***
Кроули был её ассистентом раньше, когда она ещё занималась хирургией, а не психиатрией. Теперь он самостоятельный хирург, весьма успешный, если верить сводкам газет и медицинским журналам. От него по-прежнему пахнет алкоголем, пыльными страницами книг, отвратительными ментоловыми сигаретами, чьим-то парфюмом — не тем же, что пять лет назад, но похожим по ноткам и оттенкам запаха. Он по-идиотски шутит. Смотрит на неё уверенно, глаза в глаза, но всё ещё с затаённым где-то в глубине зрачков опасением, будто ожидая замечания. Вельзевул никогда не была жестока с ним, но Кроули знал, на что соглашается, когда переходил под её руководство — она требовала от него того же, чего требовала бы от себя, окажись она вдруг на его месте. В этот раз Кроули рассказывает о том, что у его партнёра проблема на работе. Вельзевул слушает с вежливым интересом, мысленно раскладывая собеседника на операционном столе. Кроули стал немного полнее с их последней встречи, но добрать вес до нормы он никогда не сможет. Даже если абстрагироваться от мысли о том, что убивать Кроули нет никаких причин, — он хороший человек, приносит пользу обществу и, что более весомо, не доставляет ей неприятностей, — материал он неподходящий. — Что с ним? — коротко интересуется Вельзевул. Она слушала краем уха, но всё равно знает, что у партнёра Кроули проблема с начальником, отказывающимся признавать наличие у себя какого-то неопределённого заболевания. — Что-то вроде... агрессии. Я бы сказал, что он полный мудак. — Руководящие должности часто занимают люди с психопатическими наклонностями. Это не проблема, Кроули. Это жизнь. — ...агрессия, смешанная с огромным и непреодолимым желанием нести людям добро. Перепады настроения, ну вы знаете. — Биполярное расстройство? Пусть проверится у штатного психотерапевта, сложит оружие и уйдёт на пенсию. — Ему за сорок. Нельзя дожить до сорока и не обнаружить у себя биполярку. — Ты недооцениваешь способность людей отрицать свои ментальные проблемы. — Пожалуйста, Вельзевул, — это не срабатывает. Вельзевул даже не меняется в лице. — Они работают над идиотским делом Потрошителя, этот чёрт возглавляет следственную группу, и, я уверен, ему просто нужно поговорить с кем-нибудь об этом. Пожалуйста. Вы ведь ничего не теряете? Это может быть интересно. Вельзевул соглашается неохотно, после ряда не очень изящных попыток Кроули надавить на то, что она — лучший специалист в своём деле, и что справиться с этим лучше неё никто не сможет. На эмоциях он разрешает выпалить диагноз прямо начальнику в лицо, не осознавая ещё, что тем самым навлечёт на своего партнёра ещё больше неприятностей. Кроули забывает об этом разрешении почти сразу, но Вельзевул — нет. Если не давить на ошибки людей, они становятся неприятно-мягкими, как студень. В конце концов, она действительно ничего не теряет. И это может быть интересно — встретиться лицом к лицу с тем, кто так усердно пытается её поймать.***
Начальника зовут Гавриил. Ростом он, навскидку, метр восемьдесят. Вес... Пожалуй, не больше ста. Крепко сложен, хорошо виден след систематических физических упражнений и подвижной работы. Лицо чисто выбрито. Не курит. Возможно, вегетарианец или просто придерживается правильного питания, но об этом Вельзевул не спешит делать точные выводы. Она едва достаёт ему до плеча. Пока Азирафаэль (занимается бумажной работой, склонен к консерватизму, если судить по одежде и привычке редко менять парфюм, на нём слабый запах ментоловых сигарет, которые курит Кроули, наверняка любит хорошо поесть, поэтому стоит пригласить их обоих как-нибудь на ужин) представляет их с Гавриилом друг другу, Вельзевул успевает обдумать, как могла бы расправиться с ним, если бы встала необходимость. Слишком высокий, чтобы полагаться на удачу и тянуться к сонной артерии. Пытаться задушить ещё более опасно. Возможно, удар в печень, но для этого нужно подобраться очень близко. Лучше всего подошёл бы простой и банальный пистолет. Она терпеть не может пистолеты. — Рада знакомству, Гавриил, — Вельзевул улыбается уголками губ. — Я тоже... Вельзевул, — он пробует её имя на вкус, примеряясь, нравится ли оно ему, и улыбается в ответ. — Какое у вас необычное имя. Естественно, Вельзевул не будет пытаться убить его. В этом нет смысла. Но она не может перестать думать об этом. Азирафаэль рецензирует её как лучшего психотерапевта региона, возможно, даже всей Великобритании. Вельзевул уделяет его словам чуть меньше сорока процентов внимания, но в нужных моментах приподнимает уголки губ в намёке на улыбку и говорит: "Ну что вы, Азирафаэль", подразумевая завуалированное согласие. Она разглядывает Гавриила, следит за манерой его речи, за его взглядом, за его реакцией на внешние раздражители. Он воспринимает в штыки фразу про психотерапевта, и горящие негодованием глаза буквально кричат о том, что он готов высказать Азирафаэлю несколько неласковых слов. Но в остальном Гавриил остаётся максимально спокойным внешне: только улыбается и мягко уверяет, что в этом нет необходимости, что он прекрасно чувствует себя и морально, и физически. Вельзевул буквально чувствует, как внутри его головы полыхает разрушающее пламя, и искренне удивляется тому, что Азирафаэль совсем не замечает этого. Интересно. — Могу я попросить вас перестать анализировать меня? — просит Гавриил, неожиданно приковывая