли его спокойно-угрюмую атмосферу мягкими бликами на багряных листьях, примятых к земле сотнями башмаков и политых соусом из грязи и дождевой воды, стекающей по закоулкам. Из однообразной массы рекламы несколько выделялся баннер, сообщающий, что тридцатого числа этого месяца с восьми вечера в клубе недалеко от центра города проводит бесплатный концерт местная рок-группа, название которой показалось Гоулду смутно знакомым. Риджуэлл много знал об этом, и раньше, во времена старших классов, он часто надоедал Торду и Мэтту постоянными разговорами и спорами о том, чья музыка лучше. Наверное, он бы делал это и сейчас, если б не отпугнул своим характером всех друзей и знакомых, кроме Эдда. Том всегда чувствовал себя частью бесконечной междоусобной войны между начинающими музыкантами за шанс выйти за пределы Лондона и блеснуть на мировой сцене, так что все однотипные названия были на слуху. Скорее всего, от него Эдд и услышал что-то подобное. «Тридцатое — это ведь сегодня?» — подумал он, доставая телефон, чтобы свериться с датой. Сегодня. На самом деле, Эдду в голову и раньше приходили мысли о том, как здорово это — быть Томом, но он не признался бы в этом ни себе, ни, тем более, Риджуэллу. Неважно, что именно там будет и нужно ли за это платить. Главное — алкоголь есть уж точно, а обо всем остальном Эдд подумает завтра, в воскресенье, когда проснется в любом из всех местечек Лондона с головной болью. Дело оставалось за малым: впопыхах заскочить домой, чтобы сменить одежду, небрежно насыпать сухого кошачьего корма Ринго, при этом даже не почесав его за ушком, схватить со стола бумажник с парой купюр, оставшихся в конце месяца за пару дней до следующей выплаты, и проездной на метро. Несмотря на то, что тогда было лишь около девяти, практически все вагоны пустовали, как и сами станции, так что Эдд без проблем добрался до нужного ему места. Клуб он легко распознал по толпе, скопившейся на улице, чужим пьяным возгласам и, конечно же, громкой музыке, которую Гоулд начал отличать от остальных звуков ещё за квартал до самого здания. «Не слишком ли много рока в моей жизни? Когда вернусь домой, обязательно послушаю что-нибудь спокойное. Например, джаз. Мне стоит научиться держать свои нервы под контролем. Но сегодня можно, что уж тут» — подумал Эдд, вливаясь в общий поток людей, толкающихся между собой в надежде на то, что сегодня они смогут хоть немного вырваться из замкнутого круга привычек и безысходности. Барная стойка была практически такой же, как та, что Гоулд видел на своем выпускном — не самой презентабельной, заставленной стаканами или полупустыми бокалами, на ней виднелись пятна чего-то тёмно-бардового, смутно напоминавшего цвет засохшей крови. Эдд отчётливо осознал, что ничего лучше этой стойки он себе не сможет позволить ни сейчас, ни в ближайшие пару лет. Сложно мечтать о красивой жизни в будущем, когда на данный момент еле-еле сводишь концы с концами. Так что Гоулд лишь продолжал плыть по течению, существовал, отстранённо и безразлично относясь к понятию «жить сегодняшним днём», не строя планы на будущее, стремясь забыть о прошлом, и его единственным подобием цели в жизни оставалась утомительная, но одновременно наподобие кофе будоражащая нервы забота о Томе и еженедельные встречи с Мэттом в дешёвом кафе рядом со сквером, когда они просто говорили. Залпом выпив первый за вечер коктейль, Эдд немного взбодрился: все было не так уж и плохо — точнее, все станет лучше через неделю. Перед глазами возник образ Тома трехнедельной давности, когда тот позволил себе улыбнуться неуклюжести приятеля, который раз запнувшегося о дверной проем. После второго захода Гоулд подумал о том, что и Риджуэлл, и Харгривз — его друзья, но его отношение к ним довольно сильно отличалось. С Мэттом было здорово общаться, и вообще он был неплохим парнем, особенно когда находился в здравом уме, а не был под действием