Проклятие Моны Лизы

      Мысли затянули меня в умопомрачительный танец с душой в обнимку; я не могла перестать грезить о предстоявшем вечере. В наше-то время я даже и не утруждала своё бедной сердце мечтать о порядочных мужчинах девятнадцатого века. Возможно, я ошибалась, и мир всё ещё не погиб от тщеславия. Возможно, какое хрупкое слово, однако.       Ницше утром показался мне чересчур грубым в своих словах, и как бы я не старалась, понять его не могла. Хотя книги его любила, но многие взгляды на разные вещи не разделяла. Причину толком сама не знала, просто чувствовала, что всё совсем по-другому устроено в мире и социуме. Но с утра это мне показалось странным. Зелёный чай даже в горло не лез, не то чтобы я совсем потеряла голову из-за какого-то парня. Я была уверенна, что это просто мой крик души в виде упрямства.       Я ждала, что он мне позвонит. И держала телефон чуть ли не в руках, каждую секунду проверяя «входящие». Но уже клонило к обеду, а он так не позвонил. Желудок дал о себе знать где-то к двенадцати, но расценила это, как пустой звук. Дыхание сбивалось тотчас же, когда телефон в ярости вибрировал на столе. И каждый раз я дрожащими руками брала этот чёртов предмет, который не спешил меня обрадовать. Тотчас же моё сердце провалилось сквозь землю. Да, возможно я говорю так, потому что это уже прошло и я в тот момент не задумывалась об этом «чувстве», но я точно помню, что происходило со мной, и поверьте мне, я описываю всё так, как было. Без капли преувеличения.       Утро прошло так быстро, что я и оглянуться не успела. Мне хотелось поскорее отбросить свои переживания и разбить их об крутую скалу, потому что я глубоко верила, что не ошиблась в нем. Верила, что он такой, каким он есть на самом деле: этим чудиком в шапке с кудрями цвета пера ворона. Он не казался обманщиком, но когда на часах стукнуло два часа дня, я начала переживать. Тревога медленно перерастала в ярость, а затем пришло отвращение. К зелёному чаю, к Ницше, к свинцовым облакам на небе. Всё так быстро происходило, я сама не знаю, как это получалось. Я смутно помню, сколько вещей испортила в порыве злости, но знаю наверняка, что трагической гибели чуть не познала мартышка с флейтой.  — Чёртов Джагхед Джонс! — закричала я на мартышку и со всей нежностью поставила статуэтку на журнальный столик.       Я странная, даже слишком. Я прекрасно это знаю, поэтому всем сердцем просила его не связываться со мной. Ну что же, пожинай плоды, дружок!       За час удалось успокоиться окончательно. Временами шмыгая носом, я лишь хмурила брови в надежде, что он постучится в двери или хоть что-нибудь сделает, Господи! Тогда я так сильно разозлилась на него, только сама не понимаю, почему. Во второй раз схватив мартышку, я уже готова была кинуть её в окно, если бы не увидела на пороге подъезда того самого Джагхеда Джонса, который так мило улыбался двери, что я просто-напросто забыла, на что именно злилась. В голове метались отклики, вроде «Боже, как я выгляжу?» и до «Ну уж нет, покажу ему всё своё безразличие». И когда он постучался ко мне в двери, я клянусь, чертыхнулась, наверное, так, что стены задрожали. Со скрипом открыла ему, сдерживая себя, чтобы не обнять его. Он, как обычно, сдержанно усмехнулся и кивнул, от чего я про себя засмеялась — в своём репертуаре. За спиной он держал какой-то пакет, но не будучи тупицей, я сразу же поняла, что это. Но я ведь особа гордая, верно? — я только тихо хмыкнула, будто ничего не поняла.  — Я думала, ты мне позвонишь или хотя бы напишешь, — выдала я, приглашая его в гостиную.  — Хотел сделать сюрприз, — Джагхед скованно присел на край стула, рукой потирая колено. Пакет поставил на пол, и долго смотрел на меня, ожидая реакции. Я заставила себя молчать и терпеливо ждать его действий. — Знаешь, на улице такая хорошая погода, что я подумал… — Он остановился и попытался заглянуть мне в глаза, которые я, к его несчастью, прикрыла, — Подумал, — Джагхед кашлянул, — что можно выйти раньше и прогуляться. Если ты, конечно, не против.       В ту секунду меня словно потрясли за плечи, чтобы я проснулась. Его слова пронеслись эхом по комнате, заставляя меня выйти из транса. Глупо, конечно, я себя веду, да и не в первый раз. Я жуткая паникёрша и, собственно, из любой мелкой проблемы строю целую драму с двумя актами.       