Колыбельная для самоубийцы

За окном свирепствует дождь. Шум от неистово бьющихся в окно капель заполняет леденящую кровь тишину, растекшуюся по номеру. Тело Чонгука одеревенело, ему сложно дышать, словно его придавила бетонная плита, сердце бьется в груди ужасно быстро, виски ноют, а глаза смотрят только на Чимина, который молчит уже больше десяти минут. Он сидит, уперев локти в колени, играется с полупустой бутылкой коньяка, крутя ее в руках. Взгляд его пуст и направлен не в мир осязаемый, а куда-то к мечтам. Он здесь и одновременно его тут нет. Пальцем в небо. Пальцем в цель. Все в голове Гука сложилось в причудливой красоты узор, в котором не хватает лишь одной жалкой детальки, укрытой в лоне черного чемодана-охранника страшных тайн. Остался лишь один секрет. По виску Чонгука течет капля пота, спускается все ниже и, наконец, срывается с подбородка, опадая на темную ткань брюк. У него побелели костяшки от напряжения. Тело уже неприятно ноет, а губы предательски дрожат. Он не хочет, чтобы правда была такой. Не надо. Пожалуйста. Я не хочу знать этого. Солги. Ты же умеешь. «Давай закроем тему», — нужно уже сказать, чтобы ящик Пандоры, переполненный демонами, остался стоять под креслом, не раскрывая всей своей опасности и жути. Чимин поднимает лицо, поворачивает голову и переводит взгляд к окну, затянутому стеной дождя. — Не сейчас, — спустя длинную паузу бормочет Мин. — Это на потом. — То есть ты реально купил пистолет, чтобы застрелиться? Поверить сложно. Потому что не хочется. Чимин — талантливый пианист, создающий прекрасную музыку, намеревается себя убить. А ты живи с этим знанием, как знаешь, Чонгук. Чон смутно предполагал. У него была шальная и абсолютно безумная теория, связывающая воедино желание Чимина уничтожиться и визит в Сеул, но он не ожидал, что Пак настолько уехал в своей депрессии, что решился купить оружие для исполнения страшного замысла. Не смягчает добавленное «не сейчас». Он собирается себя убить! Вообще Гуку все равно, кто и почему с собой кончает. Жизнь невыносимая и тупая ерунда, которую мы тащим, потому что так надо. Живут люди или умирают — плевать. Давно уже Чонгук лишился сердоболия и сострадания к другим живым существам. В итоге все окажемся там, откуда не приходит открыток. Но желание Чимина умереть выводит его из себя. Внутри вскипает кровь, и чешутся ладони, которые он сжимает в кулаки, чтобы снять неожиданно настигшее напряжение. Какого черта? Чонгук взбешен. Плевать, что Чимин считает себя вечным неудачником, у него ВИЧ, он никому не нужен и смерти ему желает даже добродетельное семейство. Он не может взять и умереть. — Можешь же просто перестать принимать таблетки, — срывается с жестких губ Гука. — Получишь полноценный СПИД и загнешься в мгновение ока. Чимин переводит взгляд на Гука и смотрит гневным, мрачным взглядом, который преисполнен жаждой насилия и сладкого возмездия. Другой бы на месте Пака уже встал и ударил с разворота. Но он не такой. Слишком сдержанный и собранный. Он не дает эмоциям воли, позволяя гневу только в глазах плавиться от невозможности выплеснуться наружу. Чонгука бесит и это. Он не против получить удар от Чимина. Может, даже с десяток! Пусть бьет от души, заливает чистенькие полы кровью, кричит матом и выбивает из своего охранника дурь, пока не успокоится окончательно, забыв о чемодане, где играет в спящую красавицу пистолет, дожидаясь экстремума отчаяния Мина, чтобы холодной плотью дула поцеловать его в висок. — Чего ты этим добиваешься? — серьезно и спокойно спрашивает Чимин. Он звучит так, словно спрашивает Чонгука о домашнем задании или планах на лето. Непозволительно просто и легко, но с тем с сохранением величия и имени. Опять смотрит свысока, не опускается до постыдного уровня, который унизит и растопчет его еще не рассыпавшееся достоинство. — Это мой вопрос, — выплевывает Чонгук, соглашаясь с ролью дикаря. — Пустить себе пулю в лоб, по-твоему, нормально? Ты вообще понимаешь, что собираешься сделать? — Я не буду делать этого сейчас. Это страховка. — От чего? От бед? От неприятностей? От боли? Тогда у меня для тебя плохие новости! Стреляться