какого-нибудь наркотика, который смог достать благодаря слишком большому состоянию родителей. С Томом же они практически не общались, если воспринимать это слово в его прямом значении. Эдд говорил, они вместе ужинали или обедали, если Гоулд уходил раньше, молча глядели на людей на улице, сидя рядом на подоконнике, — да, но Риджуэлл не принимал непосредственного и активного участия в чем-либо кроме музыки, поэтому вряд ли следовало называть его другом в таком ключе. Помимо этого, Эдд часто чувствовал себя неловко рядом с ним. Стоило взгляду задержаться на ладони Тома, лежащей на диване, Гоулд неумолимо краснел безо всякой на то причины, и от этого бессилия над своим телом ему хотелось взвыть. Почувствовав в организме третью порцию алкоголя, Эдд начал мысленно накладывать сюжет читаемой книги на свою жизнь. Итак. Главные герои. Если уж выбирать одного из них, то Мартином, конечно, он бы не стал — слишком уж они отличались характерами, зато роль Марты, в его воображении почти призрачной от своей заурядности, с пожизненным статусом неудачницы, вполне вписывалась в рамки Гоулда. Только он был бы одинокой Мартой, гуляющей в парке под ручку с осенней простудой, выговаривающейся опавшим листьям и выслушивающей неумелые, но нежные серенады от холодного ветра за окном, находящей утешение в зелёном чае, улыбающейся пустоте в углу комнаты и признающейся в любви закату, от которого ее отделяла витиеватая решётка, припаянная к окну. Эдд Гоулд не знал, кто стал бы его половинкой, как не был уверен в том, что она действительно так необходима. Но, черт возьми, ему бы этого хотелось. Четвертый стакан, содержимое которого, кстати, стало несколько крепче, чем предыдущих, помог найти идеального кандидата на свободную вакансию Мартина. Том Риджуэлл, лучший из худших. Маэстро игры на гитаре, мозолей и черного лака на ногтях. Властелин беспорядка в причёске и пустых бутылок. Король хаоса в голове Эдда. «Значит ли это, что я влюблен в своего лучшего друга? — подумал Гоулд, ни капли не удивившись. — Да. Это действительно все объясняет. Я влюбленный придурок, и мне хорошо». Приняв на себя пятый по счету удар выпивки, мозг перестал выдавать ясные мысли, и Эдд, отбросив философские размышления и оплатив счёт, отправился на танцпол, чтобы вместе с остальными посетителями клуба фальшиво подпевать песням и увлеченно танцевать, не попадая в ритм, но и не заботясь об этом, чувствуя себя частичкой всего происходящего. Мелодии сменялись одна за одной, насквозь прошивая тела людей громкостью. Басы отзывались где-то в сердце, одновременно ударяя по барабанным перепонкам. К Эдду пару раз подходили желающие поболтать или просто потанцевать, угощали горячительными напитками и растворялись в толпе. Гоулд чувствовал, как отрава одновременно обжигает желудок и разъедает его сознание, причем ощущение это было довольно приятным. — Эй, ты, мелкий! Не хочешь познакомиться? Эдд оглянулся. Он сразу заметил девушку, которая, желая обратить на себя внимание, махала ему рукой. Такую было сложно не заметить где-нибудь в рутинной жизни, но здесь, в логове дешёвого алкоголя, поцелуев в уборной и вибрирующих от перегрузки колонок ее образ был вполне уместен: туфли на высокой платформе, красный пиджак, почти неприлично короткая кожаная юбка и хаотично торчащие во все стороны глянцево блестящие кудряшки — все это выдавало в ней любительницу подобных заведений. Гоулд только сейчас заметил, что на фоне остальных он выглядит довольно нелепо в брюках и рубашке. Девушка, ловко лавируя между людьми, настойчиво двигалась навстречу. Наконец достигнув цели, она кокетливо поправила прическу и улыбнулась: — Меня зовут Руби, а ты у нас кто? Стоя на каблуках, она была намного выше Эдда, поэтому, чтобы не кричать, ей приходилось наклоняться, и ее черные кудри щекотали лицо Гоулду, отчего тот ощущал какую-то неловкость. Он смущённо назвал своё имя, не