Колыбельная для самоубийцы

Чонгук даже в самых смелых мечтах не видел такой картинки: Чимин сам крепко хватает его, сам обнимает, сминает губы в болезненном поцелуе и тянет к себе в комнату, к кровати. Слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. Чон не сопротивляется, позволяя Мину вести и полностью доминировать. Так даже интересней. От Пака пахнет мятой, слегка гелем для душа с апельсином и грейпфрутом, а также виски. Последним от него пахнет сильнее всего. Чонгук уже плетет поучительную высокопарную речь, которую изложит, как только чужой прыткий язык покинет его рот, перестав елозить по ровным рядам зубов. Стоит, положив руку на сердце, честно признать, что Чимин целуется великолепно. Надо же уметь так талантливо владеть языком, вводя партнера в экстаз. Ничего интересного еще не произошло, а Гука уже душит жара и вожделение, теснее становятся брюки и необузданней внутренний зверь. Хочется немедленно перейти к чему-то более развратному. Но Чонгук не торопится, понимая, что любое резкое действие может напугать Мина и заставить того отказаться от затеи, как было тогда с поцелуем. Надо действовать аккуратно, позволять Паку вести, подчиняться его порывам, а затем упиваться даруемым его телом наслаждением. Чимин разрывает долгий поцелуй, напоследок прихватывая нижнюю губу Чона губами и посасывая. Затем Мин облизывает тщательно губы, избавляя их от слюны. Только вот юркая капелька слетает с них и тянет влажную дорожку по подбородку. Гук замечает ее и стирает большим пальцем, а потом касается им приоткрытых нежно-розовых губ Чимина. Он понимает и покорно слизывает влагу с пальца языком, ведя по коже широким мазком. — Очень пошло, — комментирует Чонгук, но глаза отвести не может. — Сам же палец пихнул, — пожимает плечами Чимин, поправляя волосы. — Остановимся на поцелуе? Или же зайдем дальше? — Ты хочешь? — Зайти дальше? Да, хочу. — Тогда можно, — кивает Мин. — Вот так просто? И стоило так отпираться, если все равно дали мне согласие? — Чонгук, я не трахался уже два года. Еще одно слово и сегодня я не нарушу устоявшуюся традицию. Чон решает помолчать. Мин просто так угрожать не будет. Сейчас назло возьмет и свернет лавочку, выгнав горе-любовника за дверь. Чимин проходит к кровати и садится на нее, жестом приглашая к себе Гука. Тот усаживается рядом. Взгляд Пака стал менее осмысленным, а щеки покраснели. Интересно, много ли он выпил? Чон оглядывает комнату в поисках заветной бутылки, но ничего не находит. Может, она спрятана где-то в укромном темном углу, который не освещают тусклые лампы, устроившиеся на тумбочках у кровати. — Много выпил? — решает спросить прямо Чонгук. — А что? Это важно? — Если много, то лучше нам разойтись сейчас. Секс с вусмерть пьяным человеком меня не прельщает. Тут Чимин резко бьет Чонгука под лодыжкой ступней. Гук шипит, хватаясь за ушибленное место. — Кого это ты вусмерть пьяным назвал? Я выпил стакан виски. Ну, может два стакана. Я потрезвее тебя буду. — Значит, вы серьезно решились со мной переспать? Не будете кричать о ВИЧ, когда я разденусь? Давайте уж сразу проясним. — Не буду, — выплевывает смущенно Мин. — Ты поехавший. С тобой можно, наверное… — Вы хотите меня? Только серьезно. — Чонгук, если бы я тебя не хотел, то не поцеловал бы. Я не занимаюсь благотворительностью. Гук польщен. Спасибо Чимину за откровенность. Хотя Чон был бы не против услышать нечто более романтичное и чувственное. Например, «я влюбился в тебя» или «ты мне нравишься». Чонгук уверен, что нравится, только вот Мин жадный на слова любви, предпочитая им язвительный язык постоянных недовольств. Возможно ли, заставить Пака сказать их? Слова, которые так хочет услышать Гук. «А зачем мне они?» — задается вдруг вопросом Чон. К чему ему знать, что он сорвал Чимину крышу? — Ты когда-нибудь занимался сексом с мужчиной? — спрашивает Мин, закидывая ногу на ногу. Чонгук наблюдает за красивыми худыми ногами и острыми коленками, даже забывая, что обращаются именно к нему. — Нет, но анатомия мужчины предполагает весьма очевидные способы стыковки двух тел, нет? — ехидно отвечает Гук, касаясь указательным пальцем колена Пака и выводя на нем причудливый невидимый узор. Чонгук чувствует, как Чимин напрягается всем телом и начинает тяжелее дышать. — У тебя было много мужчин? — спрашивает Чонгук, приближаясь вплотную, едва не касаясь шеи клиента губами. — Достаточно, чтобы знать о гомосексуальных половых актах все. — Будешь моим учителем? — низко спрашивает Гук, вдыхая запах цитрусовых и мяты, кончиком носа касаясь щеки неподвижного Чимина, который явно изо всех сил пытается с собой совладать и окончательно решиться. — Только если ты будешь послушным мальчиком. — Тебе нравится доминировать, да? Любишь вести? — Предположим, да. — Значит, сегодня мне предстоит оседлать твой член? Чонгуку не принципиально, кто из них будет сверху. Хотелось бы, конечно, в первый раз оказаться активом, но Чимину это может прийтись не по вкусу. А тут он главный. Ему перечить нельзя. — Нет, сверху будешь ты, — твердо и быстро отвечает Чимин. — Или тебе очень хочется поскакать на моем члене? — Я бы с большим удовольствием посмотрел, как