***
Чанбин появляется на горизонте ее жизни внезапно. После одной из репетиций, на которых по непонятным причинам отсутствовали и Хенджин, и Чонин, Йеджи выходит из зала последней, чтобы натолкнуться на парня, прислонившегося к яркой и безобразно горчичного оттенка стенке. Йеджи настолько удивлена его присутствием, что едва не роняет свою сумку с вещами. Со выглядит уставшим (его привычное состояние последние месяцы) и слегка неуверенным, что никак не вяжется с его привычным образом поведения. Девушке кажется, что появление Чанбина ничего хорошего не принесет. Старший ее не жалует (Йеджи иногда хочется расплакаться от обиды на этот мир, ведь у Чанбина когда-то в любимицах была). — Что случилось? — спрашивать страшно, но еще страшнее не знать. Чанбин от стены отталкивается, подходит ближе, но на приличном расстоянии держится. И будто бы решает пройти мимо, словно передумал вовсе что-то говорить. Но ведь ждал все это время, а значит не просто так это все. Он ссутулится, держит руки в карманах черных брюк и смотрит в пол, когда равняется с ней. — Джисон уезжает. Ты, поди, и не в курсе. Сумка с вещами из ослабевших рук все же выпадает. Стук удара распространяется по коридору, и Йеджи не уверена, что это сейчас просто сумка упала. У нее получается выдавить только дрожащее «что», пропитанное насквозь отчаянием. Но Чанбин не отвечает. Чанбина вообще в коридоре больше нет. Когда Йеджи узнает, то у нее внутри все обрывается. Но часть нее не хочет верить словам Чанбина, ведь как это возможно. Но тот не шутит вовсе, да и вряд ли бы стал говорить с ней по пустякам. Она не понимает, почему это происходит снова. В первый раз Джисон ведь поехал с остальными потому, что их четверо должно было быть. Ему уезжать не надо было, а он все равно заделался волонтером. И Йеджи знает (сложно не знать), что ради нее это сделал. Джисон свое сердце ради счастья своей лучшей подруги разбивает со времен старшей школы. Чан и Чанбин ее ведь за это простить не могут (тут уж как ни старайся, но не выходит у них иначе). Вот только Джисон не злится вовсе. Он не претендует ни на что. И не надеется тоже. Может поэтому Йеджи и ненавидит себя больше всего.***
Она стучится в дверь напротив своей квартиры с такой силой, что сама бы испугалась. Но на пороге появляется Джисон с взъерошенными волосами и отсутствием какого-либо удивления на лице. До Йеджи доходит, что он ее ожидал. И, получается, знал, что Чанбин расскажет (не понятно только, почему Джисон сам решил смолчать). Он не приглашает ее внутрь, просто разворачивается и следует в свою комнату. Йеджи прикрывает дверь, разувается и идет следом. Эта квартира практически зеркальное отражение ее собственной, все настолько знакомо, что даже грустно становится (потому что нет больше соседских посиделок, потому что разбито все). Дверь в комнату Джисона раскрыта, и видно, чем тот занимается. Створки шкафа открыты, часть вещей аккуратными стопками лежат на кровати, а другая — покоится в чемодане. На столе — невообразимый бардак, когда как раньше это было единственным аккуратным местом в комнате Джисона. Йеджи только в тот момент, когда Джисон закрывает чемодан и какие-то неизвестные ей тетради складывает в сумку на кровати, понимает все. — Так это, правда? — она ненавидит свой дрожащий голос, ненавидит просьбу в нем. И ненавидит, как безразлично отвечает Джисон. — Да. У нее слезы застилают глаза, ногти впиваются в нежную кожу ладоней. Йеджи готова умолять остаться, даже встать на колени и попросить не уезжать. Она не знает, как пережила предыдущие месяцы без его присутствия. Ей не важен факт их почти прекращенного общения, главное, что Джисон был рядом — дальше протянутой руки, но все еще рядом. Йеджи знала, что стоит обернуться в толпе и обязательно взгляд зацепится за его высветленные волосы. От этого становилось спокойнее и легче. (От одного существования Хан Джисона в ее жизни становилось лучше). — Почему? — надрывно, глупо и наивно. — Ты — же мой лучший друг. Джисон поднимает на нее замученный и несчастный взгляд, который пробирает до дрожи даже из-под длинной челки. Он в растянутой футболке серого оттенка и темных спортивных штанах, из-за чего его кожа кажется еще более бледной. Вены на руках видны еще сильнее, а щеки совсем пропали. — Ты серьезно не понимаешь? Или прикидываешься? — и голос звучит грубо, но с нотками отчаяния. — Твой лучший друг? Неужели, Йеджи, ты вспомнила об этом, — Джисон смеется, но смех его грустный. Йеджи тянет на себя рукава длинной кофты, хочет спрятаться в нее, как в защитном коконе. А еще ей очень-очень хочется вернуться в прошлое, чтобы все исправить. — Я заебался все ради вас делать. Могу я теперь и для себя что-то сделать? — Джисон злится, Джисон больше не может так. — Пожалуйста, Йеджи, отпусти. Хан молит, и Йеджи делает шаг назад в испуге. Ведь это так неправильно. И дыхание ее сбивается, привычная мантра не воспроизводится. Напротив глаза Джисона, что так напоминают тягучую карамель из детства, а в ушах его звонкий голос все еще звучит. Около его ног сумка с вещами не до конца пока еще собранными. Йеджи ощущает отчаяние в комнате, но не может понять, кому из них двоих оно принадлежит. Джисон выглядит уставшим и сломленным (она даже вспомнить не может, видела ли хоть раз его таким разбитым). Йеджи ненавидит свое легко с Хенджином. Ведь есть те, кому совсем нелегко. Джисон молчать не просит. Он похож на человека, которого уже ничего не остановит (он всегда таким был до определенного момента, Йеджи хотела бы, не знать, что за момент, да знает). Когда терять нечего — больше не боишься. Ему не страшно упасть, даже если никто внизу ловить не собирается. Но Йеджи в отличие от Джисона всегда боялась упасть. Он кидает футболку в раскрытую сумку, а после смотрит на нее так, словно решает нечто важное. Ее страх начинает парализовать, ведь взгляд этот его наизусть выучила. Йеджи начинает догадываться еще до его слов, а хотелось бы не. — Феликс возвращается. И она падает. (Но поймает ли ее кто-то?)