взгляд к её глазам. — Пожалуйста. Если бы прикосновения к разуму можно было бы ощущать, ваши походили бы на грубое приставание. Вельзевул не меняется в лице, но от неожиданности действительно перестаёт "читать" его. Гавриил заметно расслабляется, хотя она не даёт ни единого намёка на то, что закончила свой анализ. — Спасибо, — благодарит он. — Как вы узнали? — интересуется Вельзевул, впервые за весь разговор полностью отдавая всё внимание собеседнику. — По глазам, наверное. Вы совершенно не слушали Азирафаэля, хотя, признаться, удивительно точно и естественно реагировали на каждую его фразу. — Вы хорошо умеете читать по глазам? Полезный навык для полицейского, — хвалит Вельзевул, фокусируя взгляд на глазах Гавриила. — Это... да, достаточно полезный. Но это тяжело проворачивать с людьми, вроде вас. Даже зрачки не дёргаются, — Гавриил снова улыбается, и Вельзевул узнаёт в его улыбке свою собственную — натужную и неискреннюю, порождение недель, проведённых у зеркала в попытках сделать её хоть сколько-нибудь приятной. У Гавриила получается средне. Вельзевул знает, что преуспела в этом больше. — Вы опять меня анализируете? — Немного. Профессиональная деформация. Вам не всегда нравится то, что вы видите в глазах преступников, верно? — Нет, конечно же. — Наверное, тяжело защищать людей, если в каждом из них видишь потенциального преступника? Это должно вызывать некоторый диссонанс. — Время от времени. Порой с этим возникают проблемы, но... — Гавриил осекается и хмурится. Он смотрит на неё со смесью какой-то обиды и растерянности, будто бы с трудом понимает, как диалог пришёл к этому. — Прекращайте, серьёзно. Я уверен, что это неэтично. — Простите! Простите, что вмешиваюсь, — Азирафаэль прокашливается и осторожно встаёт около них, пытаясь разрядить атмосферу и отделить их друг от друга. — Нам пора идти, сэр. Если мы не поторопимся, то не успеем на встречу. Вы простите нас, Вельзевул? Она кивает и благосклонно улыбается, делая шаг назад и разрывая зрительный контакт с Гавриилом. Он всё ещё смотрит на неё, и Вельзевул знает, что интерес в нём отчаянно борется с нежеланием признавать свою неправоту. Наверняка будет думать о ней как минимум неделю, потом, возможно, если ничто не растревожит душу и память, воспоминания немного осядут. Вельзевул не даст этому случиться. Она напомнит о себе сама. — Рада была познакомиться. Перед уходом Вельзевул адресует лично Гавриилу короткое и многозначительное "до встречи".***
Вельзевул достаточно быстро распознаёт, когда у неё начинается субсиндромальное состояние, свидетельствующее о приближении очередной критической фазы, во время которой ей необходимо выйти на охоту. Оно длится, как правило, около недели, и этот период она называет наблюдением. Вельзевул перебирает в голове все знакомства за последние месяцы, тщательно пересматривает визитки и выбирает того, кто будет следующей жертвой. Недели хватает, чтобы составить точное, плюс-минус, расписание жизни жертвы. В нужный день, когда в голове словно щёлкает переключатель, она одевается, садится в машину и, действуя по заранее расписанному плану, едет по нужному адресу. Никакой импровизации, только чёткий и холодный расчёт. Изредка разум играет с ней злые шутки, и фаза "охоты" наступает без каких-либо предварительных предупреждений. Она просто видит человека и понимает, что это её следующая жертва. Каждый из них чем-то задевает её, начиная с флейтиста, играющего плохую музыку, и заканчивая мужчиной из оперы, опускающим ладонь слишком низко на поясницу дочери, пока жена не видит. Каждый из них, в той или иной степени, кажется ей нарушающим гармонию общества. В её системе ценностей избавление от элементов, нарушающих гармонию, является ничем иным, как благом. Никто не будет держать в стаде больное животное. Что-то похожее, но, в то же время, совершенно другое, Вельзевул чувствует в тот момент, когда Гавриил вступает с ней в беседу. Ей хочется заползти в его душу, сжать её рукой, пощупать, осмотреть, разворошить и остаться там, чтобы наблюдать, как он задыхается от её невозможной близости.***
К вечеру Вельзевул знает его адрес и номер телефона. Это всё, что ей нужно, чтобы начать устанавливать контакт.***
Вельзевул появляется на пороге его дома через два дня, в субботу. Гавриил немного уставший, тяжело дышит и, судя по одежде и запаху пота, только что вернулся с пробежки. На его удивлённый взгляд Вельзевул тонко улыбается и просит разрешение войти. Он не отказывает. Гавриил просит её подождать, пока он примет душ и переоденется. Заполучив разрешение на возможность похозяйничать на кухне (Гавриил, очевидно, решает не удивляться ничему, поэтому, видя, как она достаёт из сумки контейнеры с продуктами, только уточняет, что не ест ничего вредного и предпочитает на завтрак крепкий кофе), Вельзевул жарит омлет с беконом и варит в турке кофе. Для себя у неё предусмотрительно взят из дома термос с травяным чаем. Гавриил появляется на кухне как раз вовремя, когда омлет успевает немного остыть. За ним тянется ощущение свежести и геля для душа, не имеющего какого-то особого запаха. Выглядит он заметно бодрее, а желание перекусить пересиливает любопытство. Вельзевул наблюдает за тем, как он ест, попивая свой чай. — Спасибо. Вы невероятно вкусно готовите, — благодарит Гавриил, отодвигая пустую тарелку и приступая к кофе. — И