Срастаясь с гетто

      Осень входила в свои права. Где-то в темно-синем небе, укутанном ватой черных облаков, садилось солнце, только и его уже не было видно. Наверно, закат жаркими углями догорал на Другой Стороне, но здесь, в Эдене, все скрывали уродливые силуэты небоскребов, которые когда-то разили светом мириад огней, так что даже ночи становились ослепительными, как летний полдень. Теперь же все было по-настоящему темно и тихо, и ночь, ленивая хищница, выползала из люков канализаций, накрывала город и когтями сжимала каждое сердце, не раня, но играясь.              Город, конечно, уже оживал. Как бы мирно Снейк не хотел провести революцию, но жертвы и разрушения были неизбежны. И мирные жители все еще смотрели вокруг с опаской, роптали и, наверно, плакали ночами. Им так трудно было привыкать к переменам… К тому, что вместо элитных отрядов с каменными лицами и каменными сердцами улицы теперь патрулировали веселые юноши и девушки. Да и наказывали они, только если кто-то особо шумел, напившись, или пытался начать драку.              Но к вечеру все улицы пустели. Из-за проблем с электроснабжением город ночью едва-едва освещался — включали только тусклые уличные фонари, часть из которых все равно была сломана, но еще работали бары, чудом уцелевшие или недавно открытые, и на асфальт падали отсветы неоновых вывесок. Когда-то все увеселительные заведения должны были закрываться до наступления темноты, но старые законы безвозвратно рухнули, а новых ещё никто не изобрёл.              Странное испытание выдалось жителям Эдена. Они не знали, кому подчиняться и что делать, тысячи лишились работы, и в их сердцах, наверное, кипела злоба, но для бунта не было смысла, потому что не было ни идей, ни планов. И те, кого когда-то ежечасно называли лучшими, теперь сновали в поисках работы, воровали гнилые фрукты на рынке и отчаянно мечтали сбежать хоть куда-нибудь. Только даже надежды в виде таинственной Другой Стороны у них больше не было.              Могучий горделивый Эден схлестнулся с дикостью гетто, порождая нечто совершенно новое и незнакомое, но процесс обещал быть долгим и болезненным. Люди в этих мирах жили слишком разные, и то, что крупных стычек еще не было, стоило воспринимать, как чудо и подарок Небес. Сталкивались традиции и многолетние привычки, и каждый воспринимал свой мир безвозвратно ушедшим или даже ввергнутым в пучину вакханалий.              Миру нужен был кто-то сильный и решительный, способный разом захлопнуть все разверзнутые в умоляющем крике рты и повести людей через бурелом к чему-то более ясному, чем враждебный сумрак вседозволенности, в котором затерялся Эден. Но у мира были только Снейк и Адам — один то исчезал с глаз горожан на несколько дней, то появлялся на улицах в компании праздных гуляк, второй… второй, как казалось, и сам не отказался бы от помощи.              Адам сидел на крыше небоскрёба, который когда-то принадлежал его корпорации, ныне распущенной за ненадобностью. Не переносящий алкоголь, он собирался напиться и где-то раздобыл целый ящик коньяка, но даже третий глоток давался с трудом. Привкус горчил на языке. Наверное, в ту пору, когда Эден процветал, а контроль за любым товаром был крайне строгим, даже коньяк был вкусным, а главное, качественным. Этот же Адам едва ли не обманом выменял у какого-то торговца на часы, побитые и поцарапанные, но все ещё сохранившие определённую ценность.              Свесив вниз ноги и откинув голову, Адам снова приложил губы к узкому горлышку, но вдруг закашлялся, дернулся, и коньяк потек по подбородку и шее под футболку, оставляя липкие пятна на ткани.              — Вы даже не умеете пить, мой принц.              Адам вздрогнул и обернулся, опуская бутылку. Рука его дрогнула, и мужчина чудом не промахнулся. Впрочем, на улицах и так было достаточно мусора, каких-то бумажных обрывков, обломков и стекла. Никто бы и не заметил ещё одной разбитой бутылки.              Снейк, следивший за ним, привычно прищурив глаза, усмехнулся.              — Ты что-то хотел? — Адам крепче вцепился в край крыши, словно боялся сорваться, хотя сидел он ровно и даже не дрожал.       — Просто решил, что тебе нужно составить компанию, потому что пить в одиночестве — верный путь на самое дно общества. Даже общества Другой Стороны! — Снейк важно вскинул указательный палец, потом сунул руки в карманы и приблизился на несколько шагов. — Разрешишь?              Адам безразлично пожал плечами и отвернулся. Он смотрел на здания вокруг и будто хотел взглядом пронзить шёлк ночи, разглядеть нечто самое важное. Но напрасно. Плотная материя, накинутая на мир вокруг, никому не была подвластна. Пройдут долгие часы прежде, чем рассвет, вальяжно скользя по хрусталю неба, вновь подарит людям возможность лицезреть преображенный мир.              Снейк шумно возился, освобождая себе место. Он скинул вниз какие-то камни, мешающие ему усесться, потом потянулся к бутылке коньяка и, влажно причмокивая губами, сделал несколько жадных глотков. Казалось, что он пьёт не алкоголь, а сок или хотя бы сильно газированную воду, и Адам невольно залюбовался тем, как спокойно было смуглое лицо и как ровно скользил под тонкой кожей, покрытой колкой щетиной, кадык.              На Другой Стороне алкоголь был намного крепче. Он обманчиво пах какой-то свежестью, ягодами и свежескошенной травой, но стоило только принюхаться внимательнее, поднеся стакан к носу, как глаза начинали слезиться. Адам пробовал это пойло лишь однажды — в свой первый вечер за стеной Эдена. К слову, больше он о том вечере ничего нет помнил. А на утро страшно болела голова, ломило все тело, и Снейк заливался беззлобным, но почему-то очень обидным смехом.              Сам Снейк иногда делал яблочный сидр, который охотно пили все жители гетто. Они меняли на один стакан скромные деревянные украшения, корзинки овощей и фруктов, кто-то расплачивался поцелуями… И таких покупателей Снейк любил больше. Адама же он угостил бесплатно, хитро подмигнув и прощебетав что-то про кредит.              Когда первая бутылка опустела, открыли вторую. Они молчали, но странно уютным казалось сидеть вот так, чуть-чуть касаясь друг друга плечами и задевая пальцами чужую руку при передаче коньяка. От каждого такого прикосновения Адам, пьяный от алкоголя и мыслей, вспыхивал и едва сдерживал мучительный скулёж. И все бы хорошо — пей, смотри в небо да мечтай о себе и судьбе мира, но он был влюблён. Безвозвратно, безапелляционно влюблён в самое фривольное создание на свете. Создание, которое сейчас лениво смаковало коньяк, болтало ногами в тяжелых сапогах в воздухе и облизывало губы едва ли не призывно.              Адам никогда бы не решился так беззастенчиво смотреть на Снейка, но алкоголь делал свое дело. И мужчина умирал. Он восхищался этим гордым выражением лица, улыбкой, которую хотелось сцеловать, блеском в глазах, в которых хотелось, как в книге, утонуть. Восхищался молодецкой грудью с редкими тёмными волосками, животом с рельефом пресса (Адам почему-то был уверен, что кожа там особенно горячая), сильными руками и длинными загрубевшими от работы пальцами. Но ещё сильнее поражала душа и нрав, непокорный и несгибаемый. И это неисчерпаемое озорство, почти безумие на дне веселых глаз. Хотел бы Адам так же улыбаться в лицо врагу и, вытирая кровь с губ и морщась от ссадин, хохотать сквозь любую боль.              И пусть он идеализировал, пусть! Пусть видел прекрасное там, где твердой ржавчиной растекался грех. И порок. Но Снейк был достоин этого. Он был даже лучше неверных аморфных образов, потому что был живым.              И сидел сейчас рядом и улыбался чему-то, а Адам, пьяный или сумасшедший, мог коснуться его.              Податься вперед и поцелуем скользнуть по скуле и щетинистой щеке — так просто, если не верен рассудок, а мир кажется только сосредоточением грязных пятен. Но, видимо, коньяка недостаточно, потому ещё очень страшно. Но искушение сильнее, и каждая внезапная мысль распаляет все больше.              