придется прямо сейчас, потому что жизнь — дерьмо, и день ото дня все будет становиться только хуже. Не будет никакого хорошего конца и пони, блюющего радугой. — Ты меня к жизни или смерти агитируешь? — усмехается ядовито Мин. — Определись уже. Чонгук не может сейчас мыслить и действовать оторвано от эмоций. Его снедает ужасающий гнев и раздражение. Чимин не только не даст ему шанса, так еще себя и убьет. Разве это нормально? Что должно происходить в голове, чтобы прийти к такому решению? Это безумство! Слабость! Все не должно закончиться так! — Отдай мне его, — выжимает из себя Чон, пытаясь не обнаруживать истинные эмоции, которые все равно проступают на лице. — Он тебе ни к чему. — Пожалуй, это я решу сам. — Думаешь, я на тебя не настучу? — Только ради того, чтобы не дать мне застрелиться? Знаешь, убить себя можно множеством способов. — Ты не можешь просто так взять и застрелиться! Это трусость. — А почему я должен быть храбрецом? Мне за это на том свете шоколадную медальку дадут? — У человека должны быть принципы… — У человека должен быть выбор. Если жизнь невыносима, сера, убога и к черту никому не сдалась, почему я не могу ее оборвать? — Потому что она нужна мне. Чонгук бросил, не подумав. Первое, что пришло ему на ум. Но что он может еще сказать? Человек, к которому он испытывает искреннюю симпатию, человек, с которым он хочет быть, вдруг признается, что собирается себя убить. Как на это реагировать иначе? Может, будь на месте Гука кто-то более ученый, собранный и умный, он бы смог спокойно принять информацию, пошутить и посмеяться. Но Чонгука распирает только гнев и злость, над которыми он не властен. — Это глупо, — качает головой Чимин, который явно смутился от фразы, неосторожно брошенной Чонгуком. — Ты меня не знаешь даже. Зачем тебе моя жизнь? — Чимин, ты живешь так, словно ты один по уши в дерьме, а у всех остальных сплошной Диснейленд. Но это не так. У всех нас трудности, проблемы, неурядицы, и они бесконечны. Никогда не будет хорошо. Счастье — это жалкая секунда тишины между жестью А и пиздецом Б. От одной проблемы к другой, и так всю жизнь до самого конца, пока ебучая Фемида окончательно нас не добьет, заколотив ржавыми гвоздями гроб. Вот такая она наша жизнь. Чонгуку больно. Очень больно. Чимин не может взять и уйти. Неужели он покончит с собой послезавтра? Зайдет в квартиру и пустит себе пулю в лоб… — Ты не ответил на вопрос. Зачем тебе моя жизнь? — Я не знаю, — бессильно отвечает Гук, опуская голову. — Ты мне нравишься, поэтому… Как ты можешь так легкомысленно распоряжаться своей жизнью? Она же у тебя одна. Возможно, Чон бы смог жить, если бы Чимин просто ему отказал. Пак бы уехал в свою Японию, продолжил радовать фанатов музыкой, может, устраивал бы концерты и фан-встречи. Гук бы ходил на них, покупал бы альбомы и возглавлял фан-сообщества. И редко-редко, когда особенно бы болела душа, отправлял ему длинные сообщения в пустоту, спрашивал, как дела и желал удачи. Пусть они уходили бы в темноту, Гук бы тешил себя мыслью, что Мин их читает и улыбается. Со временем у него бы вышло смириться с недосягаемостью Пака. Но смириться со смертью он абсолютно не готов. Он вообще думает хоть о ком-то? Интересно, а хоть кто-то думает о нем? Чонгук не верит, что только ему так отвратительна эта идея. Неужели во всем мире только ему есть дело до жизни Чимина? — Иди сюда, — вдруг ласково говорит Мин и манит рукой. Нужно еще возмущаться! Не идти на поводу нежного голоса! Но Гук тут же слушается, приближаясь. Он кладет голову Чимину на колени и трет глаза, в которых выступили слезы от обиды. Мин нежно гладит его по волосам, пытаясь успокоить. — Я не собираюсь сейчас себя убивать, — спокойно и размеренно сообщает Пак, не прекращая гладить Чона по волосам. — Это страховка. У меня ВИЧ. Никогда не знаешь, когда подведут препараты или случится нечто непоправимое. Если в какой-то момент моя жизнь окончательно выйдет из-под контроля, я хочу иметь право не мучиться, а тихо уйти. Не сказать, что это Чонгука сильно успокаивает, снимает тревоги и уничтожает опасения. Хорошо. Чимин не убьет себя сейчас. Но можно ли ему верить? Вдруг