ты скачешь на моем. Мне почему-то кажется, что немногие видели тебя снизу, да? Мин не отвечает сразу. Кажется, Чонгук вновь попал в цель. Есть в Чимине что-то такое властное, требующее, безапелляционное. Гук почему-то уверен, что не он раздвигал перед кем-то ноги, а для него с радостью открывались многочисленные любовники. — И что с того? — резко отвечает Пак, скрещивая на груди руки. — Я польщен, что мне оказана такая честь. — Лишнее только не придумывай, — хмурится Мин. — В пассивной позиции риск подцепить ВИЧ больше. Это только из соображения безопасности. — Я уже говорил, что не боюсь. Для меня в любой позиции будет в новинку, так что я… — Заткнись, — прерывает Чимин. — Я просто хочу вспомнить, как это — заниматься сексом. И в отличие от тебя, я уже готов. Все уже Пак решил и ко всему уже приготовился. Он взвесил все «за» и «против». Это успокаивает. Вероятно, он понял, что это прекрасный шанс. Чонгук не против ему помочь. «Ты ведь реально можешь заразиться», — цедит возмущенно голос в голове, надеясь вывести Гука к разуму. Но тот вновь потерян для самого себя. Им овладела безумная идея, губительная страсть. Он собирается сделать нечто опасное и не переживает о последствиях. В голове проносятся вихрем многочисленные истории: плохие и хорошие, с печальным концом и со слезами счастья. Чонгук знает, на что идет, и совершенно этого не страшится. — Ты уверен, что хочешь этого? — спрашивает Мин. В глазах Чимина страх, волнение и неуверенность. Он до сих пор не знает, поступает ли верно, поддаваясь бурлящим внутри чувствам и запертым в темнице несбыточного желаниям. Ему хочется ощутить вновь жар и нежность, боль и страсть, но не хочется одним своим эгоистичным порывом заключить невинного (пусть и бесстрашного) человека вместе с собой во дворце одиночеств, отделив от общества нормального, не пораженного грязным вирусом. — Перестань волноваться, — шепотом просит Гук, надавливая на плечи Чимина, заставляя его лечь. — Дискордантные пары ведь как-то живут. И ведь счастливы. — Не понимаю их, зачем выбирать больного партнера, когда кругом полно здоровых. Это глупо. — Сердцу не прикажешь, — отвечает Чонгук, медленно расстёгивая перламутровые пуговицы на рубашке Мина. — Люди частенько плюют на запреты, когда влюбляются. — Я их совершенно не понимаю. — А я вот понимаю, — раскрывая рубашку, довольно произносит Гук: теперь обнаженный Чимин прямо перед его глазами. Он проводит рукой по бедру, ведет вверх, поглаживая мускулы живота, и останавливается на крепкой груди, под которой суетливо бьется сердце. — Ради тебя я готов рискнуть. — У тебя где-то в вещах припрятан сборник «Банальные и унылые подкаты, которые слышали все»? — язвит Пак. Гук теперь понимает, что Мин выпускает клыки и обливает ядом, когда взволнован или сильно смущен. Он пытается защититься, боясь забыться в калейдоскопе чувств. Раньше Чонгук бесился и раздражался, но теперь он видит, что все это — хлипкая, рваная защита. Его ею не напугать. — Нет, у меня эксклюзивное издание книги «Как закадрить человека с ВИЧ-инфекцией? Сорок простых шагов и сборник лучших обнадеживающих фраз во время секса». — Придурок. Чонгук нависает над Чимином и насмешливо улыбается. Пак выглядит недовольным, оскорблённым и забавно смущенным. Гуку кажется, что вот-вот их сближение и завершится: Мин не выдержит и сбежит. Но вдруг лицо Пака проясняется: он вздыхает, а затем делает глубокий вдох. Смирение. Он устраивает руки на плечах Чонгука и нажимает на них, притягивая к себе. Гук подчиняется, опускаясь и вновь касаясь горьких губ. Они целуются долго, с наслаждением, переплетают языки и не желают прекращать начатое. Чонгук тем временем внимательно обследует тело хена, изучает, как прилежный ученик. Он касается вставших упругих сосков, растирает их большим пальцем, нежно оглаживает выступающие ребра, спускается вниз, ощупывая пульсирующие под пальцами мускулы, касается внутренней стороны бедер и заканчивает свой путь на члене, обхватывая эрегированную плоть. — Презерватив, — прерывисто произносит Чимин и запускает руку под подушку, доставая темно-синюю упаковку. — Уже? — изумляется Гук. — Мне нужен он. Нельзя, чтобы попало… — Чимин… — Умолкни. Мин прекрасно знает, что нельзя передать инфекцию через прикосновение или предэякулят, выступивший во время взаимной мастурбации, но все равно страшится. Это нерациональный страх. Это фобия, которую Чимин не признает. Чонгука радует только то, что он не надел перчатки. Было бы уж совсем странно. Пак открывает шуршащую упаковку презерватива и надевает белый кружочек себе на член, раскатывая по всему органу. Затем он протягивает и Чонгуку серебряный квадратик. — Ты же знаешь, как ими пользоваться? — хмуря брови, спрашивает Мин. — Нет, сейчас на голову натяну, — весело отзывается Гук, забирая презерватив из рук любовника. — Не делай такое лицо. Очевидно же, что я пошутил. Чонгук замечает, как Мин собирается с мыслями и открывает рот. По правде говоря, лучше Чимину молчать. Он сбивает настрой, все печется о ВИЧ и тем самым уничтожает раскрепощенную атмосферу похоти. Нельзя давать ему говорить. Чон действует решительно. Он раздвигает Паку