Адам сгорал от любви и того желания, которое поднималось в нем все сильнее с каждым выдохом и вдохом. Он знал давно, что это взаимно, и видел это теперь. Ухмыляясь, Снейк наблюдал за ним, скосив взгляд. Он ждал. Будто хищник, приоткрывший клыкастую пасть, потому что жертва сама готова взойти на плаху. Теплый ветер ерошил спутанные чёрные волосы, и Адаму хотелось зарыться в них пальцами, потом уткнуться носом и запах пота и каких-то трав вдохнуть полной грудью, задохнуться им.              — Вкусный? Коньяк, — будто издеваясь, спросил Снейк. Он снова припал к горлышку бутылки, а Адам уже не мог сдержаться.              Он прижался холодными губами к виску, целуя его как-то жадно, нетерпеливо, остервенело скользя по коже и задевая корни волос. Щекотно. Снейк приглушённо рассмеялся и повернулся, наклоняя голову к плечу.              — От тебя пахнет алкоголем, — сообщил мужчина, улыбаясь лукаво.       — Тебя…тебя это отталкивает? — Адам отшатнулся и прижал руку к губам.       — Ни капли.              Снейк подался вперёд снова, и бутылка все-таки упала, задетая неосторожным движением. Где-то внизу раздался звон битого стекла, потом ещё что-то, но это было уже не так важно.              Важно, что у Снейка губы еще влажные, шершавые и искусанные. От него тоже пахнет горечью алкоголя, да и на вкус он такой же. Только все равно лучше, определенно, качественнее. Он обнимал Адама за шею, и гладил его по спине горячими ладонями, и подавался ближе, прижимаясь всем телом.              Очень сложно любить человека, когда он далеко, когда не увидеть, не достать и не коснуться. Ещё сложнее, когда он здесь, когда целует и дрожит в руках, и дыхание перехватывает, и голод и возбуждение глушат рассудок и вскипают томным, почти постыдным жаром. И ты тонешь, тонешь бесконечно в этом глубоком чувстве, не имея возможности даже сделать вдоха. Тут либо умирать, либо смириться и сдаться, чтобы насладиться чем-то новым. Без права на ошибку.              Адам отстранился лишь на мгновение, чтобы отодвинуть подальше от края ящик и откинуться на спину, позволяя себя целовать и ласкать, и сводить с ума каждым прикосновением к выгнутой шее и ключицам, оголенным воротом футболки. Их Снейк осторожно гладил шершавыми кончиками пальцев, потом целовал и чуть прикусывал, бесстыдно касался языком. Он жестоко топил его, ввергая то ли в грех похоти, то ли вознося куда-то… И все терялось, все координаты сбились, как на дешевом навигаторе. Только пункт назначения был предельно ясен.              А на языке крутились какие-то пошлости и низости. Как трудно высказывать желания и чувства, когда так близко этот человек, когда за один миг поцелуя страсти и нежности хочется продать душу. Или отдать её ангелам, если те будут сговорчивее. Но и этого мало! И за все желаемое не хватит сотни душ.              Губы терзать до исступления. Кусать и оттягивать. Задыхаться. И из последних сил шептать какие-то глупости, от которых Снейк начинал улыбаться в поцелуй и языком скользить по языку, не давая продолжить.              — У тебя…сердце…так бьется быстро, — пробормотал Адам. И крепче прижал ладонь к груди мужчины.       Тот в ответ тихо усмехнулся и вдруг несдержанно застонал, запрокинув голову, когда руки в неосторожной ласке опустились ниже, почти до самого ремня брюк. Он, наверное, хотел ответить, съязвить, но сил и выдержки на это не было, так внезапно было это движение.              — Ты неприлично одет, — прошипел Снейк, оттянув футболку за край.              Адам сначала нахмурился. Он не понимал языка людей — слова и предложения, они не имели смысла. И только проследив, как пытаются то ли порвать, то ли снять его одежду, мужчина, будто проснулся, догадался. Он отстранился и заодно отодвинулся подальше от края крыши, потому что пусть и в объятиях любви, но умирать неприятно. Особенно сейчас. Дрожащими пальцами Адам расстегнул жилет и скинул его и футболку, подставив ночному воздуху разгоряченное тело.              Снейк склонился к нему снова, снова целуя и снова бесстыдно прижимаясь кожа к коже. Потом он выдохнул, глянул бесстыдно на лицо мужчины и скользнул ниже.              