варите кофе. Могу я узнать, как и зачем вы здесь оказались? — Хотела извиниться за тот инцидент. Вы правы, это было неэтично с моей стороны. — Зато весьма впечатляюще, да? — Не могу скрывать, что именно такой и была цель — произвести впечатление. — У вас получилось. Вельзевул и не сомневалась в себе. Ей приходилось иметь дело с мужчинами, характер которых напоминал непробиваемую бетонную стену. Их приходилось раскладывать по кирпичикам, методично и кропотливо. По сравнению с ними, Гавриил удивительно лёгок на подъём, что, впрочем, не делает его менее интересным. Скорее наоборот. — Вы всем своим потенциальным клиентам приносите завтрак? — интересуется Гавриил. Больше не отрицает, что может быть её клиентом, отмечает Вельзевул. — Вы меня исключительно заинтересовали. Он расспрашивает о том, как ей удалось найти его адрес. Вельзевул говорит загадками, ответ на которые довольно легко сводится к "я спросила у Кроули, Кроули спросил у Азирафаэля". Это тоже неэтично, но Вельзевул уверена, что никто, кроме, возможно, немного Азирафаэля, от этого не пострадает. После завтрака Гавриил предлагает перебраться в зал, и она соглашается. Минималистичность обстановки импонирует Вельзевул. Возможно, Гавриилу свойственна умеренная аскетичность и нежелание окружать себя лишними мирскими благами, на что намекает отсутствие телевизора. Тем не менее, всё, что имеется, явно дорогое и подобрано тщательно. Вельзевул вспоминает, что во время первой встречи на Гаврииле был идеально сидящий на нём костюм, сшитый на заказ. Тогда её это приятно удивило — среди служителей закона редко находятся люди, уделяющие должное внимание своему гардеробу. Гавриил рассказывает о том, что первым тему посещения психотерапевта завёл Азирафаэль. Они говорят об участившихся вспышках раздражения у Гавриила, и Вельзевул осторожно предполагает, что желание пойти работать в полицию было ничем иным, как подсознательной попыткой бороться со своей мизантропией. Утверждение о мизантропии он отвергает, уверяя, что не испытывает ненависти к людям. Вельзевул не давит. Это ещё не полноценный сеанс, она сейчас не его доктор. Нет смысла настаивать. Они разговаривают почти час, после чего Гавриил всё же сдаётся. Он признаётся, что разговаривать с ней приятно, и Вельзевул искренне сообщает о взаимности. Цены его устраивают, как и выбранное расписание сеансов. Пока Вельзевул собирается, Гавриил стоит рядом и между делом отмечает, что с таким подходом у неё, должно быть, нет отбоя от клиентов. Она только слабо улыбается в ответ. Это врачебная тайна. Они прощаются сдержанно, но с намёком на продуктивное общение в грядущем будущем.***
Этим же вечером Вельзевул перерезает горло мяснику, торгующему испорченным мясом. Он не представляет для неё гастрономического интереса, поэтому она просто сидит рядом, курит и из исследовательского интереса отслеживает время, за которое он перестанет дёргаться.***
Гавриил приходит в назначенный день, в шесть вечера. Вельзевул оставляет его "на десерт" — больше у неё сегодня сеансов нет. От него тянет дождём, сырой землёй и приятным мужским парфюмом. Он ходит по просторной приёмной, разглядывает стеллажи с книгами, небольшие сувениры, которыми заставлены полки прозрачных шкафов, и висящие на стенах картины. Вельзевул позволяет Гавриилу привыкнуть к обстановке и ждёт, пока он даст понять, что готов к разговору. У них целый час впереди, этого времени достаточно, чтобы и насмотреться, и наговориться. — Вас очень тянет к культуре Африки и Ближнего Востока, доктор, — замечает Гавриил, останавливаясь рядом с причудливой африканской маской, стоящей на подставке и украшающей тумбочку. — Меня увлекает история язычества. Культ Баала, в основном. По понятным, думаю, причинам. Гавриил кидает на неё заинтересованный взгляд, и Вельзевул поясняет: — Они тесно связаны с Вельзевулом. В каком-то смысле, Вельзевул — его ипостась. Не могу сказать, что инфернальное имя послужило мне хорошую службу в повседневной жизни, но я научилась получать от этого свою выгоду. Странности, как правило, привлекают. Если их хорошо преподнести, — Вельзевул замечает, что Гавриил шагает к следующему шкафу с привезёнными из Африки поделками местных племён, и прокашливается. — Если бы мне платили деньги за то, что я рассказываю о себе, это называлось бы не "сеанс психотерапии". Расскажете, как прошёл день? — Я только что с вызова, — Гавриил легко переключается. Он отходит от стеллажей и устраивается на противоположном кресле, складывая руки на груди. — Убийство, мужчине перерезали горло. Криминалисты опоздали ненадолго, и я сделал им выговор. — Это ваше право — делать выговоры за нарушения. — Сделал выговор в грубой и недопустимой форме. Вельзевул склоняет голову к плечу, ожидая продолжения. — В последнее время это случается чаще и чаще. Меня просто выводят из себя все эти мелочи, их очевидные недостатки и проколы. Люди вокруг меня не могут быть идеальными, и это как будто бы раздражает, — Гавриил откидывается на спинку кресла. — Возможно, проблема в том, что я слишком глубоко ушёл в это дело, и я не могу понять, почему мои подчинённые не уделяют ему всё своё внимание. Каждый раз, когда мы сталкиваемся с новой жертвой, я чувствую себя так, словно кто-то извращённо издевается над моими моральными принципами. — Прошу прощения, — ненавязчиво прерывает его Вельзевул. — Что