Обсидиан и Янтарь

Треск разрываемой связи оглушающе громок в его голове. Настолько, что заглушает и голос Императора, и голос Рей. На бесконечно долгое мгновение все, что есть в его разуме — слабый крик, на бесконечно долгое мгновение все, что чувствует его тело — нестерпимо жгучая боль в груди. Там, где в Силе теплело чужое присутствие, теперь — холод. Хакс мертв. Рен осознает случившиеся с чередой старых, тусклых воспоминаний. Они наваливаются на него погребальным саваном — и нещадно душат, заставляя на мгновение задохнуться. Как холодный свет каюты освещал безупречную бледность его кожи, как солнце редких планет заставляло его волосы превратиться в золотой ореол, как тих был его уставший вздох после часов непрерывной работы, как стремительна была поступь в полутьме коридоров. Пальцы только сейчас ощущают эфемерность тайных прикосновений: то, как безвольно скользили по его коже янтарные пряди, то, каким мягким был изгиб угловатого тела, каким ошеломленно холодным казалась плоть. Глаза только сейчас видят перед собой картину, поднятую из недр его сознания: дымчатые глаза, светлые ресницы, резкость скул — красоту, элегантную и аккуратную, словно сплетающую в себе и мужские, и женские черты. Только сейчас, впервые за шесть лет, что они были знакомы, он понимает остроту его ума, всю глубину интеллекта, все отчаяние хитрости и тонкой изворотливости, отданной на благо своих дел. Только сейчас вспоминается все унижение, что нес на себе этот человек с самого рождения. Все то, что утрачено. Обреченное исчезнуть, засохнуть и сгнить. Только сейчас все чувства, что он обязан был похоронить, бьют его в грудь, точно так же, как на другом конце Галактики — бластерный выстрел встречает чужое сердце. Там, где был звонкий голос в Силе, теперь тишина. Хакс мертв. И одиночество мира обрушивается на него всей тяжестью своего молчания.