Адам сорвался на тихий стон, когда губы коснулись его соска, сжали, чуть оттянули. А ещё он отчаянно краснел от стыда и смущения, как мальчишка, хотя вряд ли это можно было разглядеть в наступившей темноте, но Снейк словно видел и наслаждался. Он смеялся, и в каждой клеточке тела Адам ощущал отголосок этого сладкого звука. И тем безумнее была это сцена.              Но в нетерпении Снейк скользнул ниже, выцеловывая ребра и спускаясь к животу с узором пресса под белой, не истерзанной жестоким солнцем, грубой водой и незаживающими ранами, кожей. Цвет и кровь горожан, лучших из лучших. Верных спутников и последователей Солюса. Снейк усмехался, думая об этом. И тем приятнее оставлять на нежном полотне рисунок слабых краснеющих засосов и ощущать сильную влажную руку в волосах. И видеть возбуждение. Вызванное им, плебеем из гетто.              Снейк оперся на локти и принялся расстегивать брюки Адама, пока тот закатывал глаза и медленно распадался на атомы желания.              Будь его воля, все было бы иначе. Более…размеренно. И Адам бы заказал изысканный ужин в лучшем кафе города, а в спальне поставил бы цветы (и плевать, что их нынче не сыскать, ведь даже на Другой Стороне все завяло с неделю назад) и приглушил свет. Он бы вспомнил все самые романтичные моменты из фильмов и книг, чтобы Снейк смеялся над ним и шутил ещё долгие месяцы.              Но у них была только эта крыша, отблеск звёзд, ветер и крепкий коньяк, развращающий нравы.              О-о-о, если бы Адам хотел, он был бы медленным и нежным, наслаждался бы каждой секундой их долгожданной близости. А Снейк был импульсом и будто боялся, что они чего-то не успеют. Он торопился, скидывал одежду, руками касался то тут, то там и улыбался, так широко и так довольно, что живот сводило сильнее.              Адам, погрузившийся в фантазии и иллюзии, вздрогнул от неожиданности и почти вскрикнул, когда горячие губы коснулись его члена.              — Б…божественно, — только и посмел выдавить мужчина. А потом перед глазами у него помутнело. Язык Снейка, его губы, руки… И горячий жар, и вожделение, и постыдные стоны, которые так и рвались из груди.              — Я только начал…мой принц, — усмехнулся Снейк, на момент отстранившись, чтобы завести волосы за ухо. Он тяжело дышал, и, когда выдыхал, воздух опалял нежную кожицу, щекоча. Это походило на пытку. Адам выгибался, дергался, едва не плакал, но был слишком горд, чтобы просить. А Снейк неожиданно нашел силы подождать. Он целовал выступающие косточки, внутреннюю сторону бедра, языком обводил тёмные россыпи родинок, но это все не то!              — Ты…черт, — застонал Адам, приподнимаясь на локте и едва не падая вновь, потому что руки крупно дрожали.       — Что-то не так? — Снейк удивлённо вскинул бровь и сел на корточки, так что его невозможно было даже притянуть, сжав рукой волосы где-нибудь на затылке.       — Ты знаешь!       — Прошу прощения? — мужчина склонил голову набок и, точно издеваясь, коснулся кончиками пальцев бледно розовеющей головки и тут же отдернул руку.       — Пожалуйста, — хрипло, от того ещё более грязно. Адам прижал ладонь к лицу и закусил палец. Отвратительно. Он сам себе напоминал ребёнка, совсем ещё юношу, но…       — Я не расслышал, — нараспев произнёс Снейк и подался вперёд, уместив колено аккурат между ног мужчины, и тот невольно подался навстречу, соприкасаясь с кожей облегающих штанов, чтобы лишь бы так унять огонь… или позволить ему вспыхнуть ярче.              — Пожалуйста! — Адам выкрикнул это каким-то болезненным, сорвавшимся голосом и запрокинул голову в гортанном стоне, потому что на этот раз Снейк его услышал.              Он был слишком хорош, он был выше всех мечтаний и представлений.              Лучше всего. Лучше всех снов, от которых Адам просыпался влажный от пота и напуганный самим собой.              И если сейчас так чертовски хорошо и чертовски плохо, то что будет, когда они дойдут до пика этих ласк? Адаму казалось, что он не способен на большее. Мир плыл перед глазами, остались только ощущения и звуки… Биение сердца, дыхание и те странные пошлые звуки, с которыми Снейк выпускал из рта его член, чтобы поцеловать несколько раз, широко мазнуть языком и глянуть на мужчину из-под длинных ресниц.              