Пятнадцатый отряд

       Приятная слуху мелодия музыкальной шкатулки тонко звенит в утренней, незыблемой тишине. Это первое, что я слышу, когда открываю глаза. Как и всегда, подъём даётся мне без особых трудностей, пожалуй, меня можно назвать жаворонком. Сладко потягиваюсь на кровати, ощущая в теле лёгкость. Здесь, в горе, спится почти всегда крепко и хорошо. Хотя я помню время, когда я даже не могла подняться по ступеням из-за давления ауры Сельвигг, но с тех пор прошло примерно три года, и я сама стала сильнее и опытней. Улыбаюсь этой мысли, с тех пор как меня в середине учебного года перевели в пятнадцатый отряд, прошло уже так много времени. Мне уже исполнилось семнадцать, а кажется, что только вчера я плакала в подушку от боли, которую оставила прошедшая сквозь меня молния. Будто совсем недавно я с отчаянием и страхом рассматривала своё тело, на котором не было живого места. Ожоги, разорвавшиеся сосуды, трещина на всю лучевую кость, выпавшие волосы. Именно в таком виде меня и привезли сюда, как ненужный балласт. Но от того времени остались только шрамы, кость срослась, волосы отросли заново, пускай, как и глаза, побелели. Ну, чтобы не кривить душой, осталась ещё некая опаска перед молнией. Капитан смогла добиться успеха в моём обучении, за что я ей безмерно благодарна. Орголиссо не отнеслась ко мне, как к какой-то неумехе или дурочке, она спокойно и планомерно помогала мне восстановиться, исправить ошибки, преодолеть страх и нарастить мастерство в молнии. Она даже говорит, что в следующем году я смогу подать на звание мастера и перевестись в промежуточный восьмой отряд, а там передо мной откроются новые границы. Только я этого не хочу. Мне хорошо здесь, в пятнадцатом, мне здесь нравится. Тут самая умиротворяющая обстановка, никакой тебе суеты или создания проблем на ровном месте. Нету этой гонки с покорением магии, ожесточённого улучшения своих способностей для экзаменов. Здесь это неспешное саморазвитие и плавное, гармоничное оттачивание навыков до совершенства. Опять же, здесь капитан, который готов тебя выслушать, который не вымещает на тебе злобу, который даёт личную свободу и не заваливает тонной поручений. Дружелюбные и добрые товарищи, которые не будут насмехаться у тебя за спиной. Я об этом не раз писала своим родителям, попутно отправляя им почти всё своё офицерское жалование. Они живут и работают на небольшой ферме, и им деньги нужнее, чем мне. В этом отряде я могу заботиться о них, быть собой и чувствовать себя прекрасно.        А ещё здесь есть Джинно. На этот раз я улыбаюсь смущённо и прикусываю нижнюю губу, чтобы не дать улыбке расползтись на поллица. Щёки трогает лёгкий румянец. Да, мне он нравится, как и предположил Этел, только я не хочу, чтобы об этом знали и тем более говорили. Это моё личное дело, и я не готова с кем-либо его обсуждать. Даже мысль о признании заставляет внутренне сжиматься и неслабо так пугает, я просто не представляю, как вести себя в таком случае. Наверное, я слишком застенчива и нерешительна, чтобы хоть как-то обозначить свои чувства. Но меня устраивает и просто быть рядом с ним, видеть его каждый день, помогать ему чем могу. Мне этого хватит, если ему будет хорошо. Только вот ему последние дни плохо. Хмурюсь, зря я подумала об этом с самого утра. Рукой беру механическую шкатулку с резными деревянными стенками, из которой льётся тихая, тонкая музыка. Её мне подарили родители в прошлом году, и она немного не такая, как обычная музыкальная. Её можно закрутить на несколько часов, от одного до десяти, а по их истечению, когда крутящиеся металлические шестерни внутри закончат подбираться к валику с калками, начнёт играть мелодия. Такой вот необычный будильник. Просыпаться под него одно удовольствие. Пальцами поворачиваю встроенный ключ, останавливая механизм, и приятные звуки прекращаются, оставляя меня наедине с тревожными и непростыми мыслями. Перемена в Джинно заметна, наверное, всем, кроме новеньких учеников. Он стал более нервным, вспыльчивым и совсем уж молчаливым. Длится это уже дней шесть примерно. И пока всё только ухудшается, разрушил ветром сарай, бросил в Этеля камень. А я могу только наблюдать, как ему становится отчего-то хуже, и ничем не могу ему помочь. От этого на душе делается очень тоскливо и грустно. На мои вчерашние попытки успокоить его, поговорить с ним, он лишь отмалчивался, а потом и вовсе сказал, что всё в порядке и чтобы я не раздражала его. Этим он чётко дал понять, что я перешагнула грань, которую он обозначил вокруг себя. Не могу сказать, что мне в этот момент не было обидно. Было, ведь я искренне хочу, чтобы с ним всё было хорошо, чтобы не мучили эти неизвестные мне кошмары. Почему он так меня отталкивает? Не подпускает ближе? Мне не нужно говорить дважды, вчера я с ним больше не заговаривала, как, впрочем, и Бити, и Малоун. Да и, если честно, не было такой возможности, Джинно большую часть вечера провёл в горе с Сельвигг.        