это тот отчаянный последний крик самоубийцы, после которого следует его гибель? Тогда Мина надо спасти. Сейчас же. — Ты повезешь его в Японию? — чуть придя в себя, спрашивает Гук, продолжая лежать на коленях у Пака. — Нет, это было бы совсем безрассудно. Я оставлю его в своей квартире дожидаться меня. — Ты не врешь? Можешь поклясться, что не покончишь с собой, как только мы расстанемся? — Чонгук, прекрати быть таким наивным. Думаешь, клятва сработает? Просто верь мне. Вот и все. Так не пойдет. Ему нужна гарантия. Он точно должен знать, что Чимин с собой ничего не сделает. К Чону вдруг приходит безумная идея. Пронзает, как стрела. Она так же безумна, как и желание Чимина. Они точно стоят друг друга. Он поднимает голову и усаживается напротив Пака, глядя ему прямо в глаза. Мин смотрит в ответ недоуменно, даже чуть испуганно (слишком уж разгорелся чем-то Гук; глаза так и блестят), не понимая и даже не представляя, что ему сейчас предложит Чонгук. — Отдай пистолет мне… — Это невозможно, — тут же отказывается Мин. — Я застрелю тебя, когда придет время. — Ч-что? — Когда твоя жизнь станет невыносимой, я сделаю это для тебя. — Чонгук… Другого варианта Гук не видит. Так он точно будет уверен в том, что Чимин не прикончит себя, как они расстанутся. — Или же возьми меня с собой в Японию. Слушай, я хочу быть с тобой. Мне плевать, что у тебя ВИЧ. И я даже готов избавить тебя от страданий. Возьми меня. Ты не пожалеешь. — У тебя какая-то каша в голове, — вздыхает Чимин, качая головой и прикрывая лицо рукой. — Как я могу просто взять и забрать тебя с собой? Что ты вообще несешь… Мин встает, собираясь к себе в комнату, а Гук не может дать ему так просто уйти. Он хватает его за запястье и крепко сжимает. Пак морщится, глядя на Чона сверху вниз. Они еще не закончили. — Почему я тебе не нравлюсь? Чем я плох? Ответь! Почему я не могу поехать с тобой? У Чонгука разрывается сердце от холода и бессилия. Он готов сделать для Чимина все, а ему ничего и не надо. Впервые Гук готов принести всего себя в жертву, а Мин называет это «кашей в голове». Неужели он настолько ему не нравится? Неужели Чимином двигала тогда лишь похоть и скука, а Чонгук — мимолетное развлечение, подвернувшееся на дороге? — Я люблю тебя. Гук шире открывает глаза. С полных губ Чимина только что сорвалось нечто невообразимо прекрасное. Все тело Чона покорно дрожит. Этой фразой Мин разбил его на тысячу частей и отправил прямиком в другую галактику. Он смотрит на Чимина, часто моргает, а Чимин смотрит на него с нежностью и невероятной грустью. Он бережно гладит его по лицу и берет в руки. — Чонгук, у меня ВИЧ, меня ненавидит куча людей и скоро мне придется покинуть Корею. Я человек-обуза. Мы знакомы всего лишь семь дней, а ты слишком молод, чтобы принимать такие роковые решения. У Чонгука есть, что возразить: ему плевать на ВИЧ, люди ненавидят кого-то всегда, Корея его не держит на цепи. Семь дней — это немного, но для него достаточно. Он знает, что хочет этого. Что еще важно? Но Чимин не дает ему ничего сказать, накрывая его губы, даря сладко-горький поцелуй с привкусом коньяка. — Завтра сложный день, ложись спать. На прощание Мин нежно целует его в лоб. Чонгук сидит с полчаса, не двигаясь, размышляя и переваривая, а затем выпивает оставшийся коньяк залпом, разваливается на диване и засыпает беспокойным сном. «Я люблю тебя», — повторяет тоскливый голос Мина. Почему-то Чон ничего не может ему ответить. Наутро у Чонгука жутко болит голова. Не стоило пить коньяк, но ему нужно было чем-то облегчить боль. Теперь голова трещит так, словно вот-вот расколется, а мозг вылезет наружу, сказав важным тоном: «Я тут не при делах». Самое ужасное, что Гук не находит таблеток от головной боли в своей аптечке, хотя всегда их берет. Наверное, кончились в прошлый раз. Терпеть это невыносимо. Он так не сможет. Поэтому он бредет к Чимину в десять часов утра. Тот уже не спит. Лежит на кровати и читает книгу, надев очки в тонкой черной оправе (оказывается, он их носит). — Головная боль от похмелья? — изумляется Мин, выслушав страдальческую и путаную речь Чонгука. — У тебя настолько все