за дело? — Я думал, Азирафаэль выдал вам целое досье на меня, — беззлобно усмехается Гавриил. — Я возглавляю расследование по делу Потрошителя. Вы ведь слышали о нём, да? В криминальных новостям ему выделяют целую колонку. — Да-да, — кивает Вельзевул. — Вокруг этого дела ходит много шума в кругах психиатров. Позволите отвлечённый вопрос? Небольшое профессиональное любопытство. — Если я буду в праве на него ответить. — Почему в психологическом портрете вы так уверено пишете, что это он? — Статистика. Женщины менее склоны к насилию, — пожимает плечами Гавриил. — И дело в том... мы думаем, он их ест. Это крайне несвойственно для женщин-психопаток. Я, признаться, не помню ни одного подобного прецедента. Вельзевул правдоподобно удивляется. — Это нередкое явление среди серийных убийц, — замечает она, выждав необходимую паузу. — Каннибализм в их случае — атавизм, ещё более древний, чем волосы на теле или придаток в виде хвоста. Поедание своих жертв — дань традициям предков. Отвратительно, но, к сожалению, до сих пор встречается. Могу предположить, что он недалёкого ума. Гавриил встречает её предположение резким и неожиданным отрицанием. — Нет. Нет-нет. Эта сволочь умнее, чем мы с вами можем представить, и в этом я уверен точно. Он хладнокровный психопат, не лишённый своеобразной гениальности. Я предполагаю, что каннибализм, если он действительно имеет место быть — результат какой-то психологической травмы. Но даже не думайте, что это как-то оправдывает его действия. Ничто их не оправдывает. Этот монстр не заслуживает ни капли сострадания. Ни капли сострадания. Как будто бы она в нём нуждается. — Надеюсь, вы поделились этими наблюдениями с вашими коллегами. И возвращаясь обратно к коллегам... Оставшееся время они продолжают обсуждать работу Гавриила и способы справиться с приступами раздражения. Вельзевул даёт ему несколько советов и обещает выписать рецепт на лекарства, если в этом будет необходимость. Гавриил уходит спокойным и почти расслабленным. Он улыбается Вельзевул на прощание, и она улыбается ему в ответ.***
Ей было восемь, когда младшую сестру убили. Она помнит всё смутно, словно вокруг было какое-то марево, туман или сплошная темнота. Было много существ, и они смеялись и говорили что-то. Сестра была привязана к чему-то, похожему на алтарь. Смех стих, стало тихо, и тогда кто-то из них вышел вперёд, к алтарю. В руках у него был большой нож. Нож блестел в свете свечей, занесённый над девочкой. Сначала было удушающе-тихо, потом невыносимо-громко. Она узнала голос сестры в разнёсшемся по помещению крике. Затем всё снова оживилось, задвигалось, её куда-то потянули. Последнее чёткое воспоминание — горячее мясо на языке. Она пыталась вырваться, но её держали, зажимая рот рукой, и что-то говорили, шептали и... заставляли есть.***
С тех пор прошло больше тридцати лет. Вельзевул знает по именам каждого, кто был частью религиозного культа, устроенного её родителями. Возможно, кому-то из тех, кто был там в тот день, когда её сестру принесли в жертву, повезло скрыть свою личность, но в записях матери говорилось, что особых гостей было всего семь. Вельзевул прекрасно помнит свои первые семь убийств.***
— Пахнет очень вкусно. — Благодарю, Азирафаэль, — Вельзевул аккуратно ставит рядом с Азирафаэлем тарелку. — Рада, что вы с Кроули приняли моё приглашение. Кроули сидит рядом с ним. Вельзевул ставит тарелку и ему, после чего усаживается во главе стола. Он сервирован, как и всегда, безукоризненно идеально. Вельзевул не позволяет себе иного подхода в кулинарии. На расставленных тарелках — фрукты и лёгкие закуски, часть из которых они успели съесть. Возглавляет стол только что принесённое блюдо с мясом, украшенным гранатовым соусом насыщенного цвета и пряными специями. И Вельзевул на самом деле рада, что они приняли приглашение на ужин. Нет ничего удивительного в желании наставника поговорить со своим бывшим учеником и узнать как продвигается его карьера. В конце концов, Кроули — единственный из всех, кто продержался под её руководством всю стажировку, стойко принимая все замечания, невероятные нагрузки и бесконечные придирки. Вельзевул хотелось убедиться в том, что она действительно не ошиблась, приняв его тогда под своё крыло. Азирафаэль оказался приятным мужчиной. Он старше Кроули на несколько лет, улыбчивый и добродушный интеллигент. Работа в полиции почти не наложила на него отпечаток, и Вельзевул подозревала, что он, по большей части, засиживается где-нибудь в архивах, расставляя папки с делами в алфавитом порядке. Наверняка гедонист. Много читает. Пока они размеренно беседовали в ожидании основного блюда, Азирафаэль довольно легко подхватывал любую тему и вступал в разговор. Больше всего его интересует история, и в этом, как и в кулинарии, они с Вельзевул быстро нашли точки соприкосновения. Между делом, она предложила ему заглянуть как-нибудь, без Кроули — поговорить за чашкой чая и посмотреть её коллекцию всевозможных древностей, привезённых из разных уголков Африки. — И простите, что заставил вас корректировать меню из-за меня, — улыбается Азирафаэль. — Ничего страшного, — заверяет Вельзевул. — У меня как раз кстати оказалась прекрасная сёмга, подходящая для суши. — А это что? — спрашивает Кроули, накалывая кусок мяса на вилку и отправляя в рот. — Вкусно. Старый дурак, судья Стэн. Вельзевул