Красивейший из королей

      Ричард лишь отчасти осознал им сказанное, почти не заметил, как оказался уложенным на постель, укрытым объятиями милого юноши, прилегшего рядом и теперь неотрывно смотрящего ему в лицо. Он не видел этого взгляда, его глаза все еще были закрыты в телесной истоме, но чувствовал ласковым прикосновением теплого солнечного луча. Ему было так хорошо, стало так спокойно на душе и на сердце, что он совсем забыл, совершенно, о том, что после сегодняшней ночи настанет завтрашнее утро. Когда он отправится по дороге в Лондон, где лишится короны, а с ней, вероятнее всего, и жизни.       Последняя мысль заставила его широко распахнуть глаза и столкнуться взглядами с остающимся загадкой юношей, мигом почтительно или робко опустившим свой. Но горящее в нем откровенное обожание, страсть, сравнимую разве что со всепожирающим пламенем до самых небес, Ричард рассмотреть успел.       Он ошибся. Уже дважды, сперва приняв его за наемного убийцу.       Ричард видел сегодня слезы в глазах оставшихся ему верными людей, плакал и Омерль, которого ему же пришлось утешать. Рыдания этого молодого человека он сперва отнес на счет его доброты и скорби о нем, как о своем короле, так же, как посчитал целью прихода желание его поддержать, чему помешали прорвавшие плотину самообладания горестные чувства. Тогда как на деле они были сходного, но совершенно другого рода. Это была любовь… Не как к своему королю. Как к человеку. Мужчине.       Сколь много он, по-видимому, долго находясь при дворе, о нем знал? Все происходило за плотно закрытыми дверями, но слухи просачиваются в невидимые глазу самые крошечные щелочки. А, может быть, он совсем недавно увидел его, целующим прямо в губы своего любовника, герцога Омерля? Можно было спросить, и Ричард был уверен, что получит предельно честный ответ, но… Спрашивать ему не захотелось. Гораздо больше — узнать как его зовут, но и этого он не сделал. Вскоре, так или иначе, для него все закончится, и имя станет лишь еще одной раной, превратившись в воспоминание о более несбыточном, ускользнувшем песком между пальцами.       Ричард наконец-то смог толком рассмотреть это удивительное, добросердечное, искренне любящее создание, словно ниспосланное ему в трудный час подмогой свыше, невзирая на все его многочисленные прегрешения. Удивился тому, что парень оказался явно моложе, чем ему показалось сначала — он принял его сперва почти за своего сверстника, с разницей в несколько лет. Может быть, он не обращал на него внимания и поэтому, неискушенные юнцы в его вкусе тоже не были. Ничего не умеют, всего пугаются. А этот, больше юноша, чем молодой человек, насколько уже искушен трижды запретным плодом он? Действовал он решительно, но слишком сложно было понять, не в порыве ли это было вдруг вырвавшихся из-под контроля чувств, всего лишь интуитивно. Однажды, именно так, вспышкой и на уровне интуиции, все впервые произошло у него, когда он был еще моложе, чем этот по-прежнему незнакомый знакомец… И почему тогда так щемит на душе и поет на сердце радостью, если весь он, как есть, ему не по вкусу?       Встретиться бы им раньше, когда…       При последней мысли, вернувшей Ричарда ко дням его славы, пред ним словно воочию предстало буквально ожидающее его утром на пороге будущее, будущего как такового в котором не было. Ему отчетливо показалось, что лежит он не здесь и сейчас, а так же, с безвольно вытянутыми ногами и руками вдоль туловища — в гробу.       Приподнявшись сомнамбулой, сев, ничего не видя перед собой, склоняясь и склоняя голову, Ричард, медленно, через плечо одной рукой, собрал все свои волосы с затылка и перекинул их вперед на одну сторону, полностью обнажая шею. Ему вдруг пришла мысль, что его, не богопомазанного короля больше, могут казнить как простого дворянина, и в скором времени ему придется повторить это движение, когда настанет его час положить голову на плаху. Надо будет постараться сделать это с достоинством и должным изяществом, подобающим истинному королю по крови. Хватит ли ему твердости дать свершиться приговору спокойно, без нервных метаний? Или он будет цепляться за жизнь, стремясь побольше надышаться перед смертью и униженно молить: «Еще всего один миг, господин палач!» Нет, ни за что. Он явит им всем, что такое настоящая доблесть, которой у них никогда не было! Лишь бы в последний раз взглянуть на солнце, только бы оно не было закрыто облаками. Интересно, какая будет погода в день его казни? Холодной и промозглой он не любил. Ричард вообще не любил холода и легко замерзал. Если утро выдастся морозным, то придется попросить, чтобы ему дали вторую рубаху — уж в этом-то они ему не должны отказать, — чтобы не дрожать на эшафоте от холода, что все будут только рады принять за трусость и дрожь от страха.       — Ваше величество!.. — вернул его к действительности взволнованный, срывающийся от страха за него, ставший уже поразительно дорогим ему голос.       Согревающий его раньше теплом своего тела, как замерзшего в снегах, теперь юноша вновь стоял перед ним на коленях, у ложа, и так же, как когда только пришел, протягивал к нему сложенные в мольбе руки.       — Как я могу вам помочь?! Лишь скажите, умоляю, как о величайшей из милостей, вам и приказывать мне не нужно! Что я могу для вас сделать, мой король?!       Ричард улыбнулся ему с теплотой и с грустью, протянул руку и с нежностью провел самыми кончиками пальцев по его побледневшей щеке. Как же сильно ему захотелось сказать такое простое «Ты можешь меня поцеловать», но…       Слишком отчетливо перед ним предстала картина того, что его вскоре ждет.       Он ведь прекрасно знал, что низложенных правителей не оставляют в живых. Просто убивают не сразу, чтобы не вызвать негодования против нового правителя, давая людям время позабыть о старом. А сколько времени они будут мучить его? Каким унижениям за это время его подвергнут? И где взять силы и мужество, чтобы с твердостью пройти через всё это, когда душа уже истомлена невзгодами и прегрешениями, а плоть изнывает при мысли о грядущих лишениях? Ему следовало покаяться и обратиться к смирению.        Ему вспомнились флагелланты, которые бродили по дорогам с покаянными песнопениями во время великой чумы и предавались самобичеванию плетками, на хвостах которых было завязано множество узлов, в каждый из которых был вставлен шип, и шипы эти при каждом ударе кусками вырывали кожу с мясом. Потом Папа объявил их еретиками. Ещё бы, разве мог он допустить, чтобы кто-нибудь общался с Господом напрямую, не уплатив Церкви золотом за посредничество. А они еще его, Ричарда, обвиняют в том, что он обирает своих подданных. Ах, да какое теперь всё это имеет значение! Важно иное.       Его ни разу никто не ударил за всю его жизнь. Он понятия не имел, сможет ли вынести хотя бы полдюжину ударов, и не станет ли первый же из них для него таким шоком, что он позорно свалится в обморок.       — Мой король… — с надеждой напомнил о себе продолжающий стоять на коленях юноша, больше жизни желающий быть ему хоть чем-нибудь полезным.       — Ты можешь помочь мне покаяться в грехах, — тихо ответил Ричард, скрывая более весомую причину готовой последовать просьбы. Раз приказывать ему не было нужды…       — В грехах?! — в изумлении вскричал юноша, смотря на него так, будто он заговорил на неизвестном ему языке.       В другой ситуации это могло бы Ричарда позабавить. Он и сам в тщеславии своем в дни, когда власть его была прочна, а величие не подвергалось сомнению, любил думать, что раз его власть дарована ему Господом, то и согрешить он не может, хотя чувствовал, что так ему просто легче оправдывать все свои действия. Но у этого юноши его безгрешная природа явно не вызывала ни малейшего сомнения.       Ричард протянул вперед руки и взялся за пряжку одного из кожаных ремней с металлическими накладками, скрепляющих костюм юноши, расстегивая ее.       — Всем нам необходимо проявлять смирение, — с этими словами он силой вложил ремень в отдернувшуюся было руку своего незваного гостя, вскочившего на ноги и, от потрясения, отшатнувшегося назад.       Сам Ричард плавно соскользнул на пол и опустился на колени рядом с оторопевшим парнем, упираясь локтями в постель. Внутренне похолодел, повторяя недавнее движение, вновь убирая со спины рассыпавшиеся по плечам обратно волосы. Твердо взглянул на неподвижно замершего рядом с ним такого милого юношу, судорожно сжимающего кожаный ремень в задрожавшей руке и не сводящего с Ричарда широко открытых, испуганных глаз.       — Разорви ее, — негромко произнес Ричард, сильнее поворачивая назад голову и взглядом указывая на свою ночную сорочку.       Взгляд юноши округлился еще больше, но сам он по-прежнему не шелохнулся.       — Это мой королевский приказ, — Ричард добавил голосу нотку суровости.       