плохо со спиртным? Мог бы и сказать. У Гука слишком болит голова, чтобы разъясняться. Он стоит, привалившись к стене, и держится за ноющие виски. Чимин резво встает с кровати, убирая книгу на столик и снимая очки. Доходит до своей спортивной сумки, расположившейся на кресле, и достает небольшой темно-синий несессер, откуда вытаскивает аспирин. Затем он смотрит на наручные часы и удовлетворенно кивает. — Шесть часов уже прошло. Можешь пить. Утро выдается не из легких. После того, как у Чонгука проходит голова, они отправляются вместе с Чимином в его агентство. Им оказывается огромное и красивое здание серого цвета с модной табличкой на входе и красочными венками, отправленными каким-то музыкантам, чьих имен Чон никогда не слышал. Гук наивно ожидает, что их примут с почетом. Или хотя бы с уважением. Но лысый, противно улыбающийся мужчина с выраженным брюшком, встречающий их в холле, явно не рад визиту Пака. Он напрягается, вжимает голову в плечи и прячет руки за спиной. — Так вы все еще тут, — выдает он натужено, еще сильнее натягивая уродливую улыбку. — Пройдемте-пройдемте. Он не пожимает Чимину руку и торопливо семенит вперед. — Будь внимателен, — вполголоса говорит Мин, наклонившись к Гуку. — В прошлый раз меня тут облили кофе. Чонгук кивает, оглядываясь по сторонам. В лифте все довольно спокойно, но когда они входят в офис, где снуют работники, Чон сразу замечает замешательство на смуглых лицах, которое вскоре сменяется ехидством. Шепот заполняет помещение. Множество голосов. Одного бы Чонгук мог припугнуть, стрельнув взглядом, но слишком уж много болтливых людей. «Это ведь он?» «Посмотри, какой он урод!» «Сколько он сделал пластических операций?» «Наркоман» «Это же тот самый, который попал в скандал?» «А рядом с ним кто? Его новый бойфренд?» Чимин шагает с гордо поднятой головой, не обращая внимания на суматоху и голоса. Чонгуку интересно, о чем же он думает в этот самый момент, когда на него лавиной льется критика и просто ненависть с грязью. Вряд ли Пак расскажет. Они останавливаются около кабинета с широкой дверью. Лысый проводник протирает лоб платком, не прекращая улыбаться. Гук чувствует, что смотрит он на Чимина сверху вниз, щурится и так и хочет выдать отвратительный перл. — Мне надо сказать директору, что вы пришли, — сообщает он, хватаясь за ручку двери. — Это может занять некоторое время. Лысый тут же скрывается за дверью, тихонько ее прикрывая. Чимин встает к стене и прижимается к ней лопатками. Он достает из кармана брюк перчатки и натягивает на руки, а затем сжимает и разжимает пальцы. — Ненавижу это место, — признается Мин. — Раньше я для всех был сонбэ, а теперь тот неудачник-пидор-с-ВИЧ. Они даже не пытаются скрыть отвращение. У меня была комната с фортепиано, так кто-то пробрался туда и растерзал мои наброски. Это было после скандала. И как удачно отказали камеры. — Ублюдки. — Тебе придется остаться здесь, но я ненадолго. Только скажу пару слов. Там о работе и об авторских выплатах. Чонгук не хочет оставлять Чимина одного в жутком кабинете с директором, но кто его спрашивает? Через несколько минут открывается дверь и показывается лысый, улыбаясь и зазывая Мина в кабинет. — Я скоро, — бросает Пак на прощание. Выходит Мин только через полчаса и выглядит ужасно раздраженным. Он даже забывает о том, что в коридоре его верно ожидает Гук, сидя на корточках и подперев стену. Только Чимин выходит из кабинета, как за ним вылетает оттуда лысый и тянет пятерню, желая, судя по всему, схватить Пака за плечо. Только не в смену Чонгука. Он действует быстро, перехватывает пухлую ладонь, не давая ей коснуться Мина. — Я сказал, что не собираюсь это больше обсуждать, — твердо говорит Пак. — Все уже решено. Удачи. Чимин разворачивается и также уверенно идет вперед. Чонгуку хочется ударить или пнуть лысого мудака, который смеет так надменно смотреть на Пака, так еще и руки распускает. Но Мин ходит быстро, поэтому Гук отпускает лысого, но на прощание успеет бросить: «Аджосси, за руками следи, иначе они окажутся в узком и труднодоступном месте». По выражению ужаса на круглом лице Чонгук решает, что они достигли