никогда его не любила. — Тушёная телятина с овощами и гранатовым соусом. Bon appetit. Кроули по-прежнему не хватает манер, и Вельзевул морщится, замечая, как он то путает, в какой руке нужно держать вилку, а в какой — нож, то ставит локти на стол. Азирафаэль напротив держится так, словно ужинает в ресторане. Они так восхитительно дополняют друг друга, совершенно не затмевая, будто два равных кусочка мозаики. Почти идеальная гармония. Вельзевул наблюдает краем глаза за тем, как они обмениваются мелкими жестами, привычными и почти сентиментальными, будто старая супружеская пара. Сколько лет они вместе?.. Из них можно было бы составить прекрасную картину. Вырезать оба сердца и поменять местами, перемешать их кровь, сшить ладони. Спутать белый и рыжий, сыграть на слившихся воедино контрастах. Разделять их — противоестественно. По отдельности они звёзды яркие, но затухающие, а вместе — бесконечно подпитывающие друг друга. Можно было бы сотворить что-то в духе "Поцелуя" Климта. — Гавриилу стало заметно лучше с тех пор, как он начал ходить на ваши сеансы, — произносит Азирафаэль. — Он стал спокойнее. Я... не поймите меня неправильно. Я правда искренне рад, что ваше лечение ему помогает. — Я не могу обсуждать своих пациентов с посторонними, даже с их знакомыми. — Ох, простите, я... Вельзевул жестом прерывает смущённого Азирафаэля. — Не беспокойтесь. Всё в порядке. Просто, как правило, оценка со стороны никогда не бывает объективной — люди редко обращают внимание на маленькие сигналы, указывающие на нестабильность. И тем не менее, мне не может не быть лестна мысль о том, что моему пациенту, возможно, помогает терапия, — она улыбается Азирафаэлю и коротко касается его ладони кончиками пальцев, успокаивая. — Не откажетесь от вина, господа? Кроули впервые за весь вечер оживляется и согласно кивает.***
Вельзевул приходится отказываться ради этого от пары новых клиентов, но она всё же находит в своём графике время на то, чтобы сопровождать Гавриила на выезды по делу Потрошителя. Он соглашается не сразу, несмотря на то, что дополнительной платы Вельзевул не требует — в каком-то смысле, это бесплатные сеансы на свежем воздухе. Но она уверяет, что у неё есть небольшой опыт работы с полицией (это чистейшая правда), и он всё же кивает. Гавриил воспринимает её желание за интерес к делу Потрошителя. В каком-то смысле, он прав. На следующий день после ужина с Кроули и Азирафаэль, рано утром, Гавриил звонит и называет адрес, предлагая приехать. В восемь утра Вельзевул уже стоит рядом с ним, разглядывая вздёрнутый на дереве труп судьи Стэна, чьи глаза перевязаны белой повязкой. — Фемида? — произносит она, доставая из кармана и надевая чёрные перчатки. — Символично. Судья из него был не лучший, — кивает Гавриил. — Что, конечно, не является причиной убивать его, выкалывать глаза, отрезать кусок мяса и вешать на дерево. У Потрошителя жуткое представление о справедливости. — Вы уверены, что это Потрошитель? — Порезано горло, срезан кусок мяса со спины и удалены некоторые органы. Не хотелось бы думать, что у нас завёлся ещё один каннибал. Вельзевул рассматривает тело. Даже не приходится изображать любопытство, ей правда интересно. Судью нашли именно в таком состоянии, в каком она и надеялась, что его найдут. Ночной холод не дал телу сильно разложиться. — Нам тяжело понять систему ценностей психопатов. Но я не думаю, что для него это было попыткой установить справедливость. Скорее, судья просто пришёлся ему не по вкусу, — Вельзевул прокашливается и с губ её падает хриплый смешок. — То есть, судья ему не нравился. Простите мне мою неуместную двусмысленность. Гавриил отрывается от разглядывания трупа и переводит взгляд на неё. — Вы поразительная женщина, Вельзевул, — усмехается он. — Надеюсь, вы правы, и судья правда пришёлся ему не по вкусу. Вельзевул опускает взгляд вниз. Нет, вовсе нет. Он был довольно вкусным и хорошо пошёл под бутылку красного полусладкого — и ей, и Кроули, который требовал добавки до тех пор, пока мясо не кончилось, всё очень понравилось. Почти две трети убитых мужчин обладали жестковатым мясом, которое приходилось долго тушить, чтобы добиться необходимой мягкости. Судья Стэн был хилым, как новорождённый телёнок. И есть, и готовить его было одно удовольствие. Вот с Гавриилом, наверное, были бы сплошные проблемы. Вельзевул бегло прикидывает, что могла бы забрать из его тела и останавливается на парочке вполне аппетитных органов. Пока Гавриил работает, Вельзевул стоит в стороне, наблюдая за тем, как он взаимодействует с подчинёнными. Мельтешащий вокруг трупа народ безоговорочно слушается его чётких и резких приказов. Гавриил не изменяет своей привычке улыбаться, но даже издалека Вельзевул видит, что сегодня это даётся ему особенно тяжело, и за каждую "добрую" улыбку оперативным работникам приходится расплачиваться выслушиванием едких замечаний. Кажется, видит это только она одна. Полиция заканчивает работу с телом, и Гавриил, с некоторой брезгливостью стягивая на ходу резиновые перчатки, направляется в сторону Вельзевул. Она как раз сверяется с временем и записной книжкой, прикидывая, успеет ли до прихода клиента съездить в центр, когда он останавливается рядом и ждёт, пока взгляд её поднимется вверх. — Вы что-то хотели, Гавриил? — интересуется Вельзевул, всё ещё не отрываясь от исписанных аккуратным почерком листов. — У меня перерыв. Не хотите съездить позавтракать куда-нибудь? Вельзевул приподнимает голову и удивлённо вскидывает бровь. Это выходит за рамки установленного "доктор-пациент" сильнее, чем её присутствие на рабочем месте Гавриила, но рамки никогда не были для неё особым препятствием. — Почему бы и нет?***