ноги, берется одной рукой за член, начиная интенсивно надрачивать, а другой касается плотного и влажного колечка мышц. — Ты что делаешь? — возмущается Мин, а Чонгук в ответ пропихивает палец внутрь. Чимин вздрагивает всем телом и прикрывает рот рукой. Стонать под любовником он не намерен. — Фокус ведь весь в простате? Из-за нее мужики ловят кайф от анального секса? Гук не дожидается ответа. Тело Чимина честнее его рта. Чонгук добавляет еще один палец. Пак хорошо себя растянул, пока его не было. Вот чем он занимался! Чона вдруг накрывает волна вязкого возбуждения. Перед его глазами появляется сочная и четкая картинка, как Мин упрямо растягивает себя пальцами, надрачивает член и скандирует его имя в подушку. Он видит, как Чимин изгибается от мучительной истомы, как пытается сжать ноги, как двигает неуклюже бедрами и как повторяет, повторяет и повторяет его имя. Гук жалеет, что лег спать. На такое стоило бы посмотреть. Впрочем, картина, представленная его взору сейчас, так же лишена целомудрия и заставляет внизу все трепетать и сжиматься от предвкушения. Чимин прикрывает рот рукой, смотрит в сторону, а все равно тянется навстречу прикосновению и приподнимает крепкие бедра. Чонгук решает, что самое время его вознаградить. Он находит пальцами комок нервов. Надавливается на него, играет с ним, то нажимает, то отпускает и беспрерывно надрачивает член Мина. Только Гук хочет спросить про смазку, как чувствует пальцами, что простата твердеет. Чимин вдруг вздрагивает всем телом, приподнимает бедра, полностью раскрываясь, и кончает. Такого Чонгук не ожидал. Слишком быстро. — Я, что ли, чересчур хорош? — спрашивает он, вытаскивая пальцы и наблюдая за сокращающимся анальным отверстием. — У меня не было секса два года, — шумно дыша, напоминает Чимин. — Мог бы подыграть и сказать, что я лучший любовник в твоей жизни. — Ты пока ничего не сделал, чтобы претендовать на это звание. — Ты кончил! — кивает на уже снятый и завязанный Мином презерватив Гук. — Мне повторить? — Тогда готовься кончить еще раз, — раздраженно произносит Чонгук, открывает упаковку презерватива зубами и натягивает латекс на член. — Держи, — Чимин передает Гуку из-под подушки пакетик одноразовой смазки, а себе берет еще один презерватив. — Откуда ты все это взял? — Это же отель высшей категории. Естественно, тут есть и лубрикант, и презервативы. — Как нам повезло! Чонгук устраивается поудобней между бедер Чимина, размазывает по члену прозрачную смазку, а остатками смазывает на всякий случай растянутое колечко мышц. Гука охватывает волнение. Он еще никогда не спал с парнями. Сможет ли он Пака удовлетворить? Или Мин окончательно в нем разочаруется? Хочется сделать правильно, но Чонгук не знает как. Он прочитал пару статей, но как бы ни пытался вспомнить, о чем там говорилось, сейчас он может думать только о мерно вздымающейся груди Чимина и раздвинутых ногах. — Хочешь остановиться? — тихо спрашивает Мин. — Ты не обязан идти до конца. — Ну уж нет, — хищно улыбается Гук, приставляя головку члена к влажному отверстию, водит вокруг него и легко толкается. — Я только начал. На губах Чимина застывают еще слова. Вероятно, какие-то очень важные или хлесткие, возможно, вновь что-то поучительное о ВИЧ. Поэтому Чон толкается в тесноту, не давая Паку испортить такой пленительный момент. Головка входит полностью. Внутри ужасно тесно, влажно и горячо. Совсем не так, как с девушкой. Давление куда сильнее. Гук привыкает к новым ощущениям, берет темп неуклюжий, медленный, позволяющий ему насладиться каждым мгновением и ощутить, как Чимин захватывает его. Пак лежит спокойно, дышит глубоко, только пальцы несдержанно комкают и без того мятую простынь. Глаза закрыты, а губы наоборот — открыты к поцелую. Чонгук хочет наклониться и жадно впиться в них. — Ты скоро? — совершенно не к месту спрашивает Чимин. — Издеваешься? — злится Гук, делая грубый и глубокий толчок, заставляя Пака обронить звонкий стон. — Я… Мне неудобно. — Что? — вновь толкается Чон, придерживая Мина за бедра, насаживая его на себя. — Спина, — взволнованно лепечет Чимин. — Саднит. Чонгук останавливается и выходит из дрожащего тела. Мин тот еще лжец, но вряд ли сейчас он пытается ввести партнера в заблуждение. Он тут же переворачивается набок и довольно выдыхает. Так ему легче. Гук рад, что Чимин устроился поудобней, потому что отпускать его он не собирается. Чон придвигается к Мину и вновь входит под возмущенный стон. — Ты что делаешь?! — Продолжаю начатое. Я еще не кончил. Вам-то хорошо, а мне? Чонгук не дает Чимину ответить, потому что чувствует, что Пак не скажет ничего приятного. Он трахает его в размеренном, но жестком темпе, мощно входя во всю длину. Теперь он чувствует, как Мин под ним покорно сжимается, принимая полностью, урча от удовольствия. — И я-то развратный? — насмехается Гук, замечая, как Чимин остервенело надрачивает вновь вставший член. Вдруг Мин толкает парня в грудь, заставляя отстраниться. — Обиделся? — Нет, — хрипло произносит Мин. — Хочу в этой позе. Чимин отворачивается и становится на колени, широко расставляя ноги. Чонгук смотрит на ягодицы в сумрачном свете и ждет затаив