Сельвигг. Он только её подпускает к себе, и кажется, что только с ней он готов нормально общаться. Насколько я могу судить, она не показывает, во всяком случае внешне, к нему особой симпатии. Я не знаю, почему так, не знаю, что происходит между ними. Думаю, во мне говорит дурацкая ревность. Это чувство может мешать трезво оценивать ситуацию, взглянуть на неё со стороны. Но всё же горько и обидно на душе, когда ты стараешься подойти к человеку ближе и тебя отталкивают, а второго человека, который ничего такого не делает, принимают с распростёртыми объятиями. Выглядит несправедливым. Как-то раз Орголиссо сказала мне, что у Джинно очень сложный характер. Не знаю, почему она сказала это мне. Может, хотела предупредить, может, хотела проинформировать, может, хотела намекнуть на бесполезность моих стараний. Работающих версий нет. Но пока я довольствуюсь смирением, терпением и просто нахождением рядом, а это не так уж и плохо. Хотя так было не всегда: когда я только попала сюда, Джинно проявлял чуткость и заботу по отношению ко мне. До того момента, когда я окончательно встала на ноги. Я знаю, что внутри он не такой, каким кажется снаружи, что он славный малый, пусть и заносчив. А может, я только попусту себя обманываю? Впрочем, пока мне тут хорошо находиться, не вижу в этом ничего такого. Я всегда могу перевестись, сдать экзамены, проводящиеся весной, и пойти дальше. Учиться преодолевать это чувство, если оно не взаимное. Думаю, все рано или поздно сталкиваются с этим или чем-то похожим. Придя к внутреннему балансу, я откладываю музыкальную шкатулку обратно на рабочий стол. Он стоит почти впритык к кровати, на нём стопка книг, письменные принадлежности, чистые листы и папка с моими рисунками. При желании за столом можно работать и сидя на кровати, что не соответствует армейской дисциплине. Но так как мы живём тут почти что на постоянной основе, за исключением отпусков и заданий, то капитан разрешила обставлять свои комнаты как душе угодно. Мне это позволило расставить всё убранство комнаты почти как дома, в моей небольшой комнатушке. Кровать в углу, стол, идущий буквой «г», рядом, два стула, сколоченных Малоуном, а чуть в стороне вещевой комод из тёмного дерева. От этого по-особому радостно: находясь в именно здесь, я чувствую связь со своими родителями и домом. Хотя едва ли эта комната напоминает мне ту, в которой я провела всё своё детство. Та была совсем маленькой каморкой, и думаю, когда-то ею она действительно и была. У меня небогатая семья, жили мы в небольшом доме и позволить полноценную комнату для ребёнка не было возможности. Но мама и папа давали мне всё, что могли, и самое главное — свою любовь и заботу.        Оглядываю своё жилое помещение, которое щедро выделяет Орголиссо своим офицерам, и в который раз удивляюсь. Большая комната, высеченная каким-то мастером в грубом сером камне, но совсем нет ощущения пещеры. Сводчатый потолок уходит вверх метров на пять, на полу по центру небольшое круглое возвышение, выглядящее как небольшой столик, стены обточены до ровных, гладких граней, а на одной из них целых три окна, напоминающие формой бойницы. Как будто мы в какой-то крепости. Сквозь них в комнату проникает приглушённый солнечный свет: скорее всего, утро либо облачное, либо туманное. Чем скорее я встану, тем скорее смогу это выяснить. Встаю с нагретой кровати на ворсистый ковёр, купленный мною на задании в одном из южных городов год назад, и снова потягиваюсь всем телом. Пока медленно одеваюсь, думаю о том, какие сюрпризы принесёт новый день. Хах, вчера Этел преподнёс мне один. Его вопрос: почему идём не к озеру? И мой заранее заготовленный на этот случай ответ, который не слишком-то и вразумителен на мой взгляд: вода в реке живее. Дело не в воде, а в том, что Сельвигг строго-настрого запретила любым ученикам говорить правду. Вообще и не многие