Они сидят в небольшой кофейне, в одной из тех, что всегда казались Вельзевул слишком уютными, чтобы задерживаться там надолго. Внутри тепло, поэтому она снимает своё пальто, оставаясь в чёрном жакете и бордовой рубашке. Сидящий напротив Гавриил тоже снимает верхнюю одежду, и под ним, что вполне ожидаемо, один из его светлых костюмов. Со стороны они напоминают двух офисных руководителей, выбравшихся на перекус, а не психотерапевта и его клиента. И уж точно никто не признает в их паре психопатку-каннибалку и её потенциальную жертву. Вельзевул коротко ухмыляется этой мысли. — Что-то смешное? — спрашивает Гавриил, замечая её ухмылку. Вельзевул качает головой. — Не обращайте внимания. Они завтракают медленно, время позволяет не торопиться. Гавриил заказывает полноценный протеиновый завтрак, Вельзевул, успевшая поесть перед выходом, ограничивается чашкой крепкого чая и тирамису. Сладости всегда были её небольшой слабостью. — Отказывать себе в завтраке перед выходом на работу неразумно, — замечает она. — Со мной такое редко случается, никогда, если быть точным, но я умудрился проспать сегодня. Было не до завтрака. — Я заметила, что вы уставший. Плохо спали? Гавриил складывает столовые приборы и поднимает на неё взгляд. — Мне было тяжело вырваться из сна, и именно поэтому я проспал, но, проснувшись, бодрым я себя не чувствовал. Это был... выматывающий сон, если так можно выразиться. Вчера мы до позднего вечера обсуждали дело. Это отразилось на моём сне. — Снились кошмары? — Не совсем. Вельзевул терпеливо ждёт, пока он продолжит. — Он мне снился, Потрошитель. Но он не был антропоморфным. Напоминал большую муху. Вы оказываете на моё подсознание большее влияние, чем мы с вами представляем. Это тоже неизбежное последствие терапии? — Вы открываете мне душу. Было бы странно, если бы я не оставила в ней след. Нет, на самом деле, это не то наложение образов, которое можно было бы объяснить простым влиянием психотерапевта на клиента. Больше похоже на то, что подсознание Гавриила понимает больше, чем он сам. Вельзевул находит это необычным. К счастью, Гавриилу сейчас тяжело даже предположить, что это не является совпадением. — Как давно начались кошмары? — уточняет Вельзевул. — Мы можем не говорить об этом сейчас? — просит Гавриил. — Это ведь не сеанс. — О чём тогда вы хотите поговорить? — О вас. Это всё изначально не было хорошей идеей. Их профессиональные отношения с самого начала были нарушены парой личных встреч, общими знакомыми и ещё парой мелочей, но рассказывать о себе в данном случае — это не шаг к необходимому сближению, это шаг к дружбе, которая между психотерапевтом и его пациентом недопустима. Вельзевул склоняет голову к плечу, задумываясь. Дружба — это то, чем легко манипулировать. Ей ещё не приходилось заводить с клиентами дружбу, потому что никто из них не вёл её дело, никто не был достаточно интересен, чтобы она могла даже подумать об этом, и уж точно никто не стоил того, чтобы тратить на него нерабочее время. Что касается этического кодекса... Там всё равно точно должно быть что-то о "запрещено воспринимать своего пациента как потенциальную пищу". — Это непрофессионально, — произносит Вельзевул, и словами, и жестами давая понять, что переубедить её будет легко. — Я вас не выдам, — обещает Гавриил, тут же переходя в прямое наступление. — Откуда у вас шрам? — Вы только заметили его? — Да. Просто впервые вижу ваше лицо так близко, не считая первой встречи. Но тогда меня больше интересовали ваши глаза и попытки разобрать, слушаете ли вы меня. — Я всегда вас слушаю. — С тех пор — да. Я слежу за этим. Наверное, если бы меня попросили по памяти нарисовать ваши глаза, я бы сделал это без особого труда. — Звучит немного болезненно, не находите? Гавриил пожимает плечами. Вельзевул касается пальцами своей щеки, мгновенно находя то место, где кожа неприятно-шершавая. — Когда мне было восемь, родительский дом сгорел, и я была внутри, когда пожар начался. Порой чувство самосохранения играет с нами злую шутку, поэтому я просто стояла и смотрела, как огонь перебрался от свечи к шторам, потом на стены, а от них к дверям, в которых я стояла. Мне мазнуло огнём по щеке, и только тогда я поняла, что нужно бежать. Тогда ожог был гораздо хуже, чем сейчас — волдыри и сползшая кожа, но пластическая хирургия творит чудеса. Во всяком случае, мне повезло больше, чем остальным — родителям, прислуге... Я хотя бы осталась жива. — Сочувствую. — Дела давно минувших дней. Я уже отплакала своё, — расслабленно отзывается Вельзевул. — К тому же, я явно вижу, что вас больше заинтересовала не трагическая часть истории. — Прислуга? — уточняет Гавриил. — У меня богатая семья, но даже у нас никогда не было того, кого можно было бы назвать прислугой. Это как-то... консервативно. Как будто какие-то лорды. — Князья. — Прошу прощения? — Не лорды, а князья. Я последняя представительница одного восточноевропейского княжеского рода, — Вельзевул улыбается. — Официально, вы можете звать меня княгиня