дыхание. — Тебе нужно особое приглашение? — поворачиваясь, спрашивает Мин. Похоже, что именно так. Только слова слетают с губ Чимина, как Чонгук срывается с места и проникает в Мина, крепко хватаясь за мускулистые бедра. Гук решает сразу взять быстрый, жесткий, грубый темп. Они уже достаточно разогрелись. Комната наполняется всевозможными звуками: скрипом кровати, рычанием Чонгука, стонами Чимина и неприличными, ужасно неприличными звуками, которые издают их сплетенные тела. Перед глазами Гука танцуют яркие огоньки. Он перестает себя контролировать, хватая Мина за шелковистые волосы и оттягивая на себя, заставляя его прогнуться в спине до хруста. Чимин царапает ногтями деревянный бортик кровати и говорит что-то отнюдь не нежное и не милое, только до Чонгука звуки доходят, как через вату, он не успевает обработать сказанное и придумать ответ. Сейчас все это неважно. Главное это тело под ним, в которое он вторгается с таким рвением и которое даже не пытается ему сопротивляться. В сексе Чимин честнее. Он не скрывает своих чувств, отвечает на ласку и скалится совсем чуть-чуть ради приличия. Гуку очень нравится вдалбливаться в его тренированное тело, шлепать его по ягодицам и заламывать за спину руки. Когда еще Мин позволит такое? Да никогда. Сейчас похоть струится по его венам с кровью, он одурманен ее ядом, от того позабыл обо всем, отдавшись чужим рукам. Чонгук чувствует, что финал близок. Огоньков все больше: они полностью застилают взор. Гук едва может видеть проступающие звенья позвонков и широкие плечи все еще красные от горячей воды. Колени Чимина не выдерживают накала, он опадает на кровать, бормоча что-то с явным пусанским акцентом. Чон сосредоточен только на своих ощущениях: он закрывает глаза и чувствует, бесконечно чувствует, как прекрасен этот момент. Жаль, что нельзя растянуть эту ночь на дни, недели, года, века. Жаль, что она обязательно должна кончиться. Но больше всего Чонгука расстраивает то, что она может никогда не повториться. Он крепко обнимает Чимина, прижимает к себе, желая слиться с ним воедино, желая стать Паку больше, чем он есть сейчас. Чтобы они перестали быть незнакомцами, неудачниками, людьми, связанными договором, а стали родственными душами. Гуку хочется продлить их связь. Сейчас он уверен в том, что всю жизнь только об этом мечтал. Может виной подходящий оргазм или же наслаждение, бьющееся в висках. Так или иначе: сейчас Чонгук желает только одного — остаться с Чимином навсегда. Чон входит в обмякшее тело в последний раз и кончает, ловя фейерверки перед глазами, на смену которым приходит темнота. Спустя пару минут и она проясняется. Чонгук видит, что под ним дрожит и стонет Мин. Гук понимает, что вероятно переборщил со страстью. Стоило слушать, что говорит Пак, но он был слишком увлечен процессом и потерян в лабиринте сладострастия. Чимин лежит ничком и продолжает крупно дрожать. — Все хорошо? — опасливо спрашивает Чон, касаясь плеча любовника. — Я переборщил, да? — Мне хорошо, — хрипло и почти неслышно, отвечает Мин. — Мне очень хорошо. Эти слова греют Чонгуку душу. Он укладывается рядом с Чимином и поглаживает его по спине, пока дрожь окончательно не сходит. Гук ожидает, что у них будет долгий и монотонный диалог, который продлится до самого утра. Им стоит много обсудить. Ведь это их последний день. Но Пак не разделяет мечту Гука и засыпает почти сразу. Тогда расстроенный Чон еще раз наносит на плечи Мина мазь и ложится рядом. Может ли он тут лежать? Думая над этим вопросом, Чонгук впервые за семь дней забывается крепким и спокойным сном. Чон просыпается вновь рано. На этот раз из-за того, что шторы в комнате Чимина не закрыли окна и впустили надоедливый свет, который не помешал сну Мина, но встревожил Чонгука. Гук встает с кровати, быстро одевается, а затем оглядывает внимательней комнату Пака. Сначала его взгляд бродит без интереса по предметам, мозг просто пытается проснуться, но вдруг Чонгук замечает черный чемоданчик под креслом. Ошибки быть не может. Это тот самый чемодан, который Чимин забрал у Минсо в первый день. Гук аккуратно шагает по холодному полу, пытаясь не издать лишнего звука. Он доходит до кресла и садится на корточки, разглядывая знакомый чемодан. Что может там быть? У Чонгука по-прежнему нет никаких идей. Он касается прохладной кожи, ласкает его, словно дикого зверька, а затем берет в руки. Сейчас Чонгук может открыть таинственный чемоданчик, и узнать очередную тайну Чимина. Все очень просто. Надо взять и открыть. Смог же тогда посмотреть на перчатки. Но Мин запретил. Сказал, что нельзя. Гук колеблется. С одной стороны ему безумно интересно, что скрывает от него еще Пак, а с другой… Это предательство, после которого ему не стоит ожидать благосклонности от Чимина и даже от самого себя. Впрочем, возможно он даже об этом не узнает. Кто ему расскажет? Утонченный кожаный чемодан? Чонгук касается ледяного железного замка и поглаживает его, борясь с сильнейшим искушением. И только он хочет убрать чемодан назад под кресло, как раздаётся твердый и слегка раздраженный голос: — Я тебе запретил его открывать. Гук вздрагивает и едва не роняет чужую вещь. Чимин