Я не расслышала его вопроса, но очевидно он не спросил: «Как у меня дела?», раз так напористо смотрел. Я коротко кашлянула, давая ему понять, что, будучи в поисках ответа в своей голове на тонну многочисленных вопросов, не услышала ни словечка. Но либо я глупа, либо Джагхед слишком умный. Он просто-напросто взял меня за руку (чего я совсем не ожидала) и потащил в коридор, бурча что-то под нос.  — Могу я поинтересоваться…  — Нет, — опередил он, прежде чем я закончила. Всё, что он услышал в ответ был ишь глубокий, раздражительный вздох.       Джонс с ухмылкой на лице протянул мне пару моих кроссовок, ожидая, наверное, хотя бы улыбки на моём лице. Как бы там не было, я была бы не я, если бы не закатила глаза при любой такой его выходке. Я понимала, что, намекая на прогулку, он явно имел в виду не просто милую беседу о том да сём. Правда, меня этот парень продолжал удивлять всё больше и больше с каждой минутой.       Забрав с какой-то непривычной ненавистью кроссовки, я с подозрением взглянула на него исподлобья, хотя причин для ненависти и не было. Я не знаю, что именно на меня так влияло, но я не могла разобраться в своих эмоциях. Раньше всё было понятно, как ясный день: радость, злость, отчаяние, печаль, необъяснимая печаль, злость высшей степени, безразличие, страх. Но с его приходом в мою жизнь, эмоции научились скрещиваться, незаметно, очень медленно перерастать из одной в другую. Создавали собой не просто «гамму», а что-то совсем иное, что сложно объяснить словами.       Джагхед, видимо, до сих пор наивно верил, что всё это лишь моя загадочная игра, которой беспрекословно он должен был поддаться. Одним движением руки взял мою куртку и своё пальто, а второй придерживал меня за талию, чему я не особо была рада (вру). В Париже не часто можно было наблюдать так называемую "грозовые тучи и солнце" погоду, по крайней мере, в последние дни. Радоваться солнышку я могла вечно, несмотря на свой паршивый «дождливый» характер. Опрокинув назад голову, я шумно выдохнула, покрываясь слоем мурашек. Почему-то, это чувство я любила больше всего. Я не знаю, что в этот момент думал обо мне Джагхед, но точно уверена, что он улыбался. Впрочем, как и всегда. Настроение в миг улучшилось и мне вдруг показалось, что я начала видеть мир глазами Джонса. Я повернулась к нему и радушно улыбнулась. И больше всего мне понравилась его реакция: такого ему ждать не приходилось.       Пару кварталов мы шли молча, то одновременно смотря на небо, то на крыши домов. Мне не было с ним одиноко, так, как было, например, с Реджи. Зная его месяц, я всё ещё сомневалась в его открытости и честности. В то время, как Джагхеда я чувствовала родственной душой в каком-то плане, при этом зная его пару дней. И самое удивительное то, что Джагхед не знал ни капельки о моём прошлом, а я о его. Но мне казалось, что я вижу его насквозь, он — меня. Что мы узнали о друг друге всё только по одним взглядам. Мы завернули на площадь Согласия, откуда открывался великолепный вид на церковь.  — Я просто обожаю это место. Будто я вдруг перенесся в Грецию, к богам и мифам, — выдал Джагхед после длительного молчания. Я встрепенулась.  — Просто чтоб ты знал, у меня есть греческие корни. Он лишь ухмыльнулся, но я всё равно ждала от него другого ответа. Мы сели на лавочку, и не знаю, какой чёрт меня дёрнул, но мне нужно было спросить, наверное, о самом болезненном для Джагхеда.  — Расскажи о своей семье. Которая осталась в Марселе, — спокойным, на удивление, тоном. Джагхед слегка напрягся, сухо сглотнул и отвернулся. Вполне ожидаемо. Но если верить интуиции, он должен был рассказать обо всём через минуту размышлений. Что он и сделал (я мысленно дала себе «пять»).  — Я не очень люблю об этом говорить, — начал он, — каждый раз, когда я о них вспоминаю, почему-то тут же хочется разнести всё к чёртовой матери. Я даже представить себе не могла, что он знает такие выражения. Ох, повторяться не стану, но он удивителен, правда.  — А у меня нет семьи. Ну точнее, она была, когда-то давно, но сейчас я сама себе семья.  — Ты жила в Америке, верно?  — Да, — со вздохом, — гнусный маленький городок, который всех раздражал. И гнусная семья, которая принесла гнусному городку немало проблем, включая меня. Думаю, уехав оттуда, я принесла своим соседям хоть какое-то счастье. Они все считали Куперов занозами в заднице.  — Не говори так, — он вдруг положил ладонь на моё плечо, — люди редко когда стараются понять других людей, мотивы их действий и вообще… — Он выдохнул, прежде чем снова озарить меня своей улыбкой и продолжить, — В этом-то и проблема. Человек, видя другого, более яркого и не примитивного, старается изменить его, подавляя его особенности, влезая в голову, вбивает свои нравоучения. И дело не только в зависти, просто у каждого есть свое свечение. Как я уже говорил, у «более яркого», оно, понятное дело, ярче, чем у «человека». А когда чьё-то свечение ярче, оно слепит тебя, не просто затмевает. Людей это бесит. А я не считаю тебя «человеком». — Он засмеялся, сообразив, как странно это звучит; я засмеялась тоже, — Ты намного больше, чем «более яркая». Просто боишься снова засветиться. В маленьком городке такая, как ты — опасность, но в Париже — одна из уникальных.       Он закончил на этой фразе. Мне стало неловко, ведь он действительно считает, что я особенная, до сих пор не ведая какой я была в Америке. Не скажу, что сильно изменилась, но всё же подросток и повзрослевший много чем отличаются. Хотя он был абсолютно прав: я действительно боялась. Не только «светиться», но и просто существовать. Когда каждый второй знает тебя лучше, чем ты сама, становится не по себе. Для тебя выстраивают определённые границы, говорят, кто ты и что любишь. Это не родительская опека, это эгоизм. Но не только со стороны родителей. Я чудом выбралась из родного города, и даже не знаю, кем была бы, если бы не сбежала.  — Господи, ты на самом деле видишь меня насквозь, — это было что-то вроде «спасибо». Видимо, он так это и расценил. Хотя, я ему безгранично благодарна, что не стал у меня выпытывать где я жила, и почему всё «настолько плохо». И поняла, что и мне не стоит.       Когда дело клонило уже к вечеру, Джонс вспомнил, что нам пора в театр, от чего я опять покрылась мурашками. Не до конца понимала, что между нами происходит (может, я повторяюсь), но, почему-то, думала, что поход на «Кармен» — это и есть свидание. Единственное настоящее свидание у меня было с Чаком, когда он повёл меня в ресторан. Но, честно говоря, мне не хочется его вспоминать. Поэтому, если сказать, что я волновалась, то ничего не сказать.       А Джагхед всю дорогу смотрел на меня с какой-то радостной укоризной, что просто выводило из себя. И до тех пор, пока мы не подошли к входной двери, он не переставал смеяться в кулачок или весело коситься на меня. Я уж подумала, что вместо платья он решил мне подарить костюм Карлсона. Но я бы его с большей радостью приняла, если бы это было так. Но чёрт возьми, умеет же Джагхед держать интригу.  — Закрой глаза, — промямлил он, как только я открыла дверь.       Я повиновалась, хотя это совсем не в моей природе. Пару секунд меня мучала непонятная тревога, отчего в животе всё скрутило. Но рука Джонса аккуратно коснулась моих волос, поправляя выпавшую из хвоста прядь — я открыла глаза. Определённо, я не была готова к каким-то «ах» и «ох», но это было намного больше, чем то, что я себе представляла.       На диване лежало платье, похожее на одеяние русалки, из двух слоёв: нежно голубого и бежевого. Поверх бежевого слоя шёл складками второй, тот, который голубого. Собирался к центру, затянутый необычным, похожим на букву Х поясом. А плечи были закрыты белым кружевом с раздражительно милыми цветочками. Не знаю, каким образом он понял, что в детстве я мечтала быть русалкой, но моей радости не было предела.  — Это даже лучше, чем костюм Карлсона!  — Ты ожидала костюм Карлсона?       Я решила промолчать. Очередной раз выставить себя дурой я не хотела. Джагхед лишь улыбчиво кивнул, взяв пакет в руки и сослался на то, что ему тоже не прочь переодеться. Ну да, в джинсах и футболке с Ведьмаком его даже не пустили бы (хотя если честно, мне было бы намного удобнее пойти в футболке). Я понятия не имела, сколько стоило это платье, но сомневалась, что он бедный парень с пятью евро в кармане. Даже как-то страшно было его надевать, мне казалось, как только я его возьму в руки, оно тут же рассыпется. Хотя понимаю, времени у нас было не так много, но я ведь шла на Кармен — обязана была выглядеть прилично. И красится я, как, наверное, поняли, не особо любила, разве что тушь. И если представить, что у меня на причёску и макияж было всего от силы минут двадцать, то стрелки и неаккуратная коса — это лучшее, что я могла сделать. Впрочем, выглядела я не так уж плохо. Для девушки, которая более двух лет не ходила на свидания, я справилась на все сто. Но когда мне пришлось увидеть Джагхеда без шапки, да ещё и в пиджаке, поверьте, я на самом деле потеряла дар речи. Ещё никогда не представлялось возможности видеть настолько красивого парня с настолько чёрными, как воронье крыло волосами. Я еле сдержала себя, чтобы не стащить его шапку и не спалить при первой же возможности. Потому что скрывать такую шевелюру просто бессмысленно. Взяв с собой только один телефон и положив его в лифчик (подходящей сумочки у меня не было, Джонс не догадался), я улыбнулась ему что есть самой искренней улыбкой.       