Вельзевул. Но я правда советую этого не делать. — Княгиня Вельзевул, — повторяет Гавриил. — Княгиня Вельзевул. Это звучит ещё более... как вы говорили? Инфернально? — Скорее, ужасно. Я правда не люблю этот титул. — И почему же, княгиня Вельзевул? Вельзевул опускает голову, скрывая мелькнувшие искры в глазах. Вновь поднимая голову, она демонстрирует Гавриилу свою самую дружелюбную улыбку, обещающую все круги Ада в порядке строгой очереди. — Вы играете с огнём, — вкрадчиво предупреждает Вельзевул. — О, неужели? — подначивает Гавриил. Он подаётся навстречу, входя в личное пространство, и Вельзевул ловит этот неосознанный жест цепким взглядом. Она щурится, но в лице почти не меняется, оставаясь спокойной. Они смотрят друг другу в глаза некоторое время, будто бы это какой-то вызов, молчаливое противостояние. Вельзевул замечает попытки Гавриила разглядеть что-то внутри светло-голубой радужки. Будто бы он правда мог увидеть её. Будто бы хоть кто-то мог. — У вас интересная мутация, — замечает Вельзевул, и усмехается, когда Гавриил от неожиданности резко моргает. — Цвет глаз, я имею в виду. Никогда таких не видела. Ей интересно, как выглядели бы они под светом операционной лампы. — Я тоже не видел таких глаз, как у вас. — Голубой цвет — один из самых распространённых. — Я не про радужку. Вельзевул молчит, и Гавриил принимает это за просьбу продолжать. — Таких нечитаемых. Понятия не имею, что творится у вас в голове. Лучше бы тебе и не знать, думает Вельзевул, в действительности же реагируя беглой фразочкой, сворачивающей этот диалог. Они заканчивают завтрак в непринуждённой тишине, занятый каждый своими мыслями. Гавриил, при всей его проницательности, не представляет для неё угрозы сейчас, в эту минуту, и Вельзевул позволяет себе подумать о том, что приготовить сегодня на ужин из того, что осталось от судьи. Она не торопится с действиями, спешка всегда всё портит. В долгосрочной перспективе Гавриил может стать (и станет, несомненно) опасным, но избавляться от этой опасности нужно медленно и методично. О чём думает сам Гавриил, Вельзевул не знает. Лезть к нему в голову у неё нет никакого желания. Закончив трапезу, они вместе выходят на улицу. Гавриил стоит рядом, пока Вельзевул курит, но на пару шагов дальше, чем того требует обычная вежливость. Ему не нравится запах сигарет, быстро догадывается она. Расстояние не мешает им расслабленно беседовать на какие-то отдалённые и абсолютно незначительные темы, вроде погоды. До кофейни они добрались на машине Вельзевул, поэтому она предлагает довезти Гавриила до участка. Он не отказывается. — ...и всё ещё не уверен, что мне действительно нужен был психотерапевт, — говорит Гавриил, пока Вельзевул сосредоточенно следит за дорогой. Он чувствует себя на чужой территории удивительно спокойно и комфортно, будто бы они уже стали близкими друзьями. Вельзевул находит это настолько же глупым, насколько и действенным. В рабочей обстановке от Гавриила, должно быть, невозможно избавиться — он просто приходит и вливается в события, зачастую ещё и возглавляя их. Отчасти, типично для руководителей. — Мне просто нужно было поговорить с кем-то, вроде вас. С кем-то, кто осознанно выбрал одиночество, с кем-то, кому тоже чуждо общество из-за того, что оно раздражающе-негармонично. Негармонично. Вельзевул молчит, тем не менее, не отрицая ничего из сказанного. Гавриил считает, что они похожи. Его право. Это лишь мешает ему увидеть, что их способы бороться с раздражающим несовершенством человечества совершенно несовместимы.***
Вельзевул была той, кто опрокинул свечку, позволив огню съесть шторы, тюль, комнату, а потом и почти всё поместье с его обитателями. Она смотрела на то, как огонь безжалостно уничтожает прихожую, а потом выбежала из дома, не разбудив никого, и следила за тем, как его охватывает пламя. После устроенного вечера все были слишком пьяны, чтобы сквозь сон услышать запах гари. Никто не помог её сестре, когда ей нужна была помощь, так что, казалось справедливым отплатить тем же. Не помогать никому.***
На следующем же сеансе Вельзевул выписывает Гавриилу слабое снотворное. Не нужно быть профессионалом, чтобы заметить, как выматывает его это дело. Пускай спит спокойно и без сновидений.***
Ей предлагают присоединиться к группе в качестве специалиста-консультанта. Вельзевул предполагала такой исход (она вела к нему, выдавая Гавриилу свои предположения, которые он позже относил на рассмотрение следственной группе), но не ожидала, что это произойдёт так быстро. На одном из сеансов Гавриил выносит это предложение на рассмотрение, и Вельзевул чувствует лёгкое внутреннее ликование. Гавриил замечает что-то в её глазах и заявляет, что всё это время она общалась с ним исключительно для того, чтобы подобраться ближе к делу. Он шутит, конечно, но снова поразительно точно. Вельзевул не в первый раз замечает, как он играючи выдаёт то, что, сформируйся оно в полноценную мысль, могло бы стать настоящей зацепкой. Идея про каннибализм принадлежит ему, и Вельзевул совершенно не удивлена. Во время одного из осмотров тел Гавриил просто пошутил о том, что маньяк берёт только то, что можно съесть, и это — ого, вау, да ладно, не может быть, давайте поднимем записи о прошлых жертвах... да, точно, только то, что можно съесть. Гавриил искренне смеётся, рассказывая об этом. Ему кажется забавным