спрашивают про озеро: большая часть учеников, если не уходит в первый месяц, попросту не замечает всех этих странностей. Этел же пытается разузнать правду уже на вторую неделю. Любопытно, он вчера хотел мне помочь или напросился, чтобы вызнать побольше? Он вроде неплохой и интересный парень, приехал сюда раньше всех с явным желанием обучаться, а теперь ещё и раньше всех заметил неладное. Надеюсь, что у него всё получится, потому что это можно назвать частью тренировок. Такая проверка на смекалку. Талант и сила могут ничего не значить без ума. Я догадалась спустя три месяца нахождения здесь, а за последующие три года таких же умных было всего два. Что ж, посмотрим, как будет в этом году, с этой мыслью, полной какого-то задора, я выхожу из своей просторной, полупустой комнаты в тихий коридор. Неизвестный мастер постарался и здесь: серый камень обтёсан, полы выровнены, в стенах есть небольшие выступы для свечей. Всего в горе два яруса и очень много комнат, которые просто закрыты. Офицерские комнаты расположены на втором этаже, поэтому когда я прохожу круговой туннель, то вижу из окон с высоты тридцати метров сам лагерь: костёр, домики, забор. А утро и в самом деле выдалось туманным и сонным, никого из учеников ещё не видно, что неудивительно: тренировки здесь не самые щадящие.       Орголиссо не заинтересована в воспитании курсантов и не собирается делать программу более доступной. Она в самом деле не похожа на остальных капитанов. Особенно это заметно в аттестационных экзаменах, проводимых старейшинами весной. Они и для второкурсников, и для офицеров, и для капитанов. В отличие от прочих Сельвигг не стремится продемонстрировать лучший результат, не требует от нас победы в поединках. Она равнодушно реагирует на проигрыши и ворчит больше обычного, что предпочла бы выполнить несколько трудных заданий подряд, чем торчать там всё это время. Напряжённые две недели, которые оканчиваются ярким, пышным праздником в ночь с тридцатого апреля на первое мая — Намодейми. На нём, если повезёт, можно узнать, какой человек предназначен тебе судьбой. Мне пока не довелось. Впрочем, как и Джинно, что внушает робкую надежду на взаимность. Когда-нибудь. Ну, а пока всё не так плохо. Неспеша иду по коридору, чтобы добраться до крутой лестницы на первый этаж. Там расположен круглый холл по центру горы, но он почти что пустой, за исключением каменных ниш, где можно сесть. В плане общих посиделок большая комната в бараке гораздо удобнее и уютнее. Когда у офицеров что-то вроде каникул, мы устраиваем такие расслабляющие вечера, например Бити играет для нас на гитаре или Малоун показывает, как правильно украшать деревянные изделия резьбой. Иногда мы играем в карты, логические настольные игры, и даже мрачная Сельвигг к нам присоединяется время от времени. Но с приходом осени капитан возобновит наши теоретические и практические занятия, свободного времени поубавится. Я уже прошла добрую часть пути до лестницы, как вдруг до ушей долетает непонятный звук. Чей-то сдавленный стон. Необычно для утренней, звенящей тишины. Я останавливаюсь, чтобы получше прислушаться и определить примерное направление, и иду в ту сторону. Вскоре свожу брови от озадаченности и тревоги, потому что звуки, напоминающее то ли рычание, то ли плач, привели меня к комнате Джинно. Ему опять снится кошмар? И что мне лучше сделать в такой ситуации? Можно его не трогать, так как ему не нравится вторжение в личное пространство. Можно его разбудить и попытаться разговорить, успокоить. Вдруг, если он поделится своими переживаниями, ему самому станет легче. И пока я стою перед дверью, колеблясь, та сама еле-еле приоткрывается, будто приглашая зайти внутрь. Ну, попытка не пытка, захожу.       В его комнате всё по-армейскому строго и, как всегда, чисто. Стол стоит перед окном, выходящим на зелёный лес, и этот вид навевает мысли о прекрасных далях. На столешнице порядок, всё стоит на своих местах: от закрытой чернильницы до жестяной коробочки с металлическими перьями для ручки. На кровати, расположенной спинкой к каменной стене, ворочается Джинно, обнажённый до пояса, поскольку одет в пижамные штаны. Он явно пребывает по ту сторону сознания, нервно комкает пальцами спутанное одеяло, плотно стискивает зубы, выгибается, хрипло стонет и что-то неразборчиво говорит, пытаясь отползти куда-то; на лбу выступила испарина. Нет уж, это совсем не дело. Нужно его разбудить, это будет лучшее решение. Тихонько подхожу к нему, потряхиваю его за плечо правой рукой. — Джинно, проснись, — стараюсь, чтобы голос звучал твёрдо и спокойно, — Джинно.        