понимания. Он оставляет его и спешит за Чимином. — Он что-то тебе сказал? — спрашивает Гук, достигая Мина. — Обыкновенную чушь. Пытается развести меня на еще больше работы. Мол, я им обязан, и теперь за прикрытие из меня можно делать ломовую лошадь. Моя музыка — это зеркало моей души, я не могу выдавать по двенадцать альбомов в год. Я и так часто берусь помогать композиторам, оставляя авторство за всякими неумехами. — Ты отдаешь кому-то авторство?! — Приходится. После скандала они вертят мной, как хотят. У меня есть талант, но нет чистого имени, компенсируют это присвоением моих работ другим авторам. — Это ужасно… — Это жизнь. У меня контракт еще на два года. Перезаключать я его не собираюсь, но и расторгнуть не могу: слишком велики будут убытки. Японское агентство ко мне добрее и предлагает хотя бы творческую свободу. Тут же я просто дойная корова и грязный ВИЧ-прокаженный. Чонгук решает, что хватит расспросов. По Чимину видно, что он и так закипает от негодования, лучше дать ему остыть иначе попадет под горячую руку. В машине Мин снимает перчатки, ослабляет тугой галстук, снимает пиджак (он оделся очень по-деловому для этой встречи). По дороге они почти не говорят. Гуку не хочется нарушать тишину, но он все же должен спросить. — Когда вы поедете на квартиру? — Зачем тебе это? — Хочу вас подвезти. — Чонгук, семь дней прошло. Ты не обязан быть со мной больше. — Я хочу. Неужели мешаю? — Нет, успокаиваешь. С тобой я меньше волнуюсь. — Это ведь хорошая причина взять меня с собой в Японию? Воцаряется уже привычная тишина. «Скажи хоть что-то!» — скандирует яростно Чонгук, но не издает ни звука. Кажется, что все это теперь бесполезно. Гуку остается растягивать оставшиеся мгновения, выбирать длинные пути, чтобы больше времени провести с Чимином. Это так глупо и по-детски, но Чон игнорирует подсказки навигатора, сворачивая руль налево, а не направо, тем самым продлевая их путешествие еще на десять минут. Как далеко надо увести Чимина, чтобы эти минуты обратились в дни, недели, месяца, года? — Чонгук-а, ты куда меня везешь? — Я? — нервно отвечает Гук, хватаясь крепче за руль. Он надеялся, что Мин ничего не заметит, потому что сидит, прикрыв глаза. — Да, так, решил прокатиться. — Я голодный, — признается Мин. — Как насчет бонуса в виде трапезы со мной в каком-нибудь ресторане? — Буду очень рад! — Тогда выбирай. Мне не принципиально. Чонгук в этой части города редко ест, поэтому выбирает первый попавшийся ресторан. Прибыв на место, они оба удивляются красивейшей неоновой вывеской и прелестными клумбами, наполненными цветами. Внутри все на высшем уровне: белые скатерти, цветы в вазах, картины на стенах, живая музыка. Чонгук восхищенно оглядывается по сторонам, впитывая роскошь, а Чимин довольно спокоен, если не равнодушен. Миловидная официантка проводит их к столу. В ресторане почти никого нет: все слетаются к ужину. Поэтому они наслаждаются уединением. Впервые за семь дней они отбрасывают свои амплуа, трагедии и мечты. Чонгук больше не телохранитель, по уши влюбленный в обаятельного клиента. Чимин больше не музыкант с ВИЧ-инфекцией, собравшийся застрелиться. Они просто два человека, которые пришли вместе отдохнуть, вкусно пообедав. Они обсуждают мясо, рыбу, лапшу и вообще гастрономические предпочтения. Оказывается, что Чимин обожает морепродукты, особенно устриц, креветок и крабов. Чон к ним равнодушен, но слаб к мясу, особенно, если это шашлык. Они говорят о любимых фильмах. Мин любит «Пианиста», «Побег из Шоушенка», частенько пересматривает «Олдбоя» и «Сквозь снег». Гук отдает предпочтение боевикам и триллерам, любит ужасы и творчество Квентина Тарантино. Они оба сходятся на мысли, что геройское кино — посредственно, создано для массового зрителя, но, сколько же удовольствия оно может принести! Пак рассказывает, что питает слабость к постмодернизму и частенько ходит по музеям, Чонгук делится любовью к боксу и длинным пробежкам (как-то раз он пробежал целый марафон!). Чимин мечтает завести собаку и Гук тоже. Расходятся только породы: Мин хочет небольшую, но активную, а Чонгуку подавай крупную, чтобы можно было с ней