Так, может, в этом всё дело?

Он не знает, как вляпался в этот пиздец. Это он обычно вытаскивал Цзяня из передряг, он был самым спокойным и разумным из их чокнутой компашки, где непостижимым образом сошлись шумный неряшливый раздолбай, мажор-понторез, рыжий говнюк, пропитанный ненавистью и злостью, за которыми крылось всё же что-то хорошее, и он, тот, кому претило выделяться и строить из себя не пойми что, тот, кого вполне устраивало определение «нормальный». Он не знает, какого хрена его замкнуло вчера. Когда перестал отталкивать, когда почувствовал, что Цзянь нужен, блядство, так ему нужен. Какого хрена ответил на шутливый тычок губами у краешка рта, не разразившись привычной оскорбительной тирадой и не заехав по роже для профилактики. Подцепил пальцами подбородок и поцеловал, больше не видя причин не делать этого. У него крыша уехала нахуй с концами, когда он не услышал — скорее ощутил сдавленный хрип своего лучшего, сука, друга. Того, кто отчаянно боялся потерять, кто доводил себя до истерики одной только мыслью, что он уйдёт, если узнает, если так и не сможет принять. Того, без кого он давным-давно себя не представляет. Кровать еле-еле скрипит, отчего он замирает. Значит, проснулся. — Я знаю, что ты не спишь, — замечает лениво Цзянь, разрушая момент. Всегда поступает, как ему вздумается, идиот. Рассеивает этот дурман, это послевкусие сна, когда перед глазами сменяются картинки одна за другой, а в голове слишком отчётливо, упоительно ярко звучат стоны и лихорадочные просьбы, и если не открывать глаза, можно убедить себя в том, что утро ещё не наступило. Цзянь губами жмётся к его лопатке, простое касание, от которого его бросает в жар, несмотря на то, что нет никакого подтекста — только нежность. Нежность, от которой у него давит в груди, и дышать невозможно. — Ты придурок, ты в курсе? — бормочет он и наконец наскребает в себе силы к нему повернуться. Даже ворчать не выходит — он для этого чересчур счастлив. Цзянь улыбается, словно ему всё нипочём. От его улыбки тепло херачит по рёбрам и сбиваются в плотный комок все эти дурацкие, такие, сука, сильные чувства. — Доброе утро. Он не знает, что это за странный импульс, но не сопротивляется, не отпирается больше. Потянуть его на себя и целовать-целовать-целовать, потому что теперь он вообще не уверен, что способен от него оторваться. Утро действительно доброе. Лучшее в его жизни, если честно.