This life aint worth living

— Вставай и одевайся. — Говорю я тоном, не терпящим возражений. Он, словно маленькая сопливая девчонка начинает канючить: «Зачем?», «Не видишь, мне трудно!». — Закрой свой рот и одевайся! — Рявкнул я, на что получил его улыбку, заставляющую меня чувствовать себя неловко, и лёгкий кивок. — Хорошо.       Но стоило ему подняться с кровати, как он тут же упал в мои руки. Извинялся, говорил, что сейчас он всё сделает, только не кричи, Вилле, не кричи.       Разве я могу так поступать с ним? Я оставлю его одного и уйду? Я смогу? — Прости. — Говорю я, сажая его обратно на кровать. Энди смотрит на меня своими прекрасными ничего не понимающими глазами и всё так же улыбается. Я помогаю ему раздеться, задерживая своё внимание на выступающих рёбрах, острых ключицах, осунувшихся плечах — как же он похудел!       Через некоторое время я помогаю ему подняться и вывожу его из квартиры. Он всё так же смущённо давит свою улыбку, но на лице так и написано его непонимание. Возможно, это из-за того, что он привык к моей грубости, а тут такое?..       Сажаю его в свою машину и замечаю, как он начинает извиняться за неудобства и просить прощения, от чего меня кидает в дрожь. Ты смеешь извиняться? Глупый мальчишка! Посмеяться надо мной вздумал?       Нарочито громко хлопаю дверью, а потом понимаю, что моя злость сейчас ни к чему, что я смогу оторваться на нём позже. Сейчас главное — увезти его как можно дальше. Успеть увезти как можно дальше. — Куда мы поедем, Вилле? — Спрашивает он, а я вновь оказываюсь под воздействием его чар. Смотрю в эти глаза и не могу вымолвить ни слова. — Заткнись. — Кидаю грубо, но только из-за того, что я не могу держать себя в руках рядом с ним, таким красивым, послушным и смертельно больным…       К счастью, он понимает меня, и мы покидаем город в полнейшей тишине. Энди больше не пытается заговорить со мной, лишь изредка кидает подозрительные взгляды, как тогда, в первую встречу. Я чувствую каждый его такой взгляд, но не смотрю в ответ.       Через некоторое время он отключается, усталость берёт своё. Я следил за ним в зеркале заднего вида, чувствовал его слабое биение сердца, и понимал, что-то, что я сделаю — правильно. Так и надо. Он должен жить.       Ехали мы долго. За пределами города я сумел найти заброшенный старый дом, куда и повёз Энди. Там я помогу ему набраться сил после, там он будет в безопасности: не сможет убежать от меня, не сможет навредить ни себе, ни кому-то ещё.       Плавно притормозил возле того дома и вышел из машины, стараясь не шуметь. Не хотелось бы напугать его снова. Я не хочу, чтобы он впредь боялся меня. Открыл заднюю дверь и мягко потряс Энди за плечо, от чего он вздрогнул и открыл глаза. — Мы приехали. — Прошептал я, подавая ему руку, чтобы он смог выйти из машины. Улыбка вновь расцветает на его лице, такая широкая и яркая, что моё сердце невольно начинает сжиматься. — Спасибо. — Слабо шепчет он, опираясь на меня. Смотрит по сторонам, будто маленький ребёнок, всё ещё ничего не понимает, но улыбается-улыбается-улыбается…       Внутри дома нет абсолютно ничего, что могло бы привлечь внимание: пара диванов, камин да маленький столик. Энди медленно, с моей помощью, доходит до дивана и садится, явно чувствуя облегчение. Неужели даже этот поход от машины до дома заставил его так устать?       Я отхожу от него и развожу огонь в камине, чтобы хоть как-то согреться. В это время парень прожигает мою спину взглядом, и я больше, чем уверен, что в глазах его плещется море вопросов. Но особого желания отдаваться пустым разговорам у меня не было, ведь для этого у нас с ним будет целая вечность. Он всё смотрел и смотрел на меня своими голубыми глазами, пока я не повернулся к нему и не вперил в него свой взгляд. И тут я увидел…       Желание. Не было никакого моря вопросов, не было ничего, кроме животного желания. Его глаза горели, и я готов поспорить, что освещали бы комнату, если бы не разведённый камин. Он смотрел на меня так, как смотрят хищники на свою добычу; смотрел игриво, будто даже не пытаясь скрыть пылающий в глазах огонь страсти. И понимал, что я вижу это. Я вижу.       