лежит на кровати на животе, подперев подбородок рукой, и внимательно наблюдает за Чонгуком. В глазах его чистый лед. Он сильно-сильно недоволен. Чон тут же возвращает чемодан на законное место под креслом и поворачивается к Мину, строя невинную улыбку. — Я бы не стал смотреть, что внутри, — оправдывается он. — Ты отвратительно врешь, — вздыхает Чимин, поднимаясь. — Найди мои трусы. Не помню, где их бросил. Чонгук выполняет просьбу. Трусы оказываются около кровати на полу. Он передает их Чимину и тот в них сию же минуту облачается. — Ну, а если серьезно, что в чемодане? — спрашивает боязливо Гук. — Я знаю о вас теперь достаточно много, не думаю, что его содержимое меня испугает. — Сердце для трансплантации, — максимально серьёзно отвечает Чимин, глядя телохранителю в глаза. — ВИЧ уничтожил мое, и теперь я купил с рынка органов себе новое. В Японии оно окажется во мне. — Серьезно? — изумляется Чонгук, широко вытаращив глаза. — Ты не очень умный, да? — смеется Мин. Стоило догадаться, что это очередная уловка. — Просто ты меня удивил! Естественно, сердце так нельзя перевозить. Оно бы сразу испортилось. — Хорошо, что до тебя дошло. Получается, отвечать на этот вопрос Чимин не собирается. Да что такого в этом долбаном чемодане? Может, наркотики? А Мин подрабатывает курьером. Или же сам ловит от них кайф для написания гениальных произведений. Вполне же похоже на правду. Разочарованный в жизни пианист с проблемами в личной жизни обращается к наркотикам для того, чтобы окончательно не утратить золотую нить вдохновения. Минсо как раз похож на человека, который толкает дурь в особо крупных размерах. В любом случае, Чонгук об этом никогда не узнает. Если, конечно, Чимин сам не пожелает раскрыть карты и посвятить его в страшную тайну. — Как спина? — заботливо спрашивает Гук, надеясь, что к чемодану они не вернутся. — Нормально. Мазь еще осталась? — Да. — Поможешь? — С удовольствием. Сегодня у Чимина нет никаких дел. Это их последний день. Пак не говорит Чонгуку прямо: «Убирайся», — но тот чувствует, что осталось не так много времени, и эти слова скоро прозвучат наяву. А пока они вместе завтракают, смотрят очередную глупую дораму, Чимин рассказывает о своем любимом фильме, а Чонгук все впитывает, как губка, не в силах скрыть восторженность на лице. Мин замечает, но не комментирует, просто отводит взгляд. — Сегодня мой последний рабочий день, — набравшись смелости, начинает Чонгук, дергая от волнения пуговицы на манжетах рубашки. — Ты уезжаешь завтра утром? — Нет, послезавтра вечером. Мне еще надо завтра зайти в агентство и заехать домой. — Домой? — изумляется Гук, который был уверен в том, что своего дома у Чимина в Корее нет. — Почему ты тут, а не там? — Там ничего нет. Только шкаф. Мне подарили квартиру родители. Когда дела станут совсем худо, я буду ее сдавать. Только пока у меня нет времени и желания с ней что-то делать. — Тогда зачем тебе нужно туда? Чимин открывает рот, но в последний момент осознает недопустимость фразы и тут же смыкает губы, не давая секрету пролиться. — Неважно. — Тогда, я могу остаться здесь до завтра? Составлю тебе компанию. — У нас уже был секс, — холодно отвечает Мин. — Что тебе еще надо? Деньги? — Да причем тут это! — злится Чонгук. — Я хочу провести время с вами и вообще я… — Я уже говорил, что у нас ничего не выйдет, Чонгук-и. Это был секс без обязательств. Разве не так? — А не может ли одноразовый секс перерасти во что-то большее? Почти пять минут Чимин молчит, пялясь в телевизор. Гуку начинает казаться, что ответа он не получит вовсе. Но, наконец, Мин решает сказать: — Не порти себе жизнь мимолетными хотениями. Все. Закрыли тему. Я не хочу об этом говорить. Слово Чимина — закон. Чонгук знает, что если Пак не хочет, то никто от него ничего не добьется. Придется смириться. Но Гук не может. Почему Мин не хочет дать ему даже один жалкий шанс? Почему нельзя попытаться? Только из-за ВИЧ? Разве Чонгук уже не доказал, что не страшится болезни? Что Чимину надо, чтобы он ответил: «Да, давай попробуем»? — И не забудь провериться на ВИЧ, — добивает Гука контрольным выстрелом Мин. — Вероятность ничтожно мала, но в жизни возможно все. Если ты болен, то… — Обещаю, что найду другой способ умереть. Иначе же ты меня заебешь своими причитаниями, — резко отвечает Чонгук, скрещивая на груди руки. Чимин должен что-то ответить на такую наглость, но он почему-то молчит, пригубливая кружку с кофе. Чон хочет, чтобы он ответил. Он жаждет перепалки между ними, чтобы вылить накопившуюся злобу и раздражение. Но Мин словно чувствует приближающуюся бурю и прячется в бункер, не давая стихии себя достать. Гуку остается раздраженно сопеть, корчить гримасы и устраивать ментальные атаки ничего не подозревающему Паку. До вечера они почти не говорят. Чимин немного музицирует, что-то пишет, опять говорит с кем-то по телефону на повышенных тонах. Тем временем Чонгук прощается со злобой и раздражением, освобождая место для меланхолии и грусти. Все кончено. Удивительно, как быстро можно влюбиться в человека. И как же невыносимо от того, что его не выходит удержать. Гук перебирает множество вариантов, моделирует диалог с