понимая, чем смог заинтересовать девушку в целом, не то что такую. Эдд вновь почувствовал себя потерянным ребенком. Его цепко схватили за руку и повели на улицу под предлогом неудобства продолжения разговора в такой шумной обстановке. Лишь выйдя в ночь и её холодный, освежающий воздух, Гоулд вспомнил о времени, что уже, должно быть, около часу или двух и надо бы просто уйти спать, но одновременно с этим пришла мысль «Если гулять, то гулять до рассвета», и ее он нашёл более привлекательной. После духоты клуба особенно остро пробирал ночной морозный ветерок. Со всех сторон подступала слабо сдерживаемая огнями города клубящаяся тьма, а мокрый асфальт поблёскивал в тусклом свете фонарей. Над мусорным ведром в рвотных позывах скорчился какой-то мужчина, а, видимо, его подруга уселась рядом прямо на асфальт и, сняв туфли, привалившись спиной к стене здания, уснула. Паренёк примерно того же возраста, что и Эдд, может, на год младше, шатаясь, залезал в такси. Руби отвела Гоулда чуть в сторону, к облупившейся скамейке, и они почти комфортно устроились на ней. — Знаешь, я заметила тебя ещё в половине десятого, когда ты был за барной стойкой. Ну и что это? Неразделённая любовь? Эдд встретился взглядом с выразительными карими глазами. Впрочем, чувственность в них была изображена с помощью умело нанесенной косметики. — С чего ты взяла? — Гоулд, спрашивая, уже догадывался, каким будет ответ. — Черт, так, как ты пьют только последние романтики, — пожала плечами Руби. Она отвернулась от собеседника и стала разглядывать собственный маникюр. — Могла бы просто сказать, что я не умею пить. И вид у меня не очень. Наверное, я просто не создан для таких мест. — В общем, я долго не могла решить, стоит ли подходить к тебе, завязывать разговор… Ты выглядишь иначе, не как остальные. Кажешься особенным. Не знаю уж, так ли это, но в твоём образе есть шарм. Возможно, такой маленький и хрупкий мальчик, как ты, был собой в этом болоте лицемерия. Неважно. Я бы хотела знать, почему ты здесь. Если пытался найти кого-то больше, чем на одну ночь, то не по адресу. Если пытался забыться, то я могла бы помочь тебе. Ты выглядишь таким одиноким. Таким потерянным. Таким призрачным. Расскажи мне о своих проблемах, а я поцелую тебя, или куплю тебе шоколадку в круглосуточном, или уж придумаю что-нибудь, — Руби перевела дыхание. Эдд не знал, какие эмоции ему нужно испытывать в такой ситуации. Девушка, с которой он разговаривал, была для него незнакомой, но предлагала помощь. — Сейчас, погоди, — Руби сняла с плеча сумочку и, порывшись в ее содержимом пару секунд, достала небольшую флягу. Она была искусно выполнена и украшена металлическими завитками, а выгравированная на ней змейка складывалась в инициалы хозяйки. Руби отвинтила крышку, отхлебнула из фляжки и протянула ее Гоулду. — Из дома все лучшее. Пей. Расскажи мне всё. Эдд сделал маленький глоток и закашлялся оттого, что жидкость слишком сильно обжигала горло. Затем отпил снова. И ещё раз. Лицо Руби немного двоилось в глазах, когда он передавал ей полупустую ёмкость. Зато это придало Гоулду решимости, и принятие решения поговорить по душам стало не таким сложным делом. Несмотря на то, что тучи частично разошлись, и оставались лишь их отдельные рыжеватые клочья, звёзд над мегаполисом не было видно, и их точно не могли заменить красные и зелёные сигнальные лампочки самолётов, плавно скользящих по небосклону. Но на самом деле в середине ночи никому не было дела до того, что происходит там, наверху. Большая часть жителей Лондона спала тяжёлым сном без сновидений, отдыхая от работы, или, напротив, видела, как воплощала мечты, которые никогда не сбудутся в реальности. Некоторые отважные личности гуляли по пустым улицам, потирая плечи от холода, совсем уже не радуясь своему минутному порыву полюбоваться урбанистическим видом. Эдд и Руби сидели все на той же лавочке, обнимая друг друга