Россия - родина слонов

Сказанное людьми о них никогда не было правдой. Но младший брал эти слова и делал из них золотистые нити, а старший ткал ими узоры такой красоты, что из дальних стран и владений приезжали войны и короли с королевами, чтобы стать обладателями прекрасных рубах, носить их под кольчугой, и будто бы эти узоры могли спасти от стрелы, ножа или недоброго намерения. Сказанное людьми о них никогда не было правдой. Она приезжает ранним утром. Младший выходит на дорогу загодя, стоит, всматриваясь в подернутую туманом даль, щурится и мерзнет. Мокрый холод весеннего утра щекочет ему бока, перепоясанные старым поясом. Цокот копыт он слышит издалека и улыбается. У них — младших детей — волосы одинаково светлые, как будто присыпанные мукой или пеплом, с золотыми жилами, которые появляются, когда на волосы падает отсвет закатного или восходного умирающего солнца. Сейчас как раз такой момент. Он помогает сестре слезть с лошади, и их головы ярко светятся и блестят, будто рыбки в реке неподалеку. Она улыбается и берет его лицо в свои ладони, потом обнимает крепко. — Соскучились, дурни? — Соскучились, коза. Пока она распрягает лошадь, выходит заспанный старший, его волосы — рыжие и кудрявые, вьются в мокром утреннем воздухе. Она затаскивает в дом мешок, который мягко светится, и ухает его на табурет у стола — крепкого и приземистого, как и всё в этом доме, как и сами его хозяева. Странная это семейка, говорят люди, пришли невесть откуда, сестра по свету бродит медведем-шатуном, нигде ей места нет, как приедет, так и радуется, плачет, говорит, не уеду больше, а потом смотрит на дорогу и с виноватым видом пакует вещи, подковывает лошадь, да опять срывается с места. Братья так вообще колдуны, говорят люди, и в птиц они обращаются, и с лесом говорят, как бы чего не вышло. Старший накрывает на стол, сестра сидит в углу, пыльная и радостная, то ли от возвращения, то ли от гонки с ветром по утреннему холодку. Зная её, можно сказать, что и от того, и от того. Завтракают они молча, но тишина эта не неловкая и тянущая в животе как страх, а обычная такая тишина, окружающая уставшего с дороги человека. Сестра кивает в сторону мешка. — Видали, сколько привезла. Старший проглатывает хлеб, запивает молоком и улыбается грустно. — С каждым годом все больше и больше. — Скоро мне придётся покупать телегу, чтобы это всё к вам притаскивать, — она стучит кружкой, — мне был пара рук не помешала. Давайте со мной, в путь, а то сидите тут, скоро мхом порастете совсем. Младший фыркает. Со всех концов и со всех земель едут и едут за прекрасными рубахами, носят у самого сердца. Но только не хранят они ни от ножа, ни от стрелы, ни от арбалетного болта. А от чего же тогда? Да от лжи, наветов, напраслин человеческих. Отскакивает от них неправда, а сестра скачет по следу, собирает ложь, как шипящих ужей в свой мешок и привозит братьям. А те поют и из самой страшной лжи и ненависти прорастает прекрасная правда, прочнее стали, тверже чугуна, сколько не гни все равно не согнется да не сломается. Вот из неё-то и получаются золотые нити, вьющиеся по рукавам да воротникам самых красивых рубашек, хранящих лучше любой брони.