Автономность

Ваня проснулся от вибрации мобильника, раскатисто долбящей по ламинату похлеще любого рингтона. Ну и зачем, собственно говоря, стоило отключать звук? Он слышал, как рядом заворочался Мирон, как опустил руку в поисках телефона. Рудбой даже представил, как тот щурится спросонья, смотря на имя звонящего. Они вчера к Ване завалились, херню еще какую-то смотрели по телеку и уснули прямо на диване, Федоров полночи брыкался, уебок, блин. Мирон сел и тихо прокашлявшись сказал настороженное: — Да? Ваня слушал и перед закрытыми веками знание и воображение дорисовывали сосредоточенную морщинку между бровями, след от подушки на щеке и громкий зевок. Вот сейчас. Сейчас точно будет. Мирон зевнул и коротко, отрывисто спросил: — Что с ним? Ваня распахнул глаза и посмотрел на стену — в комнате было серо, светало нехотя, и сумерки поглощали в себе рисунок на обоях, очертания предметов и понимание — ранним утром просто так не звонят. — А когда можно? — спросил Мирон. Ваня перевернулся, приподнялся на локте, под ложечкой тревожно засосало. — Я приеду. Мирон вздохнул, сунул мобильник под подушку и сосредоточенно потёр пальцами виски. Евстигнеев молчал выжидающе скосив глаза на Мирона и боялся спрашивать. — Славка в больнице, — сказал Мирон и улёгся. Ваня кивнул. Славка — ну до чего по-домашнему, искренне так прозвучало. Беспокоится, переживает. — Поедешь? — только и спросил он. — Поеду, — Мирон прищурился подслеповато, боднул Рудбоя лбом в плечо. — Надо, Вань. Ваня промолчал. Ему нечего было сказать. Надо. Так он и поверил. Между надо и хочу — разница огромная. — Вань? Ты че заморозился? — За Славочку испугался. Лицо у Мирона перекосилось, от язвительности, от ничтожной попытки завуалировать ненависть. Ваня отвернулся и уставился на обои. Он спиной чувствовал прожигающий насквозь обвиняющий взгляд, но сдавать позиций не собирался. Слава ему ничего плохого не сделал, но принес Мирону боль, а это было самым важным аргументом. — Не надо так, Вань, — попросил Мирон и поднялся. — Как так? — глухо спросил Ваня, колупнув ногтем стенку. — Так! — с нажимом пояснил Мирон. Очень доходчивое объяснение. Вот прям полегчало. — Идите в пизду. Все, — устало припечатал Рудбой. — Я спать. Дверь захлопни. Не зови меня никуда больше. Не пойду. Мирон постоял, помолчал, побуравил взглядом ванькины острые лопатки. — Ты как лоля обиженная, — наконец-то вынес вердикт. — Потому с тобой никто и не живёт, Вань. Ваня дёрнул плечом: — Пиздуй уже, а. Ваня многое бы мог сказать, мог бы объяснить, но говорить не хотелось. Не сейчас, когда растоптанный предательством Мирон лез обратно, туда, куда его никто не звал. Как же… Славке плохо. Дебил. — Вань, ты ревнуешь? Рудбой вдохнул, досчитал до десяти, выдохнул, поддел ногтем отстающие на стыке обои, расковырял виниловый рисунок в попытке успокоиться. Внутри клокотала обида, смешивалась с непринятием ситуации. Он же лучше, он же никогда бы так не поступил, как Слава. — Уходи, — попросил Ваня, не найдя в себе силы повернуться и посмотреть на Мирона. Мирон уходить отказывался, сопел за спиной и гипнотизировал ванькин затылок. — Значит, я прав, — наконец-то ожил Мирон. — Вань? — Уходи, — упрямо повторил Ваня, наплевав на то, что ведёт себя как ребенок, как обиженный глупый пиздюк с юношеским максимализмом в крови. — Надеюсь, твоему Славику успели принести апельсинки. Глядишь, ебля втроём обломится. Он слышал, как хрустнули сжатые в кулаки пальцы и если бы Мирон решился на него кинуться, Ваня с удовольствием бы ответил. Но Мирон не кинулся. Он не полез бить Ване морду, только сказал глухо и удивлённо: — А ты умеешь делать больно. — У тебя научился, — не остался Евстигнеев в долгу и окончательно испортил обои, проколупав дырку до темной известково-песчаной штукатурки. — Мстишь? — уточнил Мирон, задержавшись на пороге. — Вань? Ваня сосредоточенно портил стенку в собственной спальне — песок с тихим шуршанием сыпался куда-то за диван. Ване было плевать. — Не могу видеть, как ты унижаешься. Ответом послужили удаляющиеся в сторону прихожей шаги и аккуратный щелчок дверного замка. Рудбой оставил многострадальную стену в покое и укрылся валяющимся в ногах пледом с головой. Он снова был в домике и вылезать из него не