Россия - родина слонов

кощей

Вне контроля их осталось совсем немного земель, узкая полоска у самого моря продолжает упорствовать, но это только смешит отца. Смысла в этих трепыханиях ни на грош, а в их подвалах лежит явно больше, чем какой-то грош. Золотые горы, серебряные дожди, золотые волосы, серебряные глаза — богатство дочери на этим не заканчивается. Они смогли сделать то, что не способен был совершить никто до них — одолели смерть, и дочь часто разговаривает с ней, спускаясь в самый темный и глубинный каземат под домашним замком. — Долго ли они будут упорствовать? — спрашивает она устало, но это скорее риторический вопрос, тем более, что она знает на него ответ. Долго. Пока не выйдут бойцы. А как бойцы закончатся, то дети вынут мечи и щиты из рук мертвых родителей и пойдут на поле боя — погибать за какую-то эфемерную идею. — До той поры, пока мы не покажем им, что лучше с нами, чем против нас, — отвечает отец. Его глаза тускло блестят в отблесках свечи будто бы лужицы жидкого серебра, не серебра даже, а ртути, опасной, удушливой. Её собственные радужки сияют, как чистые монетки, как рыбьи чешуйки. — Они этого не признают никогда. Не то, чтобы отец и дочь так сильно хотели захватить эту землю. Просто, чем дольше они стояли у рубежей, тем сильнее падал их военный авторитет. Это было неприятно и могло в будущем принести множество проблем. Она откланяется назад, опираясь о спинку высокого деревянного стула, и задумчиво смотрит вдаль. Размышляет. — Есть один обычай… Отец заинтересованно приподнимает бровь. Обычаи он любит. А так же истории, легенды и сказки — они учат его, как не натворить тех же ошибок, что и предшественники. Свою иглу он носит с собой. — Говори. И она говорит. Утром дочь выезжает на поле, которое у них тут вроде ничейной полосы. На ней, как водится, растут огромные цветы, и летает мошкара, досаждая лошадям. С той стороны, от белесых, пыльных шатров тоже отделяется всадник с высоким плюмажем из легких голубых перьев на шлеме. Дочь слезает с коня примерно по центру ничейной территории и принимается рассматривать цветы в ожидании противника. На её собственном шлеме плюмажа нет, да и вообще никаких опознавательных знаков на доспехе не видно. «Смерть — лучшая торговая марка, моя дорогая, » отмечает отец, и она не может не согласиться. На ней легкий доспех из прочной кожи, металлические наручи и поножи — все обязательно чёрного цвета. Традиции требуют появления скелета с косой именно в этом цвете. У дочери нет косы, только длинный меч в красивых ножнах, инкрустированных серебряным тиснением. Всадник с той стороны к элегантности и символизму подходит без должного энтузиазма. Простой не полный доспех выглядит снятым с разных людей, и только меч отличается красотой. Его рукоять украшает голубиная голова какого-то красноватого металла, а на гарде — старинные руны того же цвета. В приступе искреннего интереса дочь спрашивает: — Фамильный меч? Всадник спешивается, не отвечая, поправляет перевязь на поясе и снимает шлем. Под ним оказывается круглое девичье лицо с узкими губами, стиснутыми в злую полосу, и крупным носом, не раз сломанным. Дочь оглядывает противницу взглядом и флегматично думает, на что же та надеется. На шанс «один к миллиону»? Ну так они не в сказке. — Умирать, значит, будем? — спрашивает она совершенно серьезно, в её голосе нет ни капли насмешки, но противница гневно раздувает ноздри. — Ты будешь. — Нет. И они сшибают свои мечи. Дочь приходит к вечеру, на её сапогах — земля и бурые пятна крови. — Где ты была, — спрашивает отец, не поднимая голову от карты. — Копала ей могилу. — Зачем? — Не знаю. Наверное, чтобы дать ей бессмертие. В памяти. Каждый день кто-то с той стороны выходит на поединок и умирает. Через месяц они узнают, что люди моря уходят из своей страны, а их войны своей смертью дают им время на уход. Отец хмурится, не понимая, как можно отдать самое ценное, что у тебя есть — жизнь — за незнакомцев. Дочь очищает землю с сапог и смотрит на могильные холмы по периметру их лагеря.