в надежде согреться. Оба сильно замёрзли и были невозможно пьяны, но уходить не собирались. — Вот тебе совет, Эдди… — Руби запнулась, вспоминая, что она, собственно, хотела посоветовать. Гоулд промычал нечто невразумительное, показывая, что слушает. — Пойди завтра к этому Тому и выскажи все, что о нем думаешь, ему в морду! Сволочь! Идиот! Горячий красавчик! Всё на твой выбор… — глаза Руби вдруг загорелись идеей. Она вскочила с лавки, а Эдд, потеряв опору, завалился на бок. — Зачем ждать до завтра?! Едем прямо сейчас! Я отвезу тебя, моя машина совсем рядом, на другой стороне улицы… Вон! Вон она! Видишь? Идём, скажешь, куда ехать! Руби помогла Гоулду подняться, и они, слегка пошатываясь, направились к миниатюрному автомобилю, припаркованному через дорогу. Справиться с ключами было довольно тяжело — никак не удавалось вставить их в щель, и пару раз они выскальзывали из подрагивающих пальцев Руби, звонко бряцая об асфальт. Но вот задача выполнена, и они внутри, а салон медленно прогревался за счёт включенного кондиционера. Эдд без особого боевого настроя пробормотал адрес Риджуэлла, пристегнулся и, пристроив голову на одном из подлокотников, крепко уснул. Руби, кинув взгляд на Гоулда, улыбнулась и не стала его будить, сообразив, что по приезде на пункт назначения тот вновь наберётся сил и сможет надрать задницу раздражавшему ее всё повествование Тому. Она ничуть не удивилась признанию Эдда в том, что он любит Риджуэлла — в ее понимании это было что-то вроде стокгольмского синдрома, и привычку постоянного соседства он вначале принял за привязанность, что имело место быть, а затем уже — ошибочно — за любовь. При проявлении Томом хоть какого-то участия Эдд сильно волновался, но только из-за того, что внимание было для него ужасной редкостью. Гоулд, как казалось Руби, был легко внушаем и чувствителен, а постоянный гнёт со стороны Риджуэлла ввел его в безвылазную депрессию. Ему не хватало сил в одиночку покончить со всеми навалившимися на него проблемами и перестать быть тряпкой, зато вдвоём они смогут поставить Тома на место. — Пошел к чёрту, ублюдок, — сердито прошипела Руби в пустоту и вдавила педаль газа в пол. — Недолго тебе осталось быть эгоистичной тварью… Скоро мы с Эдди выбьем из тебя эту дурь! Водители изредка проезжающих такси сердито поглядывали на несущийся на всех парах дамский автомобиль и сворачивали в сторону. Руби боролась со сном, перебивая его громкой музыкой по радио и холодным ветром из открытого окна. На соседнем сиденье Гоулд иногда что-то бормотал себе под нос, хмуря брови, а иногда и вовсе просыпался, выпрямлялся и, обведя взглядом проносящиеся мимо высотные дома, укладывался обратно. Дорога шла однообразно, практически никого на пути не встречалось, и глаза Руби начинали слипаться. Она склонилась над рулём и положила голову на руки. Машина начинала потихоньку забирать влево, попав сначала между полос, а затем и вовсе свернув на встречную. Эдд снова широко распахнул веки от громкого и протяжного звука, напоминающего гудящий рожок на практически нетронутых человеком туманных и просторных холмах, поросших травой, где пасутся мирные горные овечки. Но ведь никаких холмов нет — есть небоскребы. Нет никакого тумана — есть грязный смог. И, тем более, никакого рожка, вместо которого есть сигналящий автомобиль. Первым, что увидел Эдд, были лучи света, бьющие прямо в ветровое стекло. За доли секунды он осознал, что это были фары, что принадлежали они легковушке, которая вот-вот врежется в них. Гоулд успел только поднять руку, чтобы изо всех сил крутануть баранку и избежать неизбежного, но тут же услышал визг тормозов, треск стекол, почувствовал, как осколки впиваются в кожу и уходят глубоко в мясо, задевая собой артерии и вены, как все молекулы тела сдавило прессом, а потом резко разорвало, и как сквозь поры в него входит отравленная чернота осени, мгновенно затеняя сознание.