Глаза под сомкнутыми веками беспорядочно двигаются, он морщится и пытается что-то ухватить рукой на матрасе. Внезапно дыхание учащается, и он на вдохе открывает глаза и резко садится. По расширенным зрачкам я понимаю, что он ещё во сне и не отличает его от реальности. Поэтому не слишком удивляюсь, когда через долю секунды парень больно хватает меня за запястье правой рукой, а левой мгновенно достаёт нож из-под подушки и почти что приставляет мне его к горлу. Послушно замираю, так как любое неосторожное движение может плохо закончиться. Спустя ещё пару секунд светло-карие глаза проясняются, но добрее от этого не становятся. Он пристально смотрит на меня, выравнивая дыхание. — Тэсс? — голос звучит сипло и неуверенно. — Что ты здесь делаешь?        Джинно облизнул пересохшие губы и медленно убрал нож обратно под подушку. Не знала, что он спит так, с оружием наготове. Что же так его мучает? — Ты стонал во сне, что-то говорил, — немного отстраняюсь, давая ему больше пространства, — я проходила мимо, подумала, что лучше будет разбудить тебя. Снова дурной сон?       Парень ничего не отвечает, молча потирает рукой лоб и глаза, ерошит намокшие от пота русые волосы, затем водит затёкшими плечами. Вижу, как под светлой кожей перекатываются мышцы. Он, конечно, не такой сильный как Малоун, но всё же достаточно натренированный боец. Мне хочется прикоснуться к нему, дать знать, что я рядом и хочу помочь.        Только я знаю, что на этот жест он лишь сильнее разозлится. А у меня нет желания делать его утро ещё хуже, чем оно по итогу намечается. Пока он потряхивает головой, сидя на кровати, я, не дождавшись ответа, решаюсь предложить хоть что-то. — Принести тебе воды? — Нет, — достаточно резко обрубает он, — всё нормально, иди отсюда. — Уверен? — переминаюсь с ноги на ногу, буквально кожей ощущая идущее от него отчуждение. — Да, уходи, — он бросает взгляд на меня, и я вижу в его глазах какой-то странный блеск.        Но не успеваю его толком рассмотреть и понять. Парень уже закрыл веки, показывая, что он всё уже сказал. Наверное, мне правда лучше сейчас оставить его. Разворачиваюсь и, удерживая себя от того, чтобы оглянуться, выхожу за дверь, плотно притворив её за собой. Пройдя пару шагов вдоль высеченного коридора, прислоняюсь к стене и прикрываю лицо руками. Он снова меня оттолкнул, даже мою осторожную попытку хоть как-то помочь он отверг, что уж говорить о более серьёзном разговоре. От этого тяжело и так промозгло на душе, словно внутрь поместили кусок льда. Он мешает вдохнуть полной грудью и лишь усиливает тоску. Не успеваю я переварить случившееся, как до меня доносятся чьи-то приглушённые и явно неспешные шаги. Отрываю руки от лица, не хочу, чтобы кто-то меня застал в таком расстроенном виде, и почему-то совсем не удивляюсь увиденному. Впереди вижу Сельвигг, медленно поворачивающую из-за скруглённого угла. Тёмные волосы распущены и растрёпаны, как если бы она только встала, на ней наспех запахнутый серый халат, полы которого она придерживает скрещенными на груди руками. Выглядит так, как будто девушка накинула его на голое тело. По холодному полу идёт она босиком. Тёмно-синие глаза смотрят на меня со скучающим вопросом, и я спешу дать ей объяснение, зная, что она-то сможет помочь дорогому мне человеку лучше меня. — Джинно приснился плохой сон, я его разбудила, но… — покачиваю головой, не зная, как закончить фразу. — Ясно, спасибо, Тэсс, — говорит капитан и спокойно, не торопясь, идёт мимо меня.        Вот она доходит до нужной двери, открывает её безо всякого стука, прекрасно зная, что её обитатель уже не спит. — Что, Джинно? Молодая кровь даёт о себе знать? — долетают до меня её слова, затем дверь тихо хлопает, отсекая меня от этих двоих.        Какое-то время глупо жду, что парень и прибывшую отправит восвояси, но, конечно же, этого не следует. Сельвигг остаётся там, с ним — между ними определённо есть какая-то связь. Чувствую укол безосновательной, жгучей ревности, разворачиваюсь и иду к выходу. Безосновательной, потому что никаких прав ревновать того, кто мне не принадлежит, у меня нету. Главное, что в общем итоге Джинно станет лучше. А я пока схожу в баню и помоюсь, не пропадать же вчерашнему труду.