***
Асмодей облизывает испачканные пальцы, жмурясь от удовольствия. Следы чужого греха приятно-терпкие, несмотря на горечь, все равно сладкие, и демон собирает потеки с особой тщательностью, раздвоенным языком скользя по коже. Адам лежит прямо на деревянном полу, лишь по пояс накрытый монашеской рясой, и глотает жгучие слезы, не замечая покрывших тело мурашек. — Плачь, — демон наклоняется, запечатлевая поцелуй на его обнаженном плече. — Плачь для Эдема, который ты так любишь. И выходит из церкви, оставляя его одного лежать у подножия алтаря и чувствовать, как распятие обнимает за плечи.Часть 1
17 августа 2019 г. в 10:00
В церкви пусто: служба закончилась, и хоть стойкий запах ладана все еще витает под купольным потолком, шаги прихожан уже стихли, растворившись в гуле внешнего мира за резными воротами.
Адам подметает деревянный пол старым полусгнившим веником, слушая тишину, нарушаемую лишь слабым потрескиванием свечей: ярко горят за здравие, медленно тлеют, тая восковыми слезами, за упокой.
Ему нравится здесь.
Он приходит на каждую службу, стоит в последнем ряду прихожан, слушая монотонный голос Святого Отца, а после помогает, подметая пыль или протирая позолоченные рамы массивных икон, развешанных по стенам.
Он бы тоже хотел стать священником и работать в церкви.
Потому что здесь спокойно.
Здесь тихо.
А главное — здесь безопасно.
Адам зябко передергивает плечами, отгоняя странные тени, танцующие на периферии сознания, и продолжает заметать, собирая аккуратные кучки.
Он почти закончил, когда в дверях возникает высокий силуэт, размываемый слепящими лучами заходящего солнца.
Адам замечает его не сразу и вздрагивает, когда наконец натыкается на чужой взгляд.
Человек кажется ему странным: лицо незнакомца мягкое, обрамленное волнами каштановых волос, кончиками достающих до плеч, а глаза колючие, цепкие, с неясными искрами на карей радужке, которая в оранжево-закатном свете отливает краснотой (или ему так лишь кажется?..).
Но ахает Адам, когда опускает глаза ниже: на руках его порезы кровоточат открытыми ранами (присмотреться — что стигматы рваными дырами в ладонях), на лбу белесый шрам как след от тернового венца.
— Иисус… — Выдыхает парень, невольно косясь в сторону, где висит распятие Сына Божьего.
«Иисус» криво улыбается, вмиг теряя весь флер божественности, и шепчет, медленно, что крадучись, приближаясь:
— Почти правильно.
Слова его — яд с приторно-яблочным привкусом. Слова его шипением змея.
Не Иисус.
Иуда с обличьем Иисуса.
— Но… как? Демоны не могут… Святая земля… — Расстерянно твердит парень, пятась назад, пока не упирается в край алтаря.
— Низшие демоны, — губы незнакомца растягиваются в ухмылке победно-издевательской, все больше отдаляя его от образа праведности: — Имя же мне Асмодей.
С каждым шагом расстрояние между ними сокращается, и парень замирает, считая мысленно: «Один… Два…».
На «тринадцать» демон совсем рядом, касается телом, и Адам, кажется, даже перестает дышать.
Алтарь под спиной мраморный, холодный до телесной дрожи, а кожа его горячая до дрожи внутренней, неосознанной.
Он жмет ближе, вжимает бедрами, в промежность упираясь твердым, каменным. А сердце гулко пропускает удары.
Лицо чужое уже напротив, и парень жмурится, желая исчезнуть, пока демон, хищно облизываясь, глотает его дыхание.
Адам содрогается внутренне, ощущая, как тянет внизу теплом предательски. Собственный стояк оттягивает ткань мягких штанов, заставляя краснеть щеками.
— Нет! — Он выставляет вперед руку, упираясь в чужую грудь, и пальцы будто током прошибает, заставляя моментально отдернуть кисть.
Асмодей скалится еще откровеннее, все напирая, и тянет искушающе-сладко:
— Я тот, в чьих руках цветы чернеют. Я тот, кто упивается челоческой похотью и развратом. Я тот, кого зовут Одним из Семи. Я олицетворение греха. Я сам есть грех.
Он уже нависает, шепчет рот в рот практически:
— Поддайся же мне.
И целует, языком раздвигая онемевшие губы, врываясь в чужой рот, выбивая весь воздух из сжавшихся легких.
Поцелуи его приторной патокой, липкие, до омерзения сладкие, до горечи лживые.
Яблочные.
Адам жмурится, не в состоянии ни ответить, ни отпрянуть, разрывая порочную связь.
А демон уже стягивает монашичьи тряпки, клеймя кожу своими проклятыми ласками.
Ласки эти отравленные, спускаются все ниже и ниже. Ласки эти все откровеннее и откровеннее, заставляют желать большего и себя же за это ненавидеть.
Ласки эти как ведьмин фрукт для Белоснежки наивно-трогательной, и свечи вокруг как палачи семью гномами по периметру стеклянного гроба.
Рука демона уже сжимает плоть, сочащуюся прозрачным соком, капающим на пол церкви, и двигается рывками, пытаясь вырвать стоны, и так рвущиеся, но тщательно сдерживаемые глубоко внутри. Рука двигается рвано, все резче и жестче, и первый стон наконец слетает с искусанных губ, звеня в стенах церкви оскорблением.