Паком и абсолютно во всех вариантах Чимин лишь улыбается и машет рукой на прощание, уходя куда-то в невинно-белую даль. Чонгук впервые хочет кого-то так удержать. Даже с Ёнджу было не так. Тогда он смирился, напился и периодически страдал, а тут он не видит жизни, а только пустоту. Что могло измениться за семь жалких дней? Еще недавно Чонгук видел смутное очертание безрадостного будущего доставщика пиццы, а теперь он видит только тьму, которая наползает на настоящее и обхватывает Гука когтистыми лапами. «Я не могу его отпустить, — понимает Чонгук. — И тем более не могу его удержать» — Эй, хочешь со мной выпить? Только Гук подумал, что хочется утопиться в алкоголе, как появляется Чимин с бутылкой коньяка. Он стоит у дивана и разглядывает приунывшего Чонгука с интересом. — Тебе вредно пить, — напоминает Гук. — На прощание. Не хочешь? Хороший коньяк. Чонгук не пьет на работе. С того раза для него это табу. Но сейчас так хочется отвязаться от проблем и мыслей, унестись в страну мечтаний, где Чимин, наконец, дарит согласие, а не только милосердную улыбку. — Я буду пить, если ответишь, что в чемодане. Безрассудно. С чего бы Паку соглашаться на такую глупость? Он с этого ничего не выиграет. Чонгук опять поступает необдуманно. Но Мин улыбается затее, находя ее смешной, и кивает. — Если ты угадаешь, то я тебе об этом скажу. — Там фаллоимитатор? — сразу выдвигает предположение Гук. — Конечно, он. Резиновый член — достойная причина для поездки в Корею. — Стой… Ты приехал сюда ради этой вещи? — Что тебя удивляет? — Значит, это что-то очень важное. — Исключительно. Через несколько минут прибывают горничные с двумя подносами закусок: чипсы, орешки, сыр, ветчина, рыба, салаты и даже мясо. Гук равнодушно оглядывает богатство яств и готовится к неизбежному. Чимин берет из бара два фужера и разливает в них коньяк, разглагольствуя, что правильно пить из другой посуды, но какая разница? Ведь нарушать правила так весело. Мин вручает Гуку фужер и давит взглядом, заставляя чокнуться с ним и сделать первые глотки. Коньяк очень крепкий, поэтому Чонгука пронизывает дрожь. — Может, сыграем в правду или действие? — предлагает Мин, которого крепость напитка не взяла. — Может, просто в правду? — Это как? — Ты говоришь откровенность, и я следую твоему примеру. — Скучная игра, — разочарованно говорит Мин, скривив губы. — Неправда, вот, например, тебе нравится быть только сверху в сексе? «Придурок», — голосом Чимина, раздается в пустой голове Гука. Зачем такое вообще спрашивать? Да и с чего Паку отвечать на этот вопрос честно? Чонгук отчаялся окончательно. Он ищет пути, которые могли бы привести его к сердцу Мина. Нужно узнать, как им сблизиться. Для этого надо говорить, чтобы между ними пролег хлипкий мост. Чон намерен приложить все силы, чтобы удержать Чимина и не дать раствориться в обыденности будней. — Мне нравится доминировать, — признается Мин, делая еще глоток коньяка. — Люблю держать все в своих руках. Поэтому да, чаще сверху я. Да и активы меня ужасно разочаровывают. Секс выходит пресным и убогим. — Тогда я тебя разочаровал, да? Все же это мой первый раз с парнем… — Нет, с тобой было хорошо. Я даже кончил. Хотя это не совсем твоя заслуга. Я банально долго сексом не занимался. Но мне понравилось. Ты был неплох. — Значит, ты не против повторить? — дерзко отвечает Гук, подмигивая, ожидая гневной реакции. — Не против, — кивает Мин, облизывая губы. — Мне понравился твой член. Непонятно: шутит так Чимин или говорит серьезно. У Чонгука от такой немыслимой откровенности аж уши краснеют, и учащается сердцебиение. А Пак сидит спокойно и поедает заказанный себе салат Цезарь. — Ты, оказывается, не конченый девственник, — заявляет Чимин, обводя Гука глазами. — Я был уверен, что ты не сможешь дойти до конца. Бисексуалы редко доходят до анального секса в первый же раз. Дрочка, минет и разговоры по душам. Ты меня удивил. — Ты мне нравишься, забыл? Нельзя не хотеть человека, который нравится. — И давно я нравлюсь тебе? — Ну, точно не скажу, но что-то в тебе меня сразу привлекло. Думаю, таких много, которые влюбляются в тебя с первого взгляда, а потом страдают. — Ты единственный, кому за два года, я позволил зайти так далеко. — Очень польщен. — Ну, а что ты мне расскажешь о сексе? — перескакивает на другую тему Мин. — Тебя бывшая невеста не страпонила случайно? — Я тебя расстрою, но отодрать моя бывшая меня не успела. Может, продлим наше знакомство? Тогда моя анальная девственность отойдет тебе. — И я повешу ее в рамочке в гостиной. Отличный декор. Спасибо за предложение, но можешь оставить ее себе. Это была нелепая попытка продлить знакомство. «Может, сказать ему честно?» — обдумывает Гук, смотря, с каким аппетитом Чимин уплетает листья салата. Что будет, если Чонгук попросит о продлении отношений? Пусть не сразу романтические свидания под луной. Например, сначала просто друзья. Разговоры по душам и встречи в барах. Может, иногда секс по дружбе (это вроде называется «друзья с привилегиями»). Звучит же хорошо, да? И не налагает больших обязательств. Единственное, что помешает — расстояние. Что с ним делать? Из Кореи в Японию по щелчку