Дар

Он никогда не думал, что бесконечная темнота может быть приятной. Пока не пробыл в ней вечность и еще немного. У него было время все обдумать. И понять, что, возможно, сделал ошибку. Но даже вечности не хватило для осознания, в какой именно момент он ее совершил. Дрейфуя в этом океане мрака, он вспомнил другой мрак… более темный, более холодный, пропитанный жаждой. Здесь же все желания плоти и сущности ушли на второй план. Нет. Здесь не было вовсе. Только его разум, растворенный в бесконечности, потому что смерть немилосердна к вампирам – они не могут умереть. Их разум никогда не сможет исчезнуть окончательно, таков дар Бога людям. Дрейфуя в этом океане мрака, он вспоминал о сырости его усыпальницы. Иногда ему казалось, что он там: на холодных, истерзанных временем камнях пляшет многовековая пыль, просторный гроб стоит, недвижим и до омерзения притягателен («Во сне я не буду чувствовать боль, ревность, одиночество…»), колонны, только чудом не разрушевшиеся после прожитых тысячелетий, кажется, поддерживают небесные, черные своды. Все это должно было истереться из памяти, но оно рядом, внутри, позади и рядом с ним. От этого не сбежать и не скрыться, потому что в этом океане нет камней, нет водорослей и нет песка, в который можно было бы зарыться – только бесконечное погружение. Все глубже и глубже. В ад. Он вспоминал своих людей. Да, именно своих, преданных ему, любящих его, готовых пойти за ним до самого конца. Но их нет рядом. Они живы и вне мрака. Он должен быть хоть немного рад за них… но радости нет. Ничего нет, кроме воспоминаний, а чувства, которые вызывает все не отказывающая память уже другой вопрос. Более глубинный. Он вспоминал и забывал, вспоминал и забывал, а потом снова и снова, по кругу. Темные глаза – блестящие слезы, темные волосы - солнечные блики, запутавшиеся в них, темная форму – горящее пламя в сердце. Его любовь. Вторая и последняя. Воспоминания о ней всегда приносили ему боль. Счастье ушло, вместе с сердцем оно плавилось в печи. А его тело горевало и болело, его душа металась во тьме, пока воспоминания не успокаивались. «Я отпустил её к нему. Я ни о чем не жалею». Но он жалел. До волчьего воя и до львиного рыка, до крови из губ и до слез из глаз. Ему пришлось отдать его единственное сокровище, потому что он умирал, а она – цветок, который зачахнет в одиночестве, а он… он выдержит. Всегда выдерживал. Он жил в полном одиночестве, а умер в окружении любви и ненависти. Одна рука чувствовала её тепло, другая его липкий холод. «Я бы хотел остаться с тобой… Или забрать тебя с собой». Но он выбрал третье. Один день? Час? Миг? Был другим. Не стало одиночества. Оно исчезло. Вместе с ней. - Канаме, прости меня. - Юки? - Я… Очень хочу подарить тебе хотя бы что-нибудь кроме боли, брат. Половины моей души оказалось недостаточно, чтобы оставить тебя рядом со мной… Я ведь всегда знала, что ты не согласен делиться… Всегда знала… но почему? Почему ты не запер меня, не заставил любить только себя? - Певчая пташка в неволе песен не поет, Юки. Теплые ладони коснулись изможденного лица. Она принесла с собой ослепляющий свет. Он впервые видел такой. - Я пришла за тобой, Канаме. Пойдем. И потянула его вверх. Он не хотел света. Он хотел остаться с ней в океане мрака, где не сможет ее потерять. - Ты не понимаешь, Канаме. Ты не видел. Свет, от которого ты хочешь отказаться… прекрасен. И я подарю его тебе. Я хочу отдать тебе то, что я люблю - мир, который я увидела, будучи человеком. Надеюсь, твоя жизнь будет столь же счастливой, как и подаренная мне. Постарайся сделать так, чтобы твоя жажда жизни не исчезла. И еще я всегда… буду рядом с тобой. Ветром, светом, птицей. Ты больше никогда не будешь одинок. Когда он открыл глаза, тьмы не было. Был незнакомый мир, свет, и голос, идущий изнутри. «Нет, Юки. Я одинок… Но спасибо за эту ложь. И знаешь…», - на его палец присела светящаяся белым бабочка, - Какой прекрасный свет. Ведь ты растворилась в нем.