Россия - родина слонов

Забытое лицо, стихотворение, ведёрко для песка на детской площадке в пять лет. Бабушка зовёт тебя, перегнувшими через балкон, кричит «Мишаня!» или «Костик!» или вообще «Николенька!». И ты отвечаешь, прося ещё пять минуточек, но бабушка переживает, потому что уже темнеет, и ты не забываешь попрощаться со всеми своими на-один-день друзьями, но оставляешь синее ведро прямо в песочнице. Назавтра ты плачешь, а бабушка немножечко ругается, но обещает сварить твой любимый кисель к обеду, и ты вытираешь слезы. Взрослые врут, когда говорят, что ты — это то, что ты помнишь. Ты — это то, что ты забыл. Забытое лицо. Ты встречаешь её в толпе на светофоре, ужасно торопишься на собеседование и летишь, перепрыгивая через лужи. Краем глаза замечаешь знакомы глаза, но тут же теряешь эту мысль в потоке проклятий, посылаемых в сторону окатившего тебя грязью водителя. Вечером ты неожиданно для себя понимаешь, что видел-то именно её, и пытаешь оправдаться тем, что она сменила прическу и оправу очков, а у тебя плохая память на лица, а ты торопился, а она не окликнула, а ты и не подумал обернуться. Ты любил её преданно пол года и две недели, а разлюбил, как водится, в четверг, не сумев узнать лица в толпе на пешеходном переходе. Забытое лицо. Ты на экзамене. На листе с заданиями — чей-то портрет, но вместо имени владельца этого лица и лохматых бакенбард, ты вдруг вспоминаешь, как хорошо было на речке в деревне, когда вы с сестрой прыгали с пирса в зеленеющую от водорослей воду, брызгались и ловили окуней. И пахнёт вдруг из окна не березой, которая цветёт недалеко, а стоячей водой, рыбой и песком. Тоска бьет по голове набатом. Ты не вспомнишь лица своей сестры. Она провожала тебя с утра на экзамен, а ты помнишь только её-маленькую с челкой, которую она сама себе отстригла маникюрными ножницами. Забытое стихотворение. «Ты читал Пастернака?» Очень неловко стучишь короткими ногтями по столешнице, пока вам несут салаты. Может и читал, но не помнишь. В её глазах — огоньки и капелька разочарования. Но она всё равно касается ступней твоей щиколотки и не убирает её, даже когда официантка ставит перед ней греческий салат. Обязательно прочитаешь, ты обещаешь это себе, вы съезжаетесь и становится как-то не до Пастернака. Книжка стоит на полке, очень нарядная, и ты всё думаешь, кому бы её передарить, чтоб глаза не мозолила. В итоге ты отдаёшь её бабушке, она говорит, что любит тебя и любит стихи. Ты топчешься на пороге и неловко целуешь её в морщинистую, сухую щеку. На губах остаётся привкус пергамента. Всю жизнь ты спешишь, забываешь и теряешь. Забытый телефон, плакал, считал деньги, звонил маме с домашнего. Забытое пальто, был пьяный, купался в Москве-реке, свалился с простудой. Забытый день рождения друга, разбежались как-то потом, не из-за дня рождения, а так. Не срослось. Забытое обещание починить велосипед соседскому сыну, рассердился, когда напомнили, вспылил, извинялся. Забытое слово, пять букв, что-то очень важное. Трёшь висок, будто это поможет вспомнить. Ничего сверхъестественного — обычная человеческая способность забывать плохое. И хорошее тоже, но это совсем не радует. Под конец жизни ты — список утрат и воспоминаний, которых нет. Даже белых мест от них не остается, ничего, что могло бы натолкнуть на мысль. Синее ведро, стоящее у качелей, никак не вяжется с криком «Костик, а ну ужинать!» из открытого окна. Ты не Костик, но рефлекторно задираешь голову и глядишь как чья-то бабушка машет мокрым полотенцем и зовёт домой, обещая лишить мультиков, если зовимый не явится сию же секунду.