пальцев не переместиться. Можно ли уговорить Чимина остаться тут? Чонгуку самому смешно от этого предложения. Конечно, ради него Пак бросит свою жизнь и кинет якорь в Сеуле, только бы встречаться с ним по вечерам пятницы и пить дешевое пиво, закусывая сырными чипсами. — Какие у тебя были отношения с отцом? — Что? — Гуку кажется, что ему послышалось. — Откровенность за откровенность, — напоминает Мин, продолжая поедать салат. — Забыл, что ли? — Ну, как сказать… Об отношениях с отцом рассказывать Чонгуку нелегко. Но он все же пытается. Ведь спрашивает Чимин. Они с отцом раньше были очень близки. Почти неотделимы. Гук во всем хотел равняться на всезнающего папочку, который мог ему и про луну рассказать, и велосипед починить, и в плейстейшен с ним поиграть. Все начало меняться, когда Чону исполнилось четырнадцать, и он не захотел продолжать состоять в футбольном клубе. Ему всегда больше нравился бокс и силовые упражнения, а не командные игры, в которых он постоянно чувствовал себя или лишним, или ненужным. Отец был страшно недоволен. Он был футболистом в юности, даже как-то тренировал юношескую команду, столько вложил сил в сына и расценил отказ от футбола как предательство. Дальше он постоянно напоминал Гуку, что этот пункт был отправным: с этого момента жизнь Чонгука пошла под откос. После этого Чон стал замечать, как сильно на него влияет отец. Он запрещал ему общаться с неугодными людьми, осуждал его друзей и подружек, не давал читать «не те» книги и пытался влезть в каждую сферу его жизни, чтобы всюду за ним следить. Он программировал Чонгука под себя, лепил из него свою точную копию вплоть до вкусов и интересов. Когда Гук показал клыки, отказавшись дальше бегать по полю, отец сильно разозлился. Впервые Чонгук решился бунтовать. — Папа считал, что лучше меня знает, как надо жить и с кем надо общаться. Поэтому мы стали постоянно ссориться. Я больше не хотел жить по его трафарету. Это была суровая война за независимость. С тех пор они часто вздорили по всевозможным поводам: от занятий бокса, которые поздно заканчивались, до обтягивающих джинсов, потому что мужчины такое не носят. Сейчас Чонгук понимает, что стал встречаться с Ёнджу больше назло отцу, который пророчил ему одиночество. Каждым своим решением Гук отчаянно пытался доказать отцу, что чего-то стоит и сам может жить без постоянного контроля и чужой указки. Но его было сложно переубедить. Победил на соревнованиях по боксу? Да много разве ума для этого надо. Стал вторым лучшим учеником в классе по успеваемости? А почему не стал первым? Устроился на подработку, чтобы иметь карманные деньги? В твоем возрасте я уже обеспечивал семью, а ты можешь купить банку колы и шоколадку, молодец. Нашел привлекательную девушку и сделал ей предложение? Хватайся за нее крепче, кто еще полюбит такого идиота. Все, что делал Чонгук, для отца было незначительно и глупо. Гук столько лет потратил на то, чтобы отец признал, что он может и сам руководить своей жизнью, и может быть успешным, даже если не является копией отца. Но ничего не вышло. Чон понял, что пока он полностью не подчинится воле отца, пока не пойдет по его стопам в университет, пока не станет носить то, что он считает достойным и быть тем, кого он считает достойным, он никогда не будет для него ценен. Чонгук решил, что хочет быть ценен хотя бы для самого себя и заниматься тем, что любит. — Когда я сказал родителям, что буду телохранителем, отец уже болел. Это было в больнице. Он стал кидаться в меня фруктами и кричать, что я все испортил. Мама говорила, что он просто хотел, чтобы я был счастлив. Ну, а представить, что можно быть по-настоящему счастливым, не живя, как он, у него так и не получилось. — Мой отец почти такой же, — дослушав рассказ, признается Мин. — Только он хотел, чтобы я был гениальным музыкантом и славил нашу семью. С самого детства я только и слышал, что мне уготовано блестящее будущее, и я не имею права от него отказаться. — И у тебя, впрочем, вышло. Не так ли? — Можно сказать и так. Хотя прославить семью я так и не смог. Я родом из Пусана. Чохи там преподавала. Именно она рассказала отцу, что лучше всего мне отправиться в Сеул в консерваторию. Там бы я смог себя полностью реализовать. Так я впервые покинул родное гнездо и оказался на свободе. И меня она опьянила: я мог гулять, пить, веселиться, ходить в кино и даже на свидания. Дома у меня была только музыка и разговоры о музыке, а тут у меня появилась жизнь. — Ты ни с кем не встречался, когда учился в школе? — Правильней сказать, что я не встречался с теми, с кем хотел бы встречаться. Мне всегда нравились парни. Сколько себя помню. Родители пытались познакомить меня с хорошими девушками из таких же богатых семей, но для меня они были пустышками и даже не привлекали в сексуальном плане. Мы быстро расставались. — Твои родители знают… Ну, о том, что ты… — Педик? — понимает Чимин, а Гук смущенно кивает. — Когда узнал, что болен, то сразу рассказал. Отец мне тут же сказал, что у меня больше нет семьи и если я сдохну, то сделаю им всем одолжение. Чимин рассказывает, что с тех пор папаша оборвал с ним все связи. Он уже давно с ними не