Мне не впервой было молчать с ним, но тогда меня просто душили слова, вымолвить которые я не могла. То ли совесть не позволяла, то ли, опять-таки, страх. А вот ему, видимо, совсем комфортно было рассказывать о любимых фильмах и угадывать мои.  — Знаешь, судя по тебе, ты наверняка миллион раз пересматривала «Искупление».  — С чего ты решил? — несколько грубо ответила я.  — Не знаю, почему-то кажется, что ты с Сесилией родственные души.  — Это вовсе ничего не значит. И я никогда не любила Киру Найтли, — вру, она моя любимая актриса, — она паршиво играет.       Тот поник. Не знаю сама зачем соврала, может потому что он очередной раз угадал, а признавать этого я не хотела. Но после мне говорить с ним уже не хотелось, хоть он и продолжал рассказывать про всё подряд. В моей голове творился бардак. Прежде всего я корила себя за то, что говорила перед тем, как подумать. Что меня ужасно бесило, но я всё равно продолжала это делать. А ещё ныла, что у меня безбожно болели ноги от неудобных балеток, почему дорога до театра Гарнье такая длинная, почему Джагхед не обнимет меня и почему не заткнётся.       Удалось собраться с мыслями только когда Джонс обратился ко мне с просьбой: «Снимай своё пальто» (кстати, это было его пальто). В холе было полно народу, то и дело косящихся на меня. «Кому до меня дело» не успокаивало, ведь все смотрели не на меня, а на платье. Прекрасное, дорогое платье, которое я совсем не заслужила.  — Ты шикарна, — позвал меня Джаг, но я не обратила внимания на его лесть. Лишь пожала плечами, спокойно плетясь за ним по лестнице.       Я чувствовала себя, как в тумане. Плохо помню обстановку и знаменитый фасад. Хотя фойе поразило — чувствовать себя графиней мне ещё не приходилось. И огромные люстры, и расписной потолок, и — о, боже мой — лира! Эти колонны, от которых голова шла кругом. Я просто растворилась в поэтичности тех стен, в непередаваемой красоте искусства. И мне даже не хотелось идти в зал, только потому что ощущала, что могла остаться в фойе навсегда, изучая каждую его незаменимую деталь. Если бы Джаг не затащил меня силком на моё место на балконе, я бы так и простояла, завороженно смотря на себя в зеркало.  — Скоро начнётся, — прошептал тихо он.       Кармен. Девушка, которой я поистине восхищалась. Темпераментная и смелая, добродушная и отважная. Она не боялась смерти.       От первой же минуты и до последней я сравнивала себя с Кармен. И, к большому разочарованию, Хозе с Джагхедом. Однако, надеялась, что он совершенно на него не похож. Я вдохновлялась музыкой и танцами, беспрерывно следя за каждым движением главной героини, искренне желая ей иного конца. Хотя, если подумать, конец не так уж и плох, она получила того, чего хотела: осталась свободной.       Даже представить боюсь, как выглядела со стороны и как на меня смотрел Джагхед. Но это было меньшее, что волновало меня тогда. Опера закончилась, и я проронила тяжёлый вздох, как облегчение. И не сразу поняла, что нужно возвращаться в реальный мир. Благо, Джагхед Джонс всё же набрался терпения выждать, пока я отойду от представления и смогу хотя бы встать с кресла.  — Благодарю, — со смущением повернулась я к парню, на что он лишь расплылся в улыбке ещё больше.  — Не хочешь пойти куда-нибудь…?  — Нет, я жутко устала, да и вообще, наверняка надоела тебе своим присутствием, так что… Но он не дослушал, так как к нам подошла красивая брюнетка, с которой, оказывается, он был знаком. — Боже, Адель, я не видел тебя уже полвека. Какими судьбами в Париже? — Он весело поприветствовал её, а дальше и вовсе забыл обо мне.       Видимо, своим присутствием я ему всё же надоела, раз он даже не соизволил попрощаться, уйдя с девушкой из зала. А брюнетка, наверное, решила, что я чужая. И я по правде не знала, как должна была себя вести, ведь с людьми знакомилась тяжело, представиться первой не могла. Ныть — устала, ревновать — смысла не было. Может и был, но с другой стороны, мы не обговаривали нашу «связь». Я действительно очень сложный человек и принимаю глупые решения. Принимала.       Я сидела в зале до тех пор, пока не пришла уборщица и не заставила меня выйти. Сидела и думала, какой всё-таки мерзавец Хозе, и как же я хотела бы быть такой же сильной, как Кармен. Возможно, когда-нибудь я стану.