Это конец.              Адам помотал головой, но стало, кажется, только хуже.              — Неужели у тебя никогда никого не было? — раздался голос Снейка. Он привстал и принялся стягивать обувь и штаны.       Мужчина с усилием помотал головой ещё раз, потому что формулировать предложения было выше его сил.       — А как же твоя невеста, Лилит?       — До…я не хотел…перед свадьбой.              Снейк, уже совсем обнаженный, сидящий на корточках и покачивающийся на мысках, замер, удивленно приподнимая брови.              — Такой целомудренный мальчик, — вымолвил он и вдруг рассмеялся. А затем подался вперёд, почти падая на Адама, прижимаясь к его животу возбужденной плотью и целуя, целуя, целуя…              — В брюках, — вдруг вспомнил Адам и принялся шарить рукой по холодному бетону рядом с собой, — в кармане… там должен быть презерватив.              И снова удивление. Снейк выпрямился, сел ему на бедра (мучительно близко, до невозможности жарко, и мыслительный процесс стал почти болезненным) и, отыскав взглядом названный предмет одежды, начал обыскивать карманы.              — Наш мальчик полон сюрпризов, — пробормотал он через полминуты, уже надрывая упаковку отточенным движением.       — Я нашёл их…нашёл в своей старой квартире, и…на всякий случай…да, знаешь.              Снейк посмотрел на него и покачал головой. И, возможно, Адаму показалось и померещилось в темноте, но он бы очень, очень-очень, хотел верить, что во взгляде тёмных глаз действительно была та безграничная любовь и нежность, а не причудливая игра света и воображения.              Однако то, что произошло дальше, его удивило и будто бы даже протрезвило. Ловкие пальцы Снейка быстро разобрались с презервативом, однако… Однако следом он схватил Адама за руку и поцеловал его ладонь, потом облизал пальцы и медленно вобрал их в рот, играя и смачивая слюной.              Было мучительно жарко и трепетно. Адам смотрел на это снизу вверх и изнывал от одного зрелища. Розовые губы на смуглом лице и его бледные безвольные пальцы. А ещё щекотно от тонкого языка и зубов.              — Сомневаюсь, что ты носишь с собой смазку, — с улыбкой пояснил Снейк. — Так что тебе придётся меня растянуть. Если у тебя, конечно, нет садистских наклонностей.              Откладывать ещё хоть на миг долгожданное сладострастное удовольствие казалось невозможным, но Адам, сцепив зубы, кивнул. Он ведь сам так хотел был терпеливым и чутким. А причинять боль он не готов. Не сейчас.              Первый палец Снейк воспринял спокойно, только чуть сильнее прогнулся в спине. Что ж, похоже, подобные ласки не были для него необычны. На втором пальце он положил руки на плечи Адама и чуть сжал. И заглянул в его вновь мутнеющие от желания глаза. А потом стало сложнее. Каждое движение руки и пальцев порождало в груди какой-то тихий рокочущий звук, но пока Снейк сдерживался. Он хмурился, прижимал подбородок к груди и ерзал, скользя напряженным членом по животу Адама.              И снова кожа к коже, будто касания шёлка. Где единение тел становится чем-то большим.              И уже не имел значения город внизу. У него своя жизнь и свои проблемы, так пусть он и дальше бьется, содрогается в конвульсиях, умирая и рождаясь одновременно. Пусть о нем хоть раз в истории подумает кто-нибудь еще. Рано или поздно Эден все равно найдёт заново свое место под солнцем и среди звёзд, воссияв ярче прежнего, а иначе просто нельзя.              Но Адаму плевать. Через час и завтра, и в вечности он будет готов отдать душу за каждого горожанина и каждое здание, но пока его мысли занимала лишь одна звезда. Та, которая колола в груди лучами, которая слепила, изничтожала. Та, из-за которой он лежал под небом и другого мужчину ласкал, скользя ладонью по члену, и хотел…до тёмных пятен перед глазами.              