(Не)Беззаботная юность

Йеджи абсолютно точно чувствует себя сумасшедшей. На улице льет, как из ведра, ничего не видно в радиусе нескольких метров. Непогода налетела так внезапно, буквально заливая улицы Сеула. Йеджи в какой-то степени радуется, что за нее льют слезы небеса. Никогда еще одиночество так сильно не душило ее, когда-то стены квартиры спасали ее, а теперь лишь напоминают клетку. (Как ту, что она ощущала в свои шестнадцать в родительском доме). Ее чай в подаренной Джисоном кружке с рисунком кошки остывает на письменном столе. А стол этот завален всевозможными бумагами — попытка разобраться в предстоящей программе второго курса или попытка выкинуть ненужные мысли из головы. Сама же Йеджи в пижамных штанах светло-голубого оттенка и широкой кофте с длинными рукавами, что ни черта не помогает согреть озябшие пальцы. У нее навязчивая идея, от которой все никак не избавится. Лишь небольшое желание, а также дом напротив, до которого добираться всего-то минуты три по диагонали пересекая детскую площадку. Йеджи пытается быть рассудительной, убеждая себя, что идущий за окном ливень явно намекает на то, что стоит остаться дома. Касается рукой стекла, видимость все еще абсолютно точно ни к черту. Йеджи думается, что она всегда трусит, выбирая более легкие пути, никогда не идет до конца, сдаваясь в самом начале. И ей стыдно осознавать, что кажется за прошедшее время она ничуточки не изменилась, все еще оставшись той пугливой шестнадцатилетней девчонкой, прячущейся за спиной лучшего друга. Но Джисона в Сеуле больше нет, а Минхо не обязан играть роль ее личного рыцаря, в конце концов, он же смог набраться смелости и выслушать. Все, что требуется от Йеджи — это говорить. Идея все еще абсолютно дурацкая, но девушка хватает ключи от квартиры, впихивает ноги в тапочки и выскакивает из квартиры, громко хлопая дверью. Она абсолютно точно свалится потом с температурой из-за пробежки под ливнем в домашней одежде, но если Йеджи сейчас вернется обратно — не выйдет больше. Три минуты по диагонали через детскую площадку и дом с одним подъездом, в котором можно снять по дешевой цене однушку для иностранного студента. Второй этаж, поворот направо, квартира девятая (все это она знает от Сынмина, что просто решил поделиться информацией). Дыхание сбивается, а мокрые волосы прилипают к лицу. Йеджи откидывает их назад и нажимает на дверной звонок, молясь про себя на то, чтобы дверь открылась. Сначала тишина, а затем слышатся чужие шаги, и Йеджи накрывает облегчение, быстро заменяемое на панику. Но прежде, чем девушка успевает передумать, дверь резко открывается, почти ударившись о стену. На пороге появляется Ли Феликс собственной персоной с взъерошенными волосами и отпечатком подушки на лице. От него исходят невероятно уютные ощущения, и Йеджи страшно, что она сейчас все испортит. Будто в замедленной съемке наблюдает за тем, как его эмоции меняются от сонливости к непониманию и удивлению, а затем скрываются под маской. (Это тоже что-то новенькое, с чем Йеджи никак не может свыкнуться, ведь солнечный Феликс держит при ней маску отстраненности последние недели). И до того, как Феликс успеет спросить какого черта она забыла на пороге его квартиры, Йеджи берет инициативу в свои руки и делает то, что умеет хуже всего, — говорит. — Ты мне только одно скажи, Феликс, — голос дрожит, отчаяние лестничную площадку заполняет полностью. — Я настолько опоздала? Йеджи ему сейчас напоминает хрустальную вазу из любимого маминого сервиза, с которым всегда надо обращаться осторожно. Ненароком заденешь — разобьется так, что потом и не склеить, разве что только выбрасывать в мусор. Феликс знает, что должен сказать. Знание никогда легким то и не было. Ему бы только одно слово сказать, а дальше плевать, как там все пойдет. Но Феликс на Йеджи смотрит и не знает, какой ответ правильным будет. (В их ситуации ответ вообще есть?) Она ведь всегда опаздывает. Приходит, когда ее никто не ждет (Феликс врет сам себе — всегда ее ждал, но упрямство — величайшее и одновременно ужасающее качество человека). Стучится в двери, когда те наглухо забиты (осталось только повестить табличку с указанием о том, что всяким Хван Йеджи не стоит стучаться, никто не откроет). Просится назад, когда все уже идут дальше (по крайней мере, пытаются, правда, пытаются). — Я, правда, так сильно опоздала? — она дрожит не только от переполняющих эмоций, но и от холода (бежать под дождем в домашней одежде — не самая лучшая идея). — Неужели ничего не исправить? Феликс прикрывает глаза. Он свои шестнадцать помнит так ясно, словно не годы прошли, а лишь дни. Скольких Йеджи успела уже потерять? А сколько потерял Феликс? — Где же ты раньше была, когда я по тебе умирал? Он отворачивается, чтобы слез ее не видеть. А они там есть. Обязаны просто быть. Йеджи кусает губы, всхлипывает едва слышно и не знает, как быть дальше, когда дверь закрывается.

(И если это правильный ответ, то почему так больно обоим?).