отправляться на пробежки. Они много смеются, веселятся, делятся чисто житейскими откровениями. — У меня в какой-то момент так воняли ноги, что Хосок вышвырнул всю мою обувь на лестничную площадку, — признается, заливаясь смехом Гук. — Как-то у меня был концерт. Я очень волновался и выпил много воды. А после так сильно хотел в туалет, что едва успел добежать. Я был так счастлив, что успел, что раскинул руки в стороны и закричал «Браво!». Все бы ничего, но в туалете было еще три музыканта. Так же Чонгук решает спросить у Мина, кто же посоветовал его нанять. — Это был Намджун, да? — Мы с ним в одной школе учились, — сообщает Чимин. — Когда он узнал, что я возвращаюсь, то предложил мне нанять телохранителя. А я не хотел. Тогда он мне сказал, что есть парень, который не хочет быть телохранителем. И мы с ним похожи, потому друг другу нужны. — Ты не хотел брать телохранителя? — Да, это заморочено для меня слишком. Но не знаю, как бы один все эти семь дней провел. — Не выносишь одиночества? — Когда я один, то начинаю делать странные вещи. В Японии у меня получается расслабиться, а в Корее я постоянно на нервах: не сплю, не ем, не отдыхаю. Только пью и на себя злюсь. А с тобой мне было хорошо. Я так давно не высыпался. Кажется, лучше быть не может. Они вместе: говорят, делятся опытом, размышляют. Почему так не может быть всегда? Что вступает преградой между ними? Гук думает об этом медленно, принимает во внимание все факты и все же считает, что Чимин не прав, говоря, что им не суждено быть вместе. У каждого человека есть выбор. Вся жизнь состоит из выборов. Сложных, легких, бессмысленных, роковых. Чонгук всю жизнь отстаивал свое право принимать решения самому, полагаясь на себя и свои желания. Так он делает и сейчас. Ему нужен Чимин. Он хочет с ним быть. — Я люблю тебя, — говорит спокойно Гук, когда трапеза подходит к концу. Чимин улыбается уголками губ. — Да, я знаю. Этого недостаточно. В почти четыре часа они выходят из ресторана, и Чонгук упрашивает Мина о прогулке. Энтузиазма у Пака маловато, он долго отрицательно качает головой, но когда Гук берет его за ладонь и крепко сжимает, произнося глядя прямо в глаза: «Подари мне этот вечер», — он не может устоять и соглашается. Автомобиль легко скользит по улицам. Чимин сидит теперь не позади, а рядом с Чонгуком. Они ностальгируют вместе по Сеулу: по красивым зданиям, уютным кафешкам, шумным барам, тихим паркам. Мин понимает, что все это — уловка. Гук не хочет мириться с тем, что вот-вот их знакомству придет конец, Мин подыгрывает, позволяя Чонгуку раскрывать Сеул с самых разных, позабытых Чимином сторон. Они возвращаются в отель к восьми. Мин первым делом идет в душ, а Чон, не спрашивая разрешения, идет к нему в комнату. Он садится на мягкую незаправленную кровать, сверлит взглядом проклятый чемодан, где таится оружие, которому уготована страшная роль. «Сделаешь ли ты это для него?» — возвращается знакомый ехидный голос, но сейчас скорее тоскливый и осторожный. Чонгук отвечает «да». Это будет сложно. Вероятно, сложнее всего, что ему приходилось делать в жизни. Придется приставить дуло к светлым волосам, позабыть о чувствах и хладнокровно нажать на курок. Но это лучше, чем доверить Чимину самому стреляться. Можно ошибиться так, что навсегда останешься или овощем, или уродом. Если Мина действительно поразит недуг, который будет только истязать тело и разум, не давая надежды на спасение, то Чонгук хочет подарить Чимину свободу. Это будет гуманно. Он не хочет, чтобы Пак страдал. Если боль будет невыносима, то он освободит его. Лишь бы не дрогнула рука. Гук знает: она не дрогнет. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Чимин, показываясь на пороге. Чонгук совершенно потерялся во времени. На Паке снежно-белый халат. У него мокрые волосы и опять босые ноги. — Почему ты никогда не носишь тапки? — смотря на ступни Мина, спрашивает Гук. — Ты в нашу первую встречу вообще на лестницу вышел босиком. — Стечение обстоятельств, — отвечает Чонгук, пожимая плечами. — А вот ты постоянно ходишь босиком. — Привычка. Дома я еще и без одежды хожу. — Ты эксгибиционист? — Нет, они получают удовлетворение от демонстрации обнаженного тела незнакомцам. Я же просто хожу голышом дома. Мне так удобно. — Хочу жить с тобой, чтобы видеть тебя постоянно голым. — Тогда это уже будет эксгибиционизм, — усмехается Мин. — Чего ты хочешь, Чонгук-а? — Думаю, ты и так догадываешься. — Я слишком стар для этого, — вздыхает наиграно Чимин. — Ты старше меня на года четыре. Не больше. — Старость нынче настигает внезапно. Мин скидывает с себя халат, освобождая красивое тело. Сердце Чонгука вновь разгоняется от чужой привлекательности. Поверить сложно, он касался этого тела. И даже больше… — Веду я, — говорит Пак, подходя к кровати и разминая плечи. — А ты покорно лежишь и думаешь о жизни. Чимин открывает ящик тумбочки и вытаскивает смазку и парочку презервативов, бросая их на кровать. Чонгук устраивается на кровати поудобней, кладет под голову подушку. Кажется, сегодня его очередь быть снизу. Только вот ему же следует принять душ. Это ведь негигиенично? Он принимал его утром, но они много ходили и катались и вообще… — Ты вставишь мне? — спрашивает смущенно Гук. — У тебя незакрытый гештальт с моим членом? — запрыгивая на ноги Чонгука, спрашивает Мин, затем стягивает штаны с трусами. Действует он чрезвычайно быстро. Словно делал так множество раз, что, впрочем, не исключено. — Нет, просто… — Что «просто»? — Мин берется за уже вставший член Гука и легко надрачивает, глядя Чонгуку в глаза. — Я хочу, чтобы тебе со мной было хорошо. Если тебе нравится быть сверху, то я готов. Я сделаю для тебя все. Даже то, что мне не нравится. — Принесешь себя в жертву ради меня? — Ну, типа того. — Это бессмысленно и глупо. Ни к чему эти жертвы. — Тогда как убедить тебя остаться со мной? Чимин устало вздыхает. Чонгук просто не знает, что еще ему предложить, если он от всего отказывается. Поэтому Гук чувствует себя все более жалким и бесполезным. Что он может дать Паку? Что предложить? Ведь кроме любви у него ничего нет. Чон бы с радостью еще пострадал над этой трагедией, но Чимин слишком хорошо работает рукой, чтобы думать о чем-то кроме его быстрых и уверенных движений. Вдруг Пак наклоняется к уху Гука и обжигает его горячим дыханием и неприлично сексуальным голосом: — Меня умиляет, как ради меня ты готов жертвовать всем, но я хочу, чтобы ты думал в первую очередь и о себе. Одной рукой Чимин надрачивает член, а пальцами другой массирует влажную головку. Чон не сдерживается и стонет, толкаясь в руки Мина. — Твоя жизнь не должна быть целиком посвящена мне. Чимин отпускает член Гука, разрывает пакетик смазки и выливает на свои умелые пальцы все, без остатка, принимаясь смазывать тугое колечко мышц. Чонгук лежит, не двигаясь, наблюдая, как Мин трется о его ногу и растягивает себя, глубоко дыша. Чон решает не терять время впустую и берет презерватив, открывая и надевая на стоящий и истекающий смазкой член. — У тебя должно быть хобби, работа, жизнь. Вселенная Чонгука не должна кончаться на мне. Я хочу быть частью ее, но не центром. Понимаешь? Гук слишком возбуждён, чтобы понимать. Но он пытается, вслушивается в слова. Чимин говорит правильные вещи. Он понимает. Нельзя всю жизнь бросать к ногам человека, как бы сильно ты его не любил. Однако Чон еще слишком молод для таких истин. Он любит всем сердцем и отдается полностью. — Чего ты хочешь? — хрипло спрашивает Мин, седлая бедра Гука. — Чего хочет Чонгук? Чимин резко насаживается на член почти полностью и откидывает голову назад. Чон сгорает от наслаждения, хватая губами воздух, внимательно рассматривая любовника. — Я хочу найти работу, еще хочу найти жилье, хочу съездить к маме, а еще, еще… Я хочу Пак Чимина, — отвечает Чонгук. Гук хватает Пака за бедра и помогает ему насаживаться на себя. Чимин обнимает его, целует наугад: в лоб, в нос, в щеку, в губы. — А еще я хочу взять тебя без презерватива, — сумбурно шепчет Чон, цепляясь за губы Мина. — Чокнулся… — Хочу кончить в тебя. Чимин закрывает ему глаза и затыкает рот поцелуем. Чонгуку, честно говоря, нравится эта поза. Она позволяет взглянуть на обожаемого Пака под совсем другим углом. В свете лампы Чимин выглядит особо привлекательным и