Россия - родина слонов

Что я писала? Вот смотрите: небо синее, земля черная, снег ноздреватый и грязный, листья прелые, прошлогодние, я люблю Россию. Вот смотрит: лес и горы, души предков за левым плечом поднимаются, шепчут что-то, толкают вперед, я люблю Россию. Вот смотрите: сказка странствий, железо поет, я скучаю по тому, чего у меня и не было никогда, я люблю Россию. Сказки в детстве видать мало рассказывали, так я сама, выросла чуток, пишу, пою. О чем? Кто меня знает. Сказки — вот тоже. Пути-дороги пересекаются, сплетаются в нити на ладони, чуть тронешь — зазвенит, побежит электричество по венам, толкнет на дорогу. Я гуляю, не выходя из дома, сажусь за компьютер и гуляю. По невиданным мною степям, по неслыханным красотам выдуманных мест, сладко пахнет цветущими травами и пылью, это все — аромат чужой памяти, которую я беру то там, то сям и складываю в не лучшие сказки. Иногда мне кажется, что все эти тексты пишу не я, будто чужие люди шепчут через плечо: расскажи про нас, пусть плохо, пусть наивно, но оно хотя бы будет существовать. Они как призраки, которые первыми не могут заговорить, а я им Гамлет — пока петухи не запели буду слушать, как тени бормочут что-то. Я смотрю на девушку в вагоне пригородной электрички и думаю о том, какими эпитетами можно будет когда-нибудь описать её волосы в тексте, если я конечно, не забуду об этом. Я иду к метро и думаю о подземных реках. В которых — ну точно — живут русалки, прямо под Москвой, и в Кремль заплывают, и под Красную площадь, щекочут пятки мертвому вождю мирового пролетариата. Смично. Я читаю книги и жалею о том, что написала это не я. Смотрю на слова, которые удивительно прекрасно встают на свои места в предложениях, да так, что и правда их не вырубишь топором, потому что места спаек совсем незаметные. Предложения-Кижи, красота без единого гвоздя. Довлатов, например, или Дина Рубина. Я отрываюсь от книги и горько плачу о том, как это красиво. О том, что эти тексты могли бы затопить весь мир, на столько в них концентрируется живая магия слова. «А что, если?» — думаю я, трясясь в старой электричке до Москвы, стою в тамбуре, потому что мест с утра нет, вокруг люди, мне душно, липко и тяжко, а я думаю: «А всё-таки, что, если?». Не важно, о чем это я, но мысль начинает прыгать белкой, электричка не исчезает, но становится частью мысли, мира, который эта мысль создает. Я улыбаюсь. Электричка трясется и вибрирует, как стиральная машинка, если сесть на которую, можно получить бесплатный вибромассаж копчика. Утренний свет завораживает лучше самой сильной ведьмы, и я опять чувствую, как слезы наворачиваются на глаза, потому что я никогда не смогу описать то, как утром поднимается не только люд земной, но и волна острого, как гвоздика счастья. Солнце золотит бока многоэтажки напротив, за две тысячи километров немного другое солнце так же золотит бока моего дома. Слякотная осень красивая, холодно-мокрая зима — тоже, весной из-под снега появляются цветы и груды перезимовавшего мусора — и она красивая. Лето зеленеет громадами тополей между скалами хрущевок и сталинок, восхитительное, сладкое и кинематографичное во всем. Я выхожу на улицу, не важно, в футболке, в дождевике, в пуховике, в легкой куртке цвета хаки, но я выхожу и смотрю на меняющиеся дворы, но ржавые остовы детских площадок, на новые школы со свежей штукатуркой, на старые школы с побитыми барельефами многочисленных вождей революции. Говорят, красная картошка вырастает, если её поливать водой, набранной там, где эти самые вожди флаги свои стирали. Хочется верить. Говорите, что я писала? Признание в любви. Своему дому, и самой себе, и подругам, и всем неслучившимся любовям, и птицам, и семье, и магии, и доброте, и злу, и смерти, и жизни. Я писала признание в любви России. И всему миру заодно.