Когда Адам вошел в Снейка, схватив его за бедра, тот, наконец, застонал то ли от боли, то ли от наслаждения, но, зная его, эти понятия вполне могли смешаться. Он вытянулся и запрокинул голову.              Он был…прекрасен. Его сильные руки, его часто вздымающаяся грудь… Адам видел закушенную нижнюю губу, капли пота на лбу и висках и готов был поклясться, что сам не выглядит так идеально и даже правильно, что ли. Хотелось его поцеловать. И сердце, сорвавшееся с любых ритмов, щемило.              Адам ускорил темп и одной рукой повел по животу Снейку вдоль поросли тёмных жестких волосков. Мужчина подался навстречу, не умоляя, но прося. Адам дал ему желаемое. Сбивчиво, даже как-то неаккуратно он принялся потирать пальцами головку, опускаться ниже, сдвигая тонкую кожицу. И тогда сдержаться было уже невозможно. Снейк застонал в первый раз, приоткрыв губы и крепче сжав Адама ногами.              Это походило на безумие, на бред и совершенно чудесным образом являлось чистой правдой. Они были здесь, вместе и занимались самым необычным и вместе с тем желанным сексом. Несмотря на всю неопытность и невинность Адама, на то, что оба были почти не готовы, им удавалось любить, как никогда и никого прежде. От одного взгляда сгорать желанием, касанием влажных от пота, слюны и ещё бог знает чего пальцев вызывать огненную бурю в каждой клеточке тела, жадным поцелуем стирать последние границы и достигать почти болезненного блаженства.              Адам кончил первым, застонав, зажмурившись и запрокинув голову. Он тяжело дышал, глотать было больно, и только одна мысль, идея, почти что обязанность пульсировала в виске. Из последних сил дрожащими руками мужчина продолжил дарить Снейку то, чего он заслужил и заслуживал каждым шумным вздохом, рассредоточенным взглядом и неловким движением. Он наклонился, почти касаясь носом скул Адама, и уперся локтями в жёсткий бетон. Пусть останутся синяки и ссадины, но боль будет напоминанием об этом дне, о всех поцелуях, укусах и менее невинных знаках внимания, о грехопадении ангельски целомудренного мальчика из Эдена. Снейк раскрыл глаза, глядя на сосредоточенное выражение лица мужчины, вымученно улыбнулся и, прижимаясь губами к его щеке, солоноватой, чуть впалой, содрогнулся, накрытый горячей волной.              В ушах звенело. Перед глазами было ещё темно, и даже серп месяца казался мрачнее обычного. Дыхание со свистом срывалось с сухих губ. И где-то на задворках просыпающегося сознания Снейк подумал о том, что после всего этого Адам обязательно заболеет, потому что его иммунитет, расслабившийся в каменных джунглях и стерильности лучшего мира лучших людей, не выдержит. Что ж, у него будет заботливый врач, готовый выполнить любую прихоть. И все же…              Снейк с трудом сел, ощущая определенный дискомфорт, и отыскал взглядом футболку Адама. Увы, это была самая тёплая вещь из всех, что были на них обоих в тот вечер.              — Зачем это? — просипел мужчина, когда его попытались укрыть и заодно вытереть белесые капли с бедер и живота.       — Простынешь, — коротко пояснил Снейк и лёг обратно, прильнув к нему всем своим горячим телом.       — А ты?       — А мне привычно. У нас там и не такие условия были, — мужчина мотнул головой, глухо рассмеялся и закрыл глаза, утыкаясь лбом в плечо.              Адам в ответ обнял его не то, чтобы впитать все живое тепло, не то, чтобы насладиться моментом невинной нежности. Они могли бы встретить рассвет, но сколько до него? И нет часов… Нет ничего, кроме тишины и бесконечности неба. Ну и любовь, конечно. В которой Адаму захотелось признаться прямо сейчас.              — Ну неужели, — фыркнул Снейк, лениво приоткрывая один глаз. — До тебя только сейчас дошло или ты до этого не осмеливался сказать?              Адам смущенно поморщился и, словно в отмщение, взъерошил волосы мужчины, но так и замер, впутав в них пальцы. Не хотелось лишать себя даже этой крошечной детали их близости.              И вообще-то до рассвета было всего полтора часа. Полтора часа, семь глотков алкоголя, четыре долгих поцелуя и ещё одно смущенное признание в любви.