(Не)Беззаботная юность

Хенджин поднимается по лестнице медленно, будто оттягивает неизбежное. А может по старой привычке — если подниматься не на лифте, то можно было пересечься на лестничном пролете между четвертым и пятым этажами с одним улыбающимся рэпером. У Хенджина для таких встреч всегда были запрятаны леденцы по всем карманам курток и толстовок. Ему хватало пары предложений, счастливого блеска в глазах при виде сладкого лакомства и широкой улыбки, после чего его оставляли одного с криками «опаздываю, хены меня прибьют». И он оставался смотреть вслед (если так подумать, то они всегда встречались именно на этом пролете, даже когда договаривались встретиться около дома). Но в этот раз Хенджин никого не встречает на лестничном пролете между четвертым и пятым этажами, а потому беспрепятственно поднимается на седьмой этаж и замирает перед нужной ему дверью с поднятой рукой. У него давно имеется запасной комплект ключей, но остается потерянным где-то в недрах его квартиры. Хотя ему даже стучать не надо, дверь ведь по-любому открыта будет — поверни ручку, толкни и заходи внутрь. Однако сил на это не хватает, и парень так и остается стоять, лишь прислонившись лбом к железной поверхности. Ни постучать, ни позвонить, ни открыть. Ничего из этого не хочется, а в особенности делать совместный проект по истории. Хенджин историю ненавидит со школьной скамьи, но там у него был личный репетитор тире лучший напарник, имевший по этой самой истории стабильно высший бал. — Долго еще так стоять собираешься? — чужой голос, как гром среди ясного неба, звучит. Хван вздрагивает и издает какой-то полузадушенный писк удивления. Но от двери отлипает, наконец-то, и смотрит назад. Там, прислонившись к стене около лифта, стоит Со Чанбин собственной персоной. В потертых джинсах и джинсовой куртке нараспашку, из-под которой виднеется темная толстовка. Волосы старшего такого непривычного теплого каштанового оттенка, а под глазами мешки от недосыпа. За спиной висит рюкзак, а в руках телефон с ключами. Хенджин про себя усмехается — это как же надо уйти в рефлексию, чтобы не услышать шум лифта. — Ну, ты либо стучи, либо уходи, — Чанбин вновь возвращает Хенджина обратно в реальность и кивает в сторону двери, около которой тот застрял. — Третьего варианта у тебя нет. И он как бы это знает, да. Но взгляд сам по себе на соседнюю дверь переводится. Но там тишина — из трех въехавших однажды жильцов остался только один, да и тот стоит напротив него. И желанным гостем Хенджин быть давно перестал. — Так что выберешь? — Чанбин тоже с места не сдвигается, будто стена без него упадет (а может, он сам без опоры споткнется и полетит вниз). — Нам проект по истории задали, — Хенджин сам не знает, зачем это говорит, да и звучит так, будто оправдывает свое собственное нахождение на этом этаже и около этой конкретной двери. — Со стипендии могу слететь. Чанбин кивает, будто бы говоря, что «да, стипендия — это очень важно». Без стипендии Хенджину придется не сладко, родители в этом семестре ничем помочь не смогут, а впереди еще и конкурс танцевальный. Минхо, конечно, придумает, кем его заменить, но Хенджин этого пережить не сможет. — Надо делать то, что правильно, — бормочет себе под нос, но в тишине на лестничной площадке слышится непозволительно громко. И звучит, откровенно говоря, как очередное дерьмовое оправдание. — Кому как не тебе это знать, — Чанбин говорит серьезно, но насмешка все равно ощущается и отдает горечью внутри самого Хенджина. Чанбин от стены отлипает и делает несколько широких шагов мимо Хенджина к своей двери. Хенджин даже выдыхает легче (он, правда, боялся, что придется старшего ловить и спасать от встречи с полом). И наблюдает за тем, как тот вставляет ключ в нижний замок, поворачивает два раза, дожидается характерного щелчка и тянет дверь на себя. Хван пугается на мгновение — неужели вот так возьмет и уйдет хен, не сказав ничего на прощание. Но тот вздыхает как-то слишком уж тяжело и снимает рюкзак со своих широких плеч (у Уджин-хена и Чан-хена они намного шире, но и за плечами этого хена раньше можно было прятаться от напастей большого и взрослого мира). Чанбин кидает на него еще один взгляд. Смотрит долго, пристально, отчего Хенджину становится неуютно, но он все равно выдерживает. И будто бы Со только это и нужно было, потому что он хмыкает и вжикает молнией рюкзака. — Ты если честно ни хрена не заслужил, — говорит Чанбин, вытаскивая что-то из своего рюкзака. — Но и позволять этому оказаться на помойке, я тоже не мог. Хенджин аккуратно берет сверток, который ему протягивает хен. Тот смотрит на него в ожидании, а потому он начинает разворачивать сверток. Первое, что Хенджин замечает, — темно-зеленый цвет. Местами потертая, с загнутыми уголками темно-зеленая тетрадь. Если ее открыть, то на первой странице будет надпись «собственность Хан Джисона, не трогать», а внизу еще одна приписка «серьезно, дурацкий Хван Хенджин прекрати трогать мои вещи» и пририсованная недовольная мордочка белки. А если пролистать страницы дальше, то можно найти стихотворения и песни, которые в Хенджине всегда вызывали столько чувств, сколько он не мог выразить никогда. Вот только Хенджин утратил право прикасаться к этой тетради по собственной глупости. У него руки дрожат, и какая-то пелена перед глазами. Хенджин даже не сразу понимает, что это слезы ему мешают рассмотреть тетрадь в руках. — Я все еще считаю, что ты не заслужил, — Чанбин напоминает о себе, но в его голосе помимо очевидной злости ощущается горечь. И если бы отношения между ними были бы как раньше, то Чанбин обязательно бы обнял и погладил по макушке, приговаривая тихо «ну, как же так, Джинни», а потом обязательно помог бы все исправить. Но между ними все не так — Чанбин за Джисона и в огонь, и в воду, и в морду некогда лучшему другу. Хенджин может и был его любимым тонсэном, однако, Хани для Чанбина — названный младший брат, семья. — Но он хотел когда-то, чтобы это оказалось у тебя, — договаривает Чанбин, вздыхая и поджимая тонкие губы. — Там текст есть. Он над ним работал до отъезда. Вслух не говорит «для тебя», но слышится между строк явственно. И Хенджин кусает нижнюю губу, вспоминая свою по глупости сказанную просьбу еще пару лет назад «Хани, а напиши для меня песню». Джисон тогда громко возмущался, вопя что-то о наглых старших недо-хенах, а ночью, оставшись вдвоем, пробормотал едва слышно «однажды, к твоему двадцатилетию». Джисон свое обещание сдержал. А вот Хенджин проебался. Снова.

И ведь он честно ни хрена не заслужил. Но сжимает тетрадь в своих руках до побелевших пальцев.