Слова или голос, но это подействовало. Юноша подошел ближе, кладя ремень рядом с собой на пол и берясь за ворот рубахи. Ричард опустил голову на молитвенно согнутые в локтях руки, ожидая дальнейшего. Но так просто разорвать ткань не получилось даже у молодого, сильного парня. Естественно, ведь Ричард всё еще был в дорогих, великолепно сделанных королевских одеждах, а не в ветхом рубище, какие бывают у нищих. Возможно, скоро, ему, как пленнику, заточенному узником в сырой темнице, такая же грубая ткань в точности таких же лохмотьев будет терзать кожу, но не согревать, лишь прикрывать наготу.       Сперва Ричард почувствовал, как на мгновение растерявшийся юноша склонился над ним, затем жар его дыхания на шее, а потом тепло его губ, от которого по всему телу прокатилась волна сладости, заставившей глаза прикрыться на миг от блаженства, возвратившего его к тому, что совсем недавно между ними было. Потом послышался тихий треск разрываемых нитей, когда тому удалось надорвать ворот зубами. Ричард ощутил прохладный воздух на своей оголяемой спине. Ему подумалось, воспользуется ли этот пылкий юнец представившейся возможности и разорвет ли рубашку до конца? Но нет, руки остановились точно на пояснице. Ричард вновь с любопытством взглянул на юношу. Тот жадным взглядом вбирал его новую для себя наготу с видом человека забывшего обо всем другом на свете.       — Бей, — резко бросил Ричард, хмуря брови.       Ходящей ходуном рукой юноша подобрал ремень и, слегка замахнувшись, нанес первый, неуверенный и слабый удар.       — Сильнее, — раздраженно произнес Ричард сквозь зубы, чья гордость оказалась задета таким невольным издевательством, хоть юноша и просто-напросто боялся причинить ему боль.       Второй удар был куда ощутимее, участок кожи будто вспыхнул колючим огнем, но не заставил Ричарда и вздрогнуть. Это хорошо. Однако радоваться было слишком рано, то, что может быть потом, будет несравнимо с тем, что сейчас.       — Сильней!       — Но…       — Бей изо всех сил, если не хочешь получить мое проклятье!       Последовавший резкий удар вырвал у Ричарда отрывистый вздох. Вздох от боли, но в нем так ясно прозвучало безмолвное облегчение, что уговаривать и требовать больше не пришлось. Четвертый удар был еще сильнее третьего. Пятый — четвертого. Этот юнец словно наконец-то сообразил, зачем его попросили об этом. Частые удары продолжали сыпаться на обнаженную спину, обжигая всё больше и больше прикосновением раскаленного добела металла. Вскоре стало понятно, что кожа содрана и выступила кровь. В глазах стало мутиться. Но не один вскрик, не единый стон не сорвался с губ короля. Он справился с собой сейчас, сможет и потом, никому не доставит такого удовольствия, стать свидетелем его слабости. Слава богу…       Юноша уже отбросил свой ремень, сбивчиво говорил что-то, едва сдерживая рыдания, Ричард не мог разобрать ни слова, в ушах стоял звон. А потом… Он вдруг провел всей ладонью по его волосам, по плечу, и…       Это стали его первые слезы за столь долгое уже время… Ричард видел, как рыдают другие, он утешал их. Но сам он вынужден был сохранять мужество и твердость, помня о том, кто он такой. Все имели право заплакать. Все, кроме него. И это было в нем так сильно, что он не мог дать выход своей боли и отчаянию, даже оставшись наедине с самим собой. Ему потребовался этот ниспосланный провидением юноша и одно-единственное утешающее прикосновение, чтобы отпустить себя и вволю залиться тихими, неудержимыми более слезами, с мученическим наслаждением, оплакивая себя и свою участь.       Трудно сказать, сколько времени это продолжалось, но когда бесшумные рыдания Ричарда стали затихать, юноша, осторожно придерживая его под руки, помог ему вновь лечь на постель, ничком. Осушая глаза, Ричард стал переворачиваться на спину.       — Нет! Ваше Величество, кровь! — сбивчиво-приглушенно выкрикнул тот.       — Какая разница, мне всё равно не спать на этих простынях следующую ночь, так что не жалко, если испачкаются, — усмехнулся Ричард, понимая, что тот имел в виду совсем другое.       — Вам же больно!       «Он это называет болью. Знал бы он боль в моем сердце», — подумал Ричард, всё-таки поморщившись от соприкосновения ткани простыней со свежими ранами на его спине.       — Мой король, мой прекрасный король, что я могу… — на этот раз юноша и договорить не сумел.       Ричард вновь пристально заглянул ему в лицо и чуть заметно улыбнулся.       — Ты можешь поцеловать меня.