то, что их гений Потрошитель прокололся на такой мелочи. А раз он прокололся один раз, то проколется и во второй. Человеческая природа несовершенна, говорит Гавриил, а Потрошитель тоже человек, к тому же, безумец. Вельзевул улыбается (не смеётся, в отличие от улыбок, удивления, досады и прочих простых эмоций, смех всегда получался у неё слишком наигранно-пошлым, грубым и некрасивым), чувствуя два противоречивых желания: похвалить Гавриила за находчивость и ударить его головой о тумбочку, а потом голыми руками вырезать ему сердце и подать его под соусом бешамель. Эта изначально простая игра в одни ворота оказывается увлекательным действом. Как будто покер со слепым, который, даже не зная правил, умудряется раз за разом выкидывать нужные карты. Правда увлекательно. Вельзевул нравится наблюдать за потоком размышлений Гавриила, осторожно сталкивая его с верного пути. Слишком грубые толчки он распознаёт довольно легко. Когда Вельзевул предполагает, что убийца крупный мужчина, Гавриил знакомо уходит в отрицание, игнорируя все её доказательства. Снотворное помогает. Гавриил стойко держится на работе, но он несколько раз начинает дремать прямо под конец их сеансов. Вельзевул не будит его. Накрывает пледом, после чего уходит заниматься своими делами. Как правило, Гавриилу хватает пары часов, чтобы выспаться, после чего он либо уезжает, либо, что случалось всего пару раз, слишком вымотан, чтобы садиться за руль, поэтому приходит на кухню и следит за процессом приготовления ужина. Оба раза Вельзевул, закончив готовить и разделив еду со своим гостем, отвозит его домой сама. Это всё было бы тревожными сигналами, но Вельзевул прекрасно знает действие снотворного и потому не беспокоится. Несколько раз Гавриил звонит ей, чтобы поболтать о какой-то ерунде. Каждый раз он идеально попадает на тот момент, когда она занята готовкой, поэтому Вельзевул просто ставит трубку на громкую связь и занимается своими делами под аккомпанемент рассказов обо всём на свете. Типичное поведение для того, кто желает подружиться, и она не пытается провести те чёткие границы, которые обычно проводит со всеми остальными пациентами. Ни в побочные эффекты, ни в непосредственное действие лекарства не входит желание устанавливать дружбу и тесные контакты, но Вельзевул не чувствует отторжения, поэтому позволяет Гавриилу приблизиться к ней так, как не приближался никто за последние несколько лет. Они правда похожи. У людей их возраста не так много причин оставаться одинокими, но для них обоих это сознательный выбор. Лучше оставаться одиноким, чем растрачивать себя на тех, кто достоин, в лучшем случае, только беглого взгляда. Вельзевул кивает, когда Гавриил задумчиво рассказывает ей о том, что ему интересно наблюдать за людьми, но всякий раз, когда они открывают рот, ему хочется немедленно закрыть уши. Большая часть общества не то чтобы раздражающая, нет, она скорее скучная. Вельзевул знает это не понаслышке, потому что это её работа — слушать людей. Ей нравится говорить с Гавриилом и постепенно, раз за разом, вытаскивать наружу кусочки его души. Вельзевул платит за это ответной искренностью, потому что это лучший способ установить доверительные отношения. Она всё ещё придерживается определённых рамок и не рассказывает, например, о том, что в восемнадцать впервые задушила человека, а потом отрезала ему кусок щеки, зажарила его на костре и съела, но и без этого у неё достаточно историй из прошлого, которые ещё ни разу не были озвучены. Если отбросить всё то, за что её нарекли Потрошителем, Вельзевул по-прежнему остаётся блестящим психотерапевтом и разносторонне развитым человеком. Им с Гавриилом есть о чём поговорить и что рассказать друг другу. И всё равно потом, в самом конце, ничто не помешает ей вырезать ему сердце.***
Что-то идёт в корне не так, потому что в один момент Гавриил приносит своё сердце сам. Метафорически. Вельзевул провожает его после сеанса через дверь для посетителей, но Гавриил останавливается, кладёт ладони ей на плечи, наклоняется и целует. Вельзевул осознаёт то, что ошиблась — во второй раз, — трактуя вербальные и невербальные сигналы как попытки установить дружбу. В то же мгновение, когда Гавриил целует её, она осознаёт, что в его понимании они стали друзьями сразу после той посиделки в кофейне, а всё, что было после: периодические предложения прогуляться вместе, звонки и долгие разговоры обо всём, сентиментальная доверчивость и желание узнать её ближе — всё это установление более близких отношений. Вельзевул упирается ладонями Гавриилу в плечи и заставляет отстраниться. — Это плохая идея, — предупреждает она, тем не менее, не позволяя ему отойти. — Это изначально было плохой идеей, — напоминает Гавриил. — Мы всё равно совершили уже сотню ошибок. Ещё одна ничего не изменит. — Нет ничего необычного в привязанности пациента к своему психотерапевту. То, что ты доверяешь мне, заставляет тебя думать, что ты можешь быть в меня влюблён. Нам стоит поговорить об этом в следующий раз и попытаться понять, чем вызвана подобная эмоциональная реакция. — Я ведь уже говорил тебе, что не считаю это терапией. Ты мой друг. И я в тебя влюблён. Вот так вот просто. Гавриил снова тянется к ней, и на этот раз Вельзевул отвечает на его поцелуй. Всё идёт не по планам, но у неё ещё будет время подстроить их под изменившуюся ситуацию.