***
Цзянь не меняется. Всё так же лучезарно всем улыбается, откалывает дурацкие шутки, носит излюбленную футболку с надписью «Я всех бешу». У них всё по-прежнему. Вроде как. Но почему-то предчувствие какого-то невъебического пиздеца гнёт рёбра со скрипом и с треском, всё ноет, скребётся, противно дерётся когтями внутри. — Ты словно не со мной, СиСи. — Друг машет рукой у него перед лицом и тычет в бок, чтобы его расшевелить. Как и сотни раз до, если не тысячи. — Куда пропал? Чжань чуть отстраняется, не понимая своей реакции. Кожа горит там, где Цзянь его коснулся. Но у них же всё по-старому, да? Наверное, дело в нём самом. Чжань тянет губы в улыбке так искренне, как только может, и отвечает: — Не бери в голову, всё в порядке. У Цзяня хватает такта (дикий абсурд и парадокс, учитывая его неуёмную энергию и неумение сдерживаться) не донимать его расспросами. Ненадолго его отпускает.***
Тревожный звоночек противно режет слух, когда Цзянь вкидывает в себя один кусок пиццы за другим, словно куда-то спешит, ерошит ему волосы и поясняет: — Прости, мне надо бежать в музыкальный клуб. Мы решили запустить серию рекламных листовок. Девочки сказали, что объявление начало привлекать людей, и я... Он всё болтает, трещит, вываливает целый поток абсолютно не нужной ему информации. Чжань думает лишь о том, что целую неделю ждал пятницы. Считал часы и минуты до того момента, как они завалятся к нему домой и будут рубиться в игруху или смотреть паршивенький фильмец, который он разнесёт в пух и прах, а Цзянь развеселит смешными комментариями. Чжань думает, что уже скучает. И это так... глупо? — Ладно. Цзянь ему, как и всегда улыбается. По идее, поводов злиться нет. Он же не лезет к нему, не вторгается в его личное пространство, не навязывается, как это обычно бывает. Он не делает ничего, чтобы вызвать раздражение. Не лапает, сводя всё к шутке, не красит любое прикосновение в романтично-пидорские оттенки. Так, может, в этом всё дело? — Интересненько, — отмечает Хэ Тянь. Ему хочется стереть с лица Тяня это до безобразия довольное выражение.***
Он точно грёбаный сталкер, окончательно слетевший по фазе, — нормальные люди себя попросту так не ведут. Обновляет соцсети, прислушивается к тому, что говорят его вечно хихикающие одноклассницы. Постоянно пролистывает чаты в разных приложениях, не зная, как подступиться и наконец поинтересоваться, какого чёрта Цзянь стал зависать в сраном кружке круглыми сутками. Он не смеет спросить, потому что привык уважать выбор других, уж тем более своего лучшего друга. Он не может спросить, потому что Цзянь, пусть и не сразу, но захочет узнать причину, что, как и почему. А у него, блядство, ответов нет совершенно. Он боится. Боится дать им название, обозначить, развесить ярлыки, рассортировать и привести в порядок то, что мучает его уже несколько недель, что жрёт нервные клетки, зудит на подкорке и мешает спать. Сяо Хой ловит его в коридоре и восторженно пищит: — Чжань Чжэнси, смотри, как красиво! Твой друг — настоящая находка. Его накрывает чувство дежавю и что-то ещё, но сильнее, мощнее — едва ли не разрушает его до основания. Цзянь улыбается, а глаза слегка прищурены. На нём не рубашка и брюки, как в прошлый раз. Он одет в майку, стильно разодранную и потёртую, а джинсы узкие настолько, что Чжань (вот же срань!) смотрит на его бёдра и ноги. Пялится, таращится, гипнотизирует, как какая-то малолетка, у которой отказывает мозг от влюблённости. Он не может оторваться. Было так наивно предполагать, что предыдущее фото — верх и край, что эту грань не переплюнуть. В конце концов, Цзянь из тех, кто чхать хотел на рамки и какие-то условности. Он сматывается домой, не дожидаясь его у ворот. Если честно, не представляет, как смотреть на него, чтобы не спалиться по всем фронтам и не навлечь на себя его чрезмерное любопытство.***
Он просыпается от позвякивания и шума на кухне. Это определённо настораживает: родители с сестрёнкой должны были уехать за город развеяться, а он не видел смысла вставать в такую рань, поэтому отсыпался вдоволь. Чжань крадётся, ступает бесшумно. Выдыхает с облегчением, когда видит знакомую светлую макушку и слышит тихое бормотание. — СиСи, ты проснулся. Меня впустила твоя мама перед тем, как уйти. Цзянь сосредоточенно следит за кофе на плите, поэтому не поворачивается. Как же хорошо, что он не видит его, думает Чжань. Потому что ему наверняка бы стало неловко из-за того, как открыто он рассматривает его. Золотистые в солнечном свете пряди, что выбиваются из пучка, линию шеи, расслабленные плечи. Он будто воришка, которому до жути страшно попасться. Пока у него есть возможность, он пользуется ею сполна. Оглаживает взглядом руки, красивую спину, спускается ниже, вспоминая клятую листовку, вспоминая все те разы, когда сторонился его прикосновений, когда мог сам дотронуться и так глупо проёбывал все эти шансы. Сердце колотится где-то в горле от одной лишь мысли, что можно к нему подойти и больше не медлить, не находить отговорок. Это же Цзянь, который не станет возражать и всё ему разрешит, какой бы сумасбродной ни была идея. Это же Цзянь. Его Цзянь. Его снова топит это чувство с ног до головы, дёргает за нервы и судорогой пробегает по телу. — Что ты делаешь здесь? — спрашивает, чтобы отвлечься и не рухнуть на месте от переизбытка эмоций. — Решил загладить вину. — Цзянь пожимает плечами, выключает плиту и разливает кофе по чашкам. Ставит их на стол, из тостера достаёт поджаренный хлеб. — Мы почти не виделись в последнее время, во многом из-за меня, и... — отрывается от своего занятия и с улыбкой добавляет: — Я безумно скучал по тебе. Чжань знает, что ему признания, несмотря на внешнюю открытость, никогда легко не давались. Хоть что-то у них общее. И вдруг осознаёт: какой же дурак. Цзянь ведь на него смотрит так, будто нет никого больше, и неважно, в школе они или наедине — взгляд никогда не меняется. Им руководит чистый импульс, голая эмоция, и он больше не ищет оправданий, отмазок, чтобы переиграть и откатить назад. Подходит к нему, обнимает сбоку. Цзянь рвано вздыхает от неожиданности, но после свыкается и дышит уже размереннее. Прикасаться к нему — приятно. Подушечками пальцев скользить по спине, через тонкую ткань чувствовать тепло его кожи. Его ведёт и тащит, и так хорошо, как не было давненько. Чжань упивается. — Ты потрясающий, — шепчет и тянется к нему, пока всё не испортил. Целует в висок, и губы, пальцы, каждую клеточку в нём ломит от нежности. — Я знаю. Не хвастовство и не самовлюблённость, ничего такого. Посмеивается тепло и ласково, позволяя себя обнимать. Замирает в его руках, и Чжань думает, что нет ничего более правильного.