говорил. Мама поначалу держала молчание, но потом все же позвонила, поинтересовалась здоровьем и извинилась за отца, который пожелал ему смерти. «Ты должен понять, что иначе он отреагировать не мог. Это такой позор», — сказала мама, и Мин слышал, что она плачет. — Она просила беречь себя. Я приехал ради того, чтобы встретиться с ней и… Чимин не договаривает. Он не знает, чего хотел от встречи, но явно не того, что в итоге произошло. Эта тема одинаково болезненна для них обоих, поэтому они умолкают, решая больше не бередить рану. Сейчас надо разбавить тишину какой-нибудь фразой. Найти новую тему для диалога. Чонгук вдруг воспоминает, о чем хотел Чимину сказать, но так и не смог. — Мне очень нравится ваш альбом. — Ты его весь прослушал? — недоверчиво интересуется Чимин. — Конечно! — Спасибо. Я над ним очень старался, хоть он и не всем понравился. Альбом посвящен одиночеству и блужданию. От эйфории к грусти, от радости к мраку и так до полного развала личности. И тогда, когда поставлена точка, возникает свет. — Как-то так она и звучит, хотя я не очень в этом разбираюсь. Чимин усмехается и решает приоткрыть завесу тайны, расшифровать свою собственную музыку, раскрыв историю, вложенную в ноты. Открывает альбом композиция — «Рождение гениальности». Яркая и оптимистичная мелодия. В ней рассказывается о рождении одного незаурядного человека, которому уготовано стать гением. Это знают все, и даже он сам. Родители его холят и лелеют, ожидая, когда он, наконец, покинет пеленки и станет звездой мирового масштаба. Мечты. Мечты. Мечты. Вторая композиция — «Возмужание гениальности». Необузданная и переполненная чувствами мелодия, рассказывающая о том, как человек становится на непростой путь гения и тащится вперед, преодолевая трудности, обучаясь, сталкиваясь с неприятностями и празднуя удачи. Как из ребенка, которому предстоит стать гением, он им становится. Третья — «Скользкий путь». В этой части персонаж уже достиг определенных высот, он взрастил в себе гения и теперь торопится по дороге жизни. И как это бывает со всеми: сердце его тянет не туда. Он ступает на неизвестный путь, полный опасностей, он не слушает предупреждения и в порыве чувств рвется куда-то по скрытой во мраке дороге, ожидая найти что-то или кого-то, он полон надежд, и опьянен своей удачей. Он спешит. Четвертая — «Буря потерь». Путь героя не привел к счастью, а лишь оборвал дарованные небесами крылья. Он искалечен и разбит. Но он борется с невзгодами и все еще стремится к свету, несмотря на то, что все исчезает из рук. Он теряет все, что имел: семью, друзей, работу, свою гениальность. Однако теплится в душе надежда мотыльком, и он продолжает бежать, разыскивая способ вернуть утраченное. Пятая часть — «Как царь Мидас: рождение самоубийцы». Царь Мидас пожелал, чтобы все, чего касалась его рука, превращалось в золото. Герой ничего не желал, зато все, к чему он прикасался, стало разваливаться на куски. Все новое стало сгнивать в мгновение ока. Отчаяние заполнило его душу окончательно. Холод и тьма поглотили ее целиком. Нет больше гениальности, которую бережно растили и которой пророчили сказочное будущее. Он умер. И на его месте родился он: уродливый, болезненный и вызывающий отвращение. Самоубийца. Шестая часть — «Падение самоубийцы» — апогей страданий и боли. Самоубийца растерял все, что имел, и теперь разваливается на куски, обращаясь в пепел. Тащится куда-то по жизни, не разбирая дороги, а душу и тело пожирают невзгоды, как дикие звери. Это стон в ночи. Крик в пустоту. Угасающая нить пульса. У Чонгука мурашки по коже и в горле ком. Слушая музыку, он даже не удосужился прочесть названия композиций. Он не мог представить, что всех их связывает сюжет. Чимин молчит, попивая коньяк и смотря вдаль. Но рассказ еще не окончен. Осталась последняя. Колыбельная для самоубийцы. — Последняя моя любимая. Только не пойму, почему именно колыбельная? — Я слышал, что колыбельные во многих культурах выполняли магическую функцию. Они защищали ребенка от зла. Например, были колыбельные, где описывалась смерть ребенка, чтобы защитить того от смерти в реальности. Мне показалось… Работая над этой композицией я держал в голове картинку: замученный жизнью странник-самоубийца, которого достаточно покалечила дорога, возвращается разбитым в родной дом, мечтая только о смерти, но появляется фигура матери и убаюкивает его. Он засыпает на ее коленях, а она просит смерть и зло обойти ее дитя стороной. Раздается раскат грома. Сердце Чонгука готово вылететь и выпасть прямо на стеклянный стол. — Эта колыбельная — последняя композиция, которая должна успокоить загнанную в угол душу, — тихо говорит Чимин, пригубливая бутылку коньяка, забыв о пустом фужере. — Этот альбом, — борясь с дрожью, говорит Гук. — О ком он? Чимин улыбается. — Да ни о ком. Так, скучная история, — расслабленно отвечает Мин. Чонгука озаряет. Мозаика, наконец, складывается. Все недостающие кусочки располагаются по местам. Он сглатывает скопившуюся слюну и чуть дрожащим голосом произносит: — Кажется, я знаю, что в чемодане. — Удиви меня. — Там пистолет, — уверенно произносит Чонгук. — Ты собираешься застрелиться.