желанным, словно светится, так и манит к себе. Гук, как заплутавший мотылёк, мелочь в чернильной ночи, тянется к соблазнительному огню, искрящемуся где-то вдали. Хорошо, что Чимин близко. Рукой подать. Чон трогает его тело смело, касается шеи, плеч, груди, сосков. Мускулы так и ходят под загорелой кожей. Чонгук хочет запечатлеть эту ночь в памяти навсегда, чтобы всякий раз, когда он хотел, та возвращалась к нему, позволяя откатить время назад и вернуться, вновь лежать под Мином, ощущать тяжесть и прикасаться к его разгоряченному телу. — Я люблю тебя, Чимин-и, — шепчет Гук, путаясь в словах, касаясь щек любовника. — Ты еще совсем мальчишка. Зачем тебе я? У меня ВИЧ и куплен пистолет. Я не жилец. — Чтобы доказать тебе, что ты слишком пессимистичный, а твоя жизнь еще не кончена. — Ты почти обо мне ничего не знаешь. — Это взаимно. Но у нас есть шанс узнать. — Ты хороший мальчик, Гук-а, но слишком безрассудный. — Не бывает рассудительных среди влюбленных. — В этом я с тобой согласен, — улыбается Чимин, а затем обвивает шею Чонгука руками и целует его в губы. В эту ночь они много-много раз занимаются любовью. В самых разных позах, при самых разных предлогах. Чон думал, что только он помешан на Чимине, но в эту ночь Пак полностью раскрыл свою страсть и сердце. Они истратили все презервативы и смазку, но так и не отпустили друг друга из объятий. Чонгук шептал о любви много-много раз, клялся и молил: «Не уходи». Мин был куда сдержанней и спокойнее, он отвечал на поцелуи, но ничего не обещал. «Скажи еще раз, что меня любишь», — попросил Чон, и Чимин повторял, повторял, повторял, пока голос его не исчез, а Чонгук окончательно не уснул. Между явью и сном Чон видит, как собирается Пак. Он ходит медленно по комнате, одевается, собирает вещи, прихорашивается и распыляет духи. У Гука сонный паралич: он не может пошевелиться. Непонятно: в реальности ли Чимин надевает рубашку и застегивает пуговицы. Или же все это сон… — Я хочу остаться с тобой, — едва слышно произносит Гук, но Чимин слышит его зов, останавливается у кровати и садится на корточки, поглаживая по волосам Чонгука. — Не пожалеешь? — Никогда. — Надеюсь, что это действительно так. — Не умирай, Чимин-а. Пак улыбается очень счастливо и добродушно. Так он еще не улыбался Чону никогда. Эта улыбка могла бы затмить само солнце. Мин наклоняется к Чонгуку и нежно целует его в лоб. «Спасибо тебе за все, Чонгук-а», — доносит мелодичный голос ветер. А Чимин растворяется, как мираж, оставаясь невесомым поцелуем, запахом слабого парфюма и болью в сердце. Гук просыпается в двенадцать. Кровать пуста. Он резво вскакивает с нее и несется в гостиную, спотыкаясь по дороге, даже не думая, что-то накинуть на обнаженное тело. И она пуста. Чонгук носится по комнатам, разыскивает Чимина, но его больше нет. В гостиной только развороченная сумка Гука, в ванной и туалете ничего. В отчаянии Чонгук хватается за голову и оседает на пол. Он не смог его удержать. Он даже не смог проснуться, чтобы его проводить. Он его окончательно потерял. Чонгук прокусывает губу, чувствуя знакомый вкус крови, но не ощущает боль. Глаза начинают слезиться, а сердце рвется, разваливается, расходится по швам. Гук поднимает глаза, оглядывает номер, вспоминая, как много в этих стенах произошло. Тут они пили виски, коньяк. Тут они говорили обо всем. Тут Чимин разлил вино. Тут Чонгук его поцеловал. Тут вчера Чимин признался ему в любви. Все это было тут. В этом самом месте, которое не запомнит и не сохранит все то, что у них было. Из глаз Чонгука начинают литься слезы, а в горле встает комок. Все не должно было закончиться так. Вдруг взору Гука открывается кусочек спальни, и он видит, видит… Чонгук вскакивает с пола, едва не падает и бежит в комнату Чимина, в которой все еще пахнет его парфюмом. Он падает на колени перед креслом и достает из-под него элегантный черный чемодан. В глазах стоят слезы. Гук открывает его дрожащими пальцами, не сразу совладает с замком, предчувствуя, что ничего не обнаружит. Раздается щелчок. Внутри оказывается сложенная вдвое записка, подписанная корявым почерком («для Чонгука»), и серебряный пистолет.