планировал. Мирон вернулся через пару часов, позвонил в дверь, заявил, что он никуда не уйдет, и лучше бы Ване его впустить. Сходу предупредил, проорав раскатисто из подъезда и боднул башкой в дверь. — Пьяный дебил, — констатировал Ваня, впуская Мирона в квартиру. — Нахуя ты тут? К Порчанскому пиздуй. Мирон прислонился к стене, глянул на сонного помятого Ваню, вздохнул и мотнул головой. — А Славе апельсины принесли. Ваня скрипнул челюстью, тщетно поборол в себе желание сострить и все же не удержался. — А чё ты без апельсинов поперся, может тогда третьим бы взяли. — Ну ты и говнюк, — восхищённо протянул Мирон и обдал Рудбоя смачным запахом перегара. — Я люблю тебя, — устало сказал Ваня. Сказал просто и обыденно, словно каждый день такое произносил. Пусть знает. Просто пусть знает и черт с ними со всеми.— Мне херово, Мирон. Я его придушить готов, потому что больно тебе. Уходи. Просто съебись из моего дома. Пожалуйста. Мирон отлип от стены и послушно вышел в подъезд. — Порчи рассказал, да? Ваня махнул рукой и захлопнул дверь, едва не долбанув дверным полотном Мирону по носу. Хотелось уснуть и спать-спать-спать. Пока больная обостренная до предела любовь не прекратит свое существование, не будет подкидывать мысли о том, что когда-то Мирон делил с ним кровать, что для Мирона это было дружескими перепихами, что потом Ваня разбавлял одиночество другими людьми и становился таким же потребителем чужих тел. Надолго в его жизни и кровати так никто и не задержался. Ваня завалился на диван, закурил и вяло подумал о том, что установки переболеть Мироном вечно улетают в трубу. От собственного бессилия тошнило. Надо же было так вляпаться, как в трясину затянуло и выбраться никак не получается — барахтаешься, а толку ноль, только ещё сильнее застреваешь. — Это пиздец,— сообщил Ваня собравшемуся под потолком дыму. — Пиздец. О том, что Мирон улетел в Лондон, Ваня узнал от Дарио и, к собственному удивлению, особо не расстроился. Интуиция услужливо подсказала, что рано он радуется. А пока Ваня решил, что, правильно все. Все Мирон сделал верно — от него и Славки свалил. Сбежал. Оно и к лучшему. Перемелется все, мука будет. Дарио смотрел на Рудбоя, щурился подозрительно, явно хотел что-то спросить, но, все же удержался. Ваня был ему благодарен. Неудобные вопросы он ненавидел. Дни бежали, неслись со скоростью света и Ваня занимал себя работой, читал книги пачками, если пил, то до состояния невменяемости - упал и уснул, лишь бы не оставалось времени на раздумья. Ваня просыпался ночами и ненавидел себя. Дрочил, рассматривая подкинутые мозгом воспоминания, шептал в темноту о том, какой Мирон охуенный и как ему с ним хорошо. Фразы были бесстыжими, пошлыми, грязными — но кто его осудит? Оргазм смешивался с ненавистью, сметал все, опустошая и не даря ни радости, ни моральной разрядки. Ваня скучал. Ваня готов был просить Мирона забыть о своем признании. Без него было плохо. Мирон прилетел без предупреждения, Мирон и к нему приехал тоже на авось, надеясь застать дома. Ваня открыл дверь почти сразу, улыбнулся, впуская того в прихожую. — Магнитик привез? — А то, все в лучших традициях, — кивнул Мирон, скинул куртку и кроссы, и прошел на кухню. — Я скучал, — сказал он закуривая и возясь с оконным замком. Ваня пожал плечами, встал рядом, задумчиво глядя в окно — дождь шел второй день, прям под настроение погодка. Ветер швырнул в распахнутое окно мелкие холодные брызги и Ваня поежился. — Я тоже, — нехотя признался Рудбой. — С тобой хуево, без тебя — хуево. Вот такой пиздец. Мирон вздохнул, толкнул слегка Ваню локтем в бок, привлекая к себе внимание. — Мне херово от твоих откровений, мэн. Ваня вымученно усмехнулся, в груди неприятно кольнуло, ёкнуло и затихло. — Прости, Мирон. Зачем приехал? — Соскучился, — повторил Мирон. — Почему-то без тебя не айс, Вано. Не выгоняй меня, пожалуйста. Рудбой покачал головой, прислушался к себе — ни радости, ни счастья он не испытывал. Вымученное сознание не знало как реагировать и только где-то, на самых задворках души разливалось едва-едва ощутимое, призрачное тепло. И Ваня уцепился за это ощущение, вкогтился в него намертво. — Не выгоню. Чаю хочешь? — Хочу, — согласился Мирон. — Щас, магнитик только из куртки достану.