И нет смысла больше держать себя в руках. Мы оба понимаем, что сейчас произойдёт.       Терпение подходило к своему концу, в то время, как я подходил к дивану, на котором так вальяжно (для больного-то человека) расположился Энди. По мере моего приближения, огонь в его глазах распалялся, на секунду я подумал, что стоит мне немного засмотреться, так сгорю мгновенно.       Энди протянул ко мне руки и тихо прошептал моё имя. Воистину, это последняя капля…       Наплевав на всё, я взял его подбородок в свои пальцы, нежно прошептав, что не стоит бояться, что я помогу. В следующую секунду он впился в мои губы поцелуем. Он целовал меня самозабвенно, целовал, пока лёгкие не сдавило нехваткой воздуха; нехотя оторвавшись от объекта моих терзаний, я достал из столика резной кинжал, почувствовав, как мальчишка рядом вздрогнул. — Тебе не стоит бояться меня, я помогу. — Я повторял это, как мантру, но повторял её, скорее, не для Энди, а для себя самого. Для того, чтобы не забыть, зачем я тут, что я должен делать.       После его кивка, я полоснул холодной сталью по своему запястью, сразу же поднося его к губам парня. Ловя его непонимающие взгляды, я заставил выпить его своей крови. Он пил и пил, а страх в его глазах постепенно уступал место заново разгорающейся страсти. Не в силах больше терпеть, я убрал свою руку и заменил её своими губами. Целовал его страстно и остервенело, будто в последний раз, будто после этого поцелуя, наплевав на своё бессмертие, отправлюсь на тот свет. А он отвечал, и отвечал не с меньшим энтузиазмом, постоянно кусая мои губы; он притягивал меня к себе, цеплялся за одежду своими тонкими пальцами, хватал за волосы, душил в объятьях. Я чувствовал, как его потряхивало, но не понимал, отчего: от страха, возбуждения, или от всего сразу. И мне это нравилось до дрожи во всём теле. Осознание того, что вот он, Энди, в моих руках, целует меня, как неопытный мальчишка, прижимает к себе, пьянило. Блаженство медленно, но верно растекалось в крови, заставляя трепетать каждую клеточку моего тела. И я готов поспорить, что он чувствовал то же самое.       Мои руки скользили по его талии, постоянно касаясь оголённых участков кожи. К чёрту одежду, пора избавляться от неё.       Я прижимал парня к дивану, положив руки по обе стороны от его головы. Прижимал так, как незадачливые парни-подростки прижимают девушек к стене; ну, а он, в свою очередь, будто он и есть та самая девушка, прижатая к стене, обвил ногами мою талию, скрещивая их за спиной, явно намекая, что он не отступится. Его пальцы же впились в мои плечи мёртвой хваткой, казалось, что ещё немного, и ранки под его ногтями начнут обливаться кровью точно моё сердце.       Чувствовал его сердцебиение, чувствовал циркуляцию его крови, и это затмевало мой разум, я будто сошёл с ума. Впиваясь в его губы всё сильнее и сильнее, я избавлял его от одежды: рубашка, майка, штаны — к чёрту, к чёрту, к чёрту.       Находясь будто в тумане, я взял его на руки и смог дотащить до кровати в соседней комнате — здесь было однозначно удобнее, чем на диване. Холодно, конечно, но это ненадолго.       Смотреть на Энди доставляло огромное, почти физическое удовольствие, особенно, когда на его щеках появлялся румянец, волосы разметались по подушке, а руки сжимали в руках простыни. Он явно был в исступлении, шептал, умолял, всхлипывал.       Я смотрел на него, не в силах насмотреться, потому что, воистину, это было прекрасным зрелищем. Я даже позволил себе слабую улыбку. Заметив моё торжество, Энди смутился, притянул меня ближе с явным желанием стянуть одежду и с меня. Разве я могу ему отказать?       Он шарил руками по моему телу, расстёгивая пуговицы на рубашке путающимися пальцами, стягивал остатки одежды, откидывая в сторону, пока не добрался до желаемого. Остервенело впился губами в ключицы, прижимая к себе. Он собирался исследовать каждый кусочек моего тела, но секунду, Энди, у нас будет вечность на это, ты в курсе?       Стоило нам покончить с одеждой, как и с ненужным чувством смущения, моё терпение сдерживало лишь то, что Энди может стать некомфортно в первый раз, ведь всё это время он всегда был сверху. Я слышу его дыхание, слышу, как оно сбивается, вижу, как он, в попытке ухватить хоть немного кислорода, приоткрывает свои губы. Но я целую его сразу же, не позволяя вдохнуть, целую жёстко, целую с животной страстью, отнимаю тот желанный воздух и чувствую, как он начинает задыхаться. Уверен, что слышу, как сжимаются его лёгкие наряду с его учащённым сердцебиением.       Отрываюсь от столь желанных губ и сразу же заменяю свой язык парой пальцев, заставляя его давиться. Слёзы текут у него из глаз, но это далеко не от боли или смущения, слюна стекает с подбородка, красные щёки — это всё сводит меня с ума, и я в исступлении прижимаюсь губами к его шее, оставляя метки. Кусая до крови. Он такой сладкий, мой мальчик.       Смоченные слюной пальцы я медленно просовываю внутрь него, по одному, наблюдая за сменяющими друг друга эмоциями на его лице. Он терпит, иногда кривится, ощущая дискомфорт, но прижимает меня за плечи к себе, не прося остановиться. Шепчу слова ободрения, целуя его глаза, щёки, подбородок. А он и не слышит вовсе, лишь сжимает меня в своих руках.       Через некоторое время он начинает сам садиться на мои пальцы, и я вижу, как по его лицу растекается удовольствие. Потому заменяю пальцы своим членом, входя аккуратно, хотя сдерживаться не хочется. Но, на удивление, он начинает двигаться ещё до того, как я вошёл полностью. Стоило мне сделать это, как по комнате растёкся стон удовольствия.       А мальчишка всё так же шептал что-то несвязное, умолял меня и плакал, плакал, плакал. Начав двигаться в столь податливом теле, целую его. Поцелуй выходит мокрым, мы, будто неопытные подростки, сталкиваемся зубами, но именно этот поцелуй доводит меня до такого состояния, когда не можешь здраво оценивать ситуацию и хочется лишь одного — получить свою дозу удовольствия.       Любовь, ожидание, страсть — всё сводится к тому, что я хватаю его за бёдра, попутно разведя ноги, так сильно и вхожу до конца. Он вздрагивает от новых ощущений: ему больно, ему приятно — всё это смешалось в такой дикий коктейль, что крышу сносит и у него, и у меня. Не могу сказать точно, сколько это продлилось — несколько часов или несколько дней, — но я могу точно сказать, что Энди тогда стонал отнюдь не от давящей боли.       Проснувшись наутро, я, как бы ни прислушивался, так и не смог услышать стук его сердца. Не слышал такого до боли родного тудум-тудум в районе грудной клетки, и от этого липкий страх прокрался в мои мысли. Но тихое и ровное дыхание Энди вернуло меня на место — вот он, живой-здоровый, на веки-вечные мой. Это, несомненно, лучшая новость в моей жизни; от одной мысли, что нас с ним впереди ждёт целая вечность, тело бросало в мелкую дрожь. На душе становилось так же хорошо от того, что в будущем у нас будет бесконечное количество таких ночей, как эта.       Моя вечность не будет адом, потому что отныне я не одинок, я не в темноте — вот мой свет, лежит под боком и тихо сопит в подушку.       Мы принадлежим друг другу отныне и навеки.       Я не отпущу его.       Не в этой жизни.

И не в следующей.