Обсидиан и Янтарь

Шаттл готов к отбытию. Ангар почти безмолвен: не слышно ни шагов, ни речи, лишь едва заметный монотонный рокот двигателей звучал где-то позади, за спиной. В нем пусто — нет лишних глаз, готовых зацепиться взглядом за черную фигуру, нет никого, кто мог бы знать, чей сейчас отлет. Рена никто не провожает. Он не должен быть удивлен — его до сих пор обходят, как дикого зверя, его окружает чужой страх, ложась на черную мантию незримым шлейфом. Быть может, многие опасаются, зная его необузданный нрав, некоторые из них — ненавидят, вспоминая боль и унижение от его рук, кто-то — желает убить, изъять из крейсера, словно лишнюю, ненужную деталь. Он сталкивается с этим всем так часто, что давно не удивлен: он — не кто иной, как призрак, растворяющийся в коридорах, не более, чем тень, дрейфующий меж стен. Ему далеко до уважения и похвал, до восхищения и осязаемой зависти, прилетающей в спину. Шаттл, замерший рядом, так же одинок. В нем будет одно молчание, один пассажир — холод и отстраненность как снаружи, так и внутри. Осталось лишь пройти по короткому трапу, но в течение затянувшихся минут Рен стоит на месте, не делая ни шага навстречу предстоящему перелету. Хакс обещал придти. Но время тянулось несоизмеримо медленно, тишина вокруг давила на плечи неподъемным грузом, а в груди все сильнее тлело с каждой минутой разочарование, столь сильное, что сжимало легкие. Рен нервно дернул подол мантии, чувствуя навалившуюся на него усталость — следовало бы, наконец, развернуться и уйти, забыв о пустых словах, но он медлил, мучаясь мыслями об отказе. До сих пор надеясь, что услышит знакомые легкие шаги. И он действительно слышит. Вначале это кажется ему иллюзией, готовой раствориться через мгновение, жалкой подачкой от изнуренного надеждой разума. Но спустя пару секунд, растянутых бесконечно и болезненно долго, он все-таки с облегчением видит ту самую высокую фигуру, идущую прямо к нему. Хакс оборачивается, словно боясь слежки, внимательно оглядывает все вокруг, будто ожидая скрытую за углом угрозу — и замедляется, не скрывая нервного напряжения, когда подходит ближе. Рен же — не может скрыть радости, в этот момент разорвавшей его на куски. — Я думал, ты не придешь. — А я не думал, что вырваться к тебе будет так тяжело, — слегка запальчиво отвечает Хакс. — Но у меня мало времени, Кайло. Если до этого он казался закованным в цепи неловкости и назойливой тревоги, то сейчас — с лихорадочным блеском глаз, порозовевшими щеками — забыл о всём, кроме Рена. И алчно, цепко смотрит, как смотрят на него самого. С мрачным оттенком печали, поглощенной ширью черных зрачков. Шаттл тихо гудит позади, вновь напоминая о своем присутствии, и поэтому движения Хакса быстрые, резкие, будто вырванные всплеском испуга: он порывисто шагает ближе, обнимает его рукой за широкую талию, сминая в ладони жесткую, разгоряченную телом ткань — сокращая расстояние между ними до жалкого дюйма, до прерывистого дыхания, теперь ощущаемого на собственных губах. И целует его, как в последний раз — в каждом движении сквозит почти отчаяние, проступает прощание, не сказанное словами. Бремя, опустившееся им обоим на плечи, испаряется на краткий миг, чтобы вернуться после разрыва поцелуя в десять раз сильнее, но несмотря на это — Рен лишь смутно чувствует себя поглощенным болью. Одна его рука вонзилась в уложенные рыжие пряди, чтобы испортить безукоризненно опрятную, аккуратную прическу — генерал бы возмущенно зашипел на него, не будь так занят — и не смог удержаться, чтобы точно так же притянуть за форму ближе. Рот Хакса, мягкий, податливый, взывал его углубить поцелуй, подстегивал забыться, чтобы унять вспыхнувшее в животе возбуждение. Рен не смог сдержать стон, движимый яростным желанием поддаться плотнее, но покорно отступил, когда хватка на нем ослабла, превратилась в легкое касание. — Возвращайся как можно скорее, — шепчет Хакс, встречаясь с ним полным вожделения взглядом. Они несколько минут просто стояли, не двинувшись с места: слыша тихий рокот шаттла за своими спинами и вслушиваясь в тихое, прерывистое дыхание друг друга. Время на эти несколько минут перестало подгонять их, перестало существовать. «Вернись невредимым»,— не звучит между ними. «Я буду скучать по тебе», — остается на губах, не смея с них соскользнуть. Но того, что есть — хватает Рену с лихвой. Одиночество, что будет заперто вместе с ним в шаттле, теперь не кажется таким страшным — единственный поцелуй перед отлетом безошибочно точно является именно тем, что